Синекура
Шрифт:
— Продолжай, — согласно произнесла я, взглядом упредив Эдика, хмуро глядящего на Захара и пододвинув к нему свой бокал по столу.
— Я действительно без злого умысла, — Захар приподнялся на локтях и, узрев мое спокойное выражение лица, кивнул и продолжил, — по сути, вот не зря же говорят, что все мужики изменяют. Я не исключаю, что это делают просто исходя из соображений, что человека может замучить одно и то же. Просто чтобы расслабиться. Просто… ничего для мужика не значит. Совсем ничего. Семья на первом месте, бесспорно, но и…
— Захар, — тихо и ровно произнесла я, глядя на него сквозь выпуклое стекло бокала. — Тоже без претензий, чисто на построение ассоциативного ряда: ты свою маму любишь?
— Ответ очевиден.
— А теперь представь:
— Я не о том…
— И я не о том. У меня детей нет и это была не призма яжматери. Это призма боли, Захар, через которую любящий человек смотрит на всю эту ситуацию. Семья это не розовые единороги, счастье в постели, дети здоровые и все заебись, это даже не стабильность и однообразие с наскучившим бытом. Семья это пиздецовая ответственность и жесткие ограничения. Границы. Понимаешь? Люди должны себя ограничивать, это отделяет их от животных. Вот есть у тебя все и все хорошо. Утомило тебя это, а тут телка рядом крутыми бедрами о член трется. Всего лишь шкура, дома жена ждет, почему бы не трахнуть вот эту, раз возможность есть? Жена-то дома, а шкура вот рядом и это ничего не значит, так, кончить и расслабиться, а жена это серьезно, это совсем другое, а спариться разок с кем-то левым это не серьезно, это можно. Или вот если жена изменяет, там любят говорить, что, мол, баба только по любви на измену решается, когда муж разлюблен и вообще это он виноват, а не слабый передок, только чего-то не разведется с противным мужем никак. Я предполагаю, что здесь дело не в приоритетах у блядунов, что, мол, семья — серьезно, измена-не так серьезно, значит можно, я думаю дело в другом. Просто и в случае с гулящей женой и в изменяющем муже ответ прост и очевиден — это не люди, это животные. Нельзя семью заводить, пока ты животное, у которого есть инстинкты и подавить их не можешь, но оправдываешь тем, что, якобы быт наскучил, и вообще это несерьезно и этсетера. Границы, Захар. Границы должны быть. Раз нет, нехуй делать. Иначе заплатишь еще хуже чем мой блядун, и это при условии, что мне два месяца пантеон светил психологии и психиатрии вдалбливал, что отрезать ему член это не только неправильное для человека желание, но еще и уголовка, а уголовка это плохо. Слава богу все-таки достучались и мою съезжающую крышу остановили. Если границ нет, то нужно ебаться с подобными себе и пока не наебешься к людям нельзя подходить. Потому что у них границы есть и когда животные их переходят, то об этом очень жалеют. Если вообще осознать успевают. Я тоже без злого умысла, Захар. Как человек с опытом тебе говорю. Спокойной ночи, камрады, извините меня, но что-то настроение пропало.
Встала у проема. До меня донеслось тихое шипение Дианы: «ты идиот, Захар». Затяжное молчание и спокойный вопрос Эдика: «приглашение на свадьбу еще актуально?». Еще более длительная пауза, после которой прозвучало негромкое, но согревающее сердце: «не знаю, Эд. Теперь совсем не уверен. Заринка неплохая девчонка, а у меня границ еще нет. Лучше помогать, чем… строить из себя, вон как Артем, и девчонку так… честно, я не знаю».
Действие должно приносить результат, это главное.
Потому, когда спустя некоторое время Захар возник у проема за занавеской и негромко позвал меня, намереваясь в ходе душещипательной беседы принести извинения за то, что задел за живое, я ровно и правдиво отозвалась, что оно того не стоит. Совсем.
Он немного постоял у проема, осмысливая, а потом Диана его чуть ли ни пинками отогнала от моей царской опочивальни и я, фыркнув, наконец, провалилась в сон.
Утром,
— Артем думает, что я не знаю, что он знает об этой карте, но он не знает, что знает о ней только потому, что мне надо, чтобы он знал. Так что расплатитесь ей где-нибудь, как только прилично отсюда удалитесь.
— Это какой-то женский язык? — удивленно вскинул брови Захар и повернулся к Эдику, широко зевающему и с тоской смотревшему на продавленный старенький диван, где он несколько минут назад сладко храпел в обнимку с Захаром. Фото чудесное получилось. — Эд? Ты что-нибудь понял?
— Чтобы он знал, а она знала, что он знает… Короче, ничего не понял, но очень интересно. — Заключил он, благодарно кивнув Диане, протянувшей ему кружку. — Давайте вздрогнем и по коням.
Пили в тишине, быстро собрались и вышли из дома. Вкусный свежий деревенский воздух немного приободрил. Я направилась к немолодому серебристому Поло, но мне с извинением сообщили, что наш автомобиль не этот.
Вот только не сорваться, вот только не осатанеть.
Я с полминуты стояла прикрыв глаза и стиснув челюсть, уговаривая себя, что надо относится к жизни проще. Подумаешь, тысячу км на колымаге. Всего-то. Махнула рукой на прощание Диане и Захару, севшим в Поло и повернулась к машине, которая из меня всю душу вытрясет за то время, пока мы не вернемся.
— Шо це за артхаус? — разглядывая автомобиль, спросила я у Эдика, погружающего мой рюкзак на заднее сидение.
— Наш передвижной дом на два дня. Лада, путник ада. — С грустью ответил он. — Вик…
— Эдвард, это просто беллисимо! — Восторженно обходя чудо Тольяттинского автопрома по кругу, заключила я. — Продам свою Панамерку, у меня новая любовь. Давай ключи от рая, а то ты еще не протрезвел.
Эдик протянул мне ключи и, обойдя машину, со скрипом распахнул пассажирскую дверь. Мне с ним ехать долго. Мне нельзя злиться. Нельзя. Открыв водительскую дверь, издавшую еще более жалобный вопль я села в салон.
— Ты гля, какой тю-ю-юнинг! Отделка кожей и алькантарой! Чехлы на сидениях от фешн колабарешн Карла Лагерфельдовича и Тома Фордова. О боже, Эд, она заводится! Мария и Иосиф, даже едет! Русский премиум класс! Может цепанем с собой пару телочек, посмотри, как текут, — кивнула в сторону двух коров, опорожняющих мочевой пузырь и посмотрела на них с ухмылкой и легким чувством превосходства, выруливая на центральную (и одну единственную нормальную) дорогу в деревне.
— Я понимаю твой сарказм. Вик, серьезно, времени мало было, чтобы что-то получше отыскать.
— На панамке моей можно было номера перекинуть и приехать за мной.
— Ага, и ехать через три города на твоей тачке с фальшивыми номерами, да, это очень умно. Особенно, когда она у тебя черная и матовая, таких же пруд пруди, ничье внимание не привлечет.
Осознав, что он прав, я его проигнорировала, и, на буераках пробивая башкой крышу, благоговейно восклицала:
— Ах, как мчит! Настоящая спорткар-бестия! Этим гневным рыком можно прессовать терпил в пробках и с презрением смотреть на их кредитные ведра!
Источала яд до самого момента выезда из деревни, там начался нормальный асфальт и у меня внутри перестало подпрыгивать лукошко, переполненное злым ехидством. Ладно. Хер с ним. Времени действительно в обрез было. Едет и едет, ветром с сидения не сдувает и ладно.
Дорога успокаивает. Но и утомляет. В обед Эдик пересел за руль. К вечеру у нас обоих ломило спину и отнимались конечности, поэтому я не возражала против ночи в придорожном мотеле.
Зайдя внутрь, я как-то передумала тут оставаться. Не особо чистая обстановка уже с подобия ресепшена тонко намекала, что проснуться здесь я могу не одна, а с горячими рыжими парнями со склизкими лапками и противными усиками и их младшими братьями постельными клопами под одеялом.