Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана
Шрифт:
— Не хочу. Совсем не хочу. И… и… признаюсь, ты во много раз больше значишь для него, чем я. Куда легче давать мудрые советы другим, чем что-то сделать, помочь своему собственному сыну…
— Ага, — тут же прервала его мама, и голос её вдруг стал едкий и насмешливый, — значит, ты решил перевоспитать меня, чтобы я правильней воспитывала его? Так?
— Может быть, немножко и так… — Папа, кажется, даже чуть улыбнулся. — Вот что я хочу сказать тебе, Валя: надо уметь как-то прятать свою любовь к нему, быть посдержанней, не выливать на Васькину голову океан… Да, да целый океан своей любви. Захлебнуться ведь можно в нём и утонуть! Не надо всё делать за него… Я понимаю, тебе это очень приятно, и ты очень любишь его, но и — прости меня и не обижайся — ты любишь не только
— Какая стройная, обдуманная и холодная теория! — вдруг с горечью сказала мама. — Ты… Ты… Ты так научился сдерживаться и так глубоко прятать свою любовь к нему, что её и не видно. Ты бываешь просто чёрств и сух, и не тебе говорить и поучать…
— Валя, ты ничего не поняла! Я же говорю…
Больше Вася ничего не слышал. Он бесшумно попятился за угол дома, быстро пошёл по дорожке, свернул на другую и сел на скамейку возле фонтана, в его круглой чаше жили большие красные рыбы. В Васиных ушах уже звучал не звон разбиваемых амфор, а голоса родителей, отрывистые и возбуждённые. Вася и не знал, и не догадывался, что у них могут быть такие голоса. Бывали, конечно, иногда и размолвки, но чтобы они так упрекали друг друга! И всё из-за него… Кто бы мог подумать!
Домой Вася пришёл через час — пришёл неслышно. В комнате было как-то сиротливо, одиноко, хотя мама с папой были на месте. Мама с непривычно натянутым, словно собранным в кулак лицом, вязала Васин свитер, а папа в углу за письменным столом молча надписывал на конверте адрес.
— Закончил? — спросил Вася, и папа кивнул. — Пойдёшь сдавать на почту? — Папа опять кивнул и ушёл.
Вася хотел пойти с ним, надо было пойти! Папа был бы рад, и, кроме того, Вася искупил бы немножко свою вину за то, что не сбегал в магазин. Надо было пойти. Неужели он в самом деле «использует» в каких-то своих целях маму? Не очень-то папа знает его, своего сына…
Мама была молчалива, лишь суховато спросила, где Вася был. Вечером, лёжа в постели, Вася натягивал на спину тонкое одеяло и мучительно думал. Он сравнивал папу с мамой, кто как держался с ним, и не смог прийти ни к какому решению. С мамой он был всё время, с утра до ночи, во время домашних дел, чтения, игр, даже в классе на контрольных и на диктантах был он с ней, потому что дома она терпеливо помогала Васе решать трудные задачки и примеры, диктовала сложные предложения, разбирала ошибки… Даже плавать его научила мама. Плавает она не хуже Алькиного отца — легко, красиво, с удовольствием, куда лучше папы! У мамы всегда на всё хватает терпения. Да, с папой он был реже, папа почти всегда занят. Однако они не раз рыбачили на Бычьем пруду, пилили и заменяли на садовом участке подгнившие столбы, дурачились в море и на матраце — дурачиться папа любит не меньше мальчишек, и любит вспоминать своё детство, и запросто выдумывает самые невероятные, длиннющие — на целую неделю! — сказки, и охотно рассказывает о своих поездках. Да, и папа многое значит в Васиной жизни…
Утром Вася сразу почувствовал, что мамы нет в комнате. Он это всегда чувствовал каким-то особым, необъяснимым чутьём. Комната без неё была скучной и пустой. «Папа есть папа, а мама есть мама, — вдруг подумал Вася, — и ничего тут не попишешь, и сравнивать их нельзя…»
И тут же спохватился: выходит, папа в чём-то и прав: нет мамы, и ему уже скучно. Возможно, она немножко и балует его, и кое в чём потакает… Разве это не правда? Ну, если честно, как любит выражаться Алька, не успеет Вася и рта раскрыть, чтобы попросить о чём-то, как мама уже бежит к нему и делает, и даёт ему всё, что нужно; добрая она, ничего-ничего на свете не жалеет для него, и всё прощает, всему верит, всему, что Вася говорит
С папой не так — у него неловко что-то просить. Совестно. Он и посмеяться над Васей может и обидеть. И всё-таки время от времени так тянет от маминого тепла, от её всепрощения и тактичности к папе, к его прямоте и резкости. Да, в чём-то папа, наверно, прав. Если мама не может справиться с собой, он, Вася, должен справляться. Должен, и всё. И никаких гвоздей! Жаль, что папа с мамой не очень-то много знают о нём. Года два-три назад Вася, может, и был таким, и даже похуже, чем думает папа, но сейчас он, Вася, немножко другой.
Глава 31. Значит, так и надо
Завтракали они вдвоём с папой: Альки с родичами не было, а мама ушла до завтрака за камнями и сказала, чтобы её не ждали.
— Ну вот, Вася, — сказал папа, однако без всякой радости, — наконец я свободен. Даже самому не верится. Давай используй меня на все сто! С чего начнём?
Папа внимательно посмотрел на него сквозь большие очки, и Вася смутился. Из-за слова «использовать». Ведь папа во время спора на террасе прямо говорил, что Вася иногда умеет использовать в своих целях маму и её непомерную любовь к нему.
— Ну, ты что скажешь? Куда двинем?
— Не знаю… Вот придёт мама, тогда и решим… — сказал Вася и вдруг залился краской: не надо было сейчас вспоминать о маме. — В Сердоликовую уже поздновато, на Кара-Даг к кратеру не полезешь — жарища и не успеем вернуться к обеду…
— А это так важно — успеть вернуться? — улыбнулся папа. — А знаешь что? — вдруг сказал он. — Мы же давно хотели… Давай покатаемся на морском велосипеде.
— Давай.
Немилосердно жгло солнце — как раскалённые гвозди вгоняло в тело лучи, и стоявшие в очереди за велосипедами прятались под пёстрые зонтики. Папа стоял в пилотке из газеты и смотрел, как в дрожащем знойном мареве расплывается вдали и тает, будто плывёт в воздухе, Хамелеон — длинный мыс, прозванный так оттого, что он много раз в день в зависимости от положения солнца и облаков меняет свой цвет. Иногда мимо пробегали собаки с низко выброшенными языками.
— Счастливчики! — сказал папа, и они с завистью посмотрели, как с моря прибыл велосипед и две девушки из очереди побежали к нему по гальке.
— Иди постреляй в тир, — папа забренчал мелочью в кармане. — И купи мороженое… Ну, шпарь!
Тир был в конце набережной, и Вася очень неплохо на этот раз пострелял: из десяти пулек — десяти возможных — выбил целых восемь! Правда, цели выбирал покрупней. Ничего, потом перейдёт на более мелкие и трудные… Купил мороженое на палочке и, нетерпеливо содрав бумагу, вонзил в холодную, белую, сладко-твёрдую поверхность зубы и побрёл к лодочной станции. И, вспомнив вдруг о папе, вернулся и купил ещё одно. Чтобы донести его твёрдым, поскакал к станции.
— Па, я и тебе купил, — Вася протянул мороженое.
— Спасибо.
И не успели они покончить с мороженым, как к ним подошли Виктор Михайлович с Алькой.
— Добрый день, Александр Иванович! За столом вас не увидишь, так хоть в очереди.
Папино лицо на мгновение передёрнулось от досады. Видно, хотел сказать что-то резкое, но сдержал себя. Промолчал.
Зато Виктор Михайлович не умолкал:
— Значит, едете? Не жарко будет? — и полушёпотом: — Может, и нам с Аликом? — И встал перед папой.