Синеокая Тиверь
Шрифт:
XXVI
Когда скачешь на коне во всю прыть, то даже в жару обдает прохладой. Сейчас же, перед рассветом, воздух кажется студеным. Заметно холодит подставленное ветру лицо, сильным потоком бьет в грудь, но пригасить тревогу-пламя, что вырывается из груди, не может. Это не тревога – это страх, это крик вопиющего о спасении. Не от добра пробирался волхв от капища Перуна к сторожевой веже на Днестре, разыскивая княжича Богданку, пробирался тайно, сторонясь любопытного взгляда. Это была не прихоть, ради нее не преодолел бы такое расстояние, да еще ночью, рискуя жизнью. Так и сказал, когда княжич не поверил
Высшие помыслы… Высшие помыслы! На что же променял их жрец Жадан? На Веселый Дол? А властелин Вепр? Мало ему того, что стал горой между княжичем и его ладой, запер свое дитя в тереме, словно в темнице, на побратима своего замахнулся, хочет избавиться от князя земли Тиверской, лишь бы отомстить! Да, только бы отомстить!
Конь был уже в мыле, но Богданко не обращал на это внимания, пришпоривал и пришпоривал его, гнал и гнал. Подхлестывала поднятая волхвом тревога, не ждало время. Приближался рассвет, а на рассвете все может случиться. Сказал же волхв: князь и княгиня берут жребий, кто-то из них двоих будет принесен в жертву богам.
Не удивился тишине, которая дремала под стенами Черна, – на дворе лишь забрезжило, не удивился и немой печали, с какой встретила его княжеская стража у южных ворот. Но поразился, да еще как, когда переступил порог отчего дома и увидел, что не печаль взяла в плен домочадцев – всех, кто был под крышей, полонил крепкий на рассвете сон.
– Мне нужен князь, и немедленно! – твердо сказал челяднику.
– Не велено будить, княжич. Отец твой только что заснул.
– Все равно буди. Говорю же, очень нужно.
Видел, его повеление заставляет челядника мучиться, и все же настоял на своем. Когда же отец вышел на зов сына, Богданко поспешил поклониться князю.
– Неужели это правда, отец? Неужели вы с матушкой стоите перед выбором: кому из вас быть принесенным в жертву богам?
– Такова воля людей, сын мой, а значит, и богов.
– Неправда это!
– Как это – неправда? Было вече, есть его повеление.
– Может, и так, однако перед этим был заговор против вас, отец, и был подлый торг божьим повелением.
Князь удивился и не скрыл этого перед сыном:
– Чей заговор, откуда знаешь об этом?
Богданко объяснил князю, кто в заговоре и откуда сам знает о нем. Слишком много думал об этом в пути, слишком ясно представлял, откуда вытекает и куда течет яд злобы. Поэтому говорил быстро, но складно.
– И где тот волхв? – поинтересовался князь.
– Ушел.
– Сказал и ушел?
– Да.
– И ты думаешь, нам поверят без него? Напрасны старания, сын.
– Как это напрасны?
– Да так. Есть решение веча. Землю нашу преследует беда за бедой, кто-то очень провинился перед богом. Уже искупили вину твари – напрасно, искупили люди – не помогло. Пришло время искупить семье князя. Народ возлагает на это все надежды, и никто не может ни отменить, ни переиначить его волю.
– Так ведь народ обманут! Его подбили на это.
– Если это и случилось, то только по воле богов. Известно же: чего хотят боги, того хочет и народ.
Богданко явно не понимал князя, поспешно возразил:
– А если свершится суд и Вепр передаст все-таки Веселый Дол в вечное владение Жадану, что тогда скажете?
– Тогда уже говорить с ним будешь ты. Слышишь, сын? Если такое случится и ты будешь в Тивери князем, отыщи того волхва и с его помощью допытайся у мстительного Вепра, с какой это стати он передал Веселый Дол во владение жрецу Жадану. На вече, перед всем народом тиверским, допроси. Я же доказать это не смогу.
– Тогда… тогда я выйду и скажу все, что слышал от волхва.
– Ты мой сын, тебе тоже не поверят. Сказал же, есть решение веча, его никто не имеет права изменить. И есть мужи. Они из кожи полезут вон, а переиначить не дадут, потому, чтобы ты знал, стоят на стороне Вепра.
– Все мужи или только те, у кого свои удельные волости?
– Не все, большинство тех, у кого земля удельная. Будешь княжить, верни эти земли себе. Без этого не будет на земле покоя, и кто знает, сумеешь ли удержать власть над Тиверью.
Богданко задумался.
– Я, отец, согласен поступиться властью ради вас с матерью.
– Глупости говоришь! – возмутился Волот. – Хочешь, чтобы в Тивери прибрали власть к рукам такие, как Вепр?
– У Вепра руки в грязи, а будут еще и в крови, его нетрудно будет убрать. Труднее, отец мой, переубедить мужей, и особенно властелинов.
XXVII
Тревога рода если и выйдет за ворота, то не дальше веси, тревога земли проникает в каждую щель и становится достоянием всех. Докатилась тревога и до Соколиной Вежи. Да и как могло быть по-другому, если саранча опустошила нивы, если народ, который отправился на вече, шел через Соколиную Вежу.
Миловидке не все, правда, рассказывали. Беду, что нависла над княжеским родом, а значит, и над ней, до какого-то времени скрывали. Но лишь до времени.
– Слышали? – прибежала к челяди с тревожной вестью одна сердобольная женщина. – Вече стало на том, чтобы на суд разгневанного бога шли князь с княгиней.
– Ой, неужели это правда?
– А то. Они сами согласились искупить вину всего рода как старшие в роду. Поселяне возвращаются уже с веча и говорят…
Миловидка всполошилась, услышав это, и кинулась к челядницкой, но покачнулась на бегу и вынуждена была на что-то опереться, чтобы не упасть. Ее подхватили, вернули в горницу, велели успокоиться. Но где там. До покоя ли, когда такие вести пришли в терем? Умоляет, чтобы позвали ту, которая рассказывала о решении веча. Челядь и так и сяк около нее: «Ты на сносях, тебе не следует этого знать». Но что поделать, если госпожа стоит на своем, да к тому же любимая жена князя?
Миловида побледнела, услышав страшную весть, силы покинули ее. Теперь она точно знала: жребий тянут сегодня, может быть, даже сейчас. Солнце только-только показалось из-за горизонта и было румяным и чистым, умытым после ночной купели в океан-море. В такую пору народ тиверский и уповает на божью ласку, поэтому захочет, чтобы жребий брали именно ранним утром.
Миловида представила себе, как все происходит на самом деле, и вскрикнула от нестерпимой боли, которая пронзила ее, казалось разрывая надвое. Вьюном крутилась от этой боли на ложе и звала на помощь. Кого звала, зачем кричала, сама не ведала, но кричала громко и тревожно. Челядь, испугавшись за свою хозяйку, побежала за бабкой-повитухой.