Синева
Шрифт:
— Откуда? — не понял Тимоша.
— Не догадался?
Солдат положил широкую ладонь на Тимошину макушку, и рука эта оказалась такой тёплой и ласковой, что от неё по всему телу мальчика разлился ровный жар. Тимоша перестал дрожать.
— Не догадался, — сознался мальчик.
— Ну, например, работают два плотника. Дом строят. Один топориком тяп-ляп да всё на часы поглядывает, скоро ли ему на обед идти. А другой брёвна кладёт, как песню ведёт. Ему и обед не во вкус:
— Крылья?
— Они! Нет от них покоя. Но есть счастье. Потому как крылья эти — талант!
— Какой талант? — не понял Тимоша.
— У каждого свой. Кто песни петь мастер, кто сады сажать, кто лечить, кто учить. У каждого свои крылья.
Голова у Тимоши клонилась всё ниже.
— Дедушка, — прошептал он совсем тихо, — а я сегодня потерял свои крылья. Утром ещё были. Никто мне только не поверил. А были! Но теперь я уже и сам не верю, что смогу летать.
— Вот это беда так беда, — загоревал солдат. — Последнее дело, когда человек себе верить перестаёт. Это беда нешуточная.
— Что же… — спросил Тимоша, сдерживая слёзы, потому что это и был самый главный вопрос. — Как же я теперь жить буду?
— Да жить-то живут! И я на своём веку повидал, и ты ещё увидишь, как люди своих крыльев пугаются, — задумчиво сказал солдат. — Бескрылым-то жить — оно даже спокойнее. Но только смотришь, вроде у них всё есть: и удача, и покой. А они томятся, хлопочут, места себе не найдут. Потому как счастья нет! Несчастные они, те, что от полёта отказались. Бескрылые-то.
— И я? Я тоже буду несчастным? — прошептал Тимоша.
— Да что ты! Да лучше мне сто раз в том бою погибать, чем о таком думать, — вздохнул солдат, обнимая Тимошу за плечи. — Не можешь ты быть несчастным! Не должен!
— Да как же, если крыльев-то больше не будет! — заплакал Тимоша.
— Не реви! — сказал солдат. — Я-то у тебя на что? Давай вместе думать, как беде помочь.
— Может, упражнения есть какие? — подсказал мальчик. — Чтобы снова они выросли. Гимнастика лечебная?
Солдат засмеялся.
— Гимнастика, говоришь? Лечебная?
Тёплой ладонью он вытер слёзы с Тимошиных щёк.
— Вот что я тебе скажу: те, что бескрылыми становились, сами этого хотели! Им крылья были в тягость. А ты без крыльев томишься. Тебе без них жизнь не мила. Да и пропали-то они, можно сказать, не по твоей воле. Стало быть, надежда есть… Наш старшина, бывало, уж в какие переделки мы ни попадали, а всё приговаривал: «Не горюй, ребята. Живы, — значит, всё впереди!» Вот
— Что же мне делать?
— Думать, — сказал солдат твёрдо. — Думать. С этого всякое дело начинается.
— А как?
— Что «как»?
— Думать-то?
— Это верно. Думать, брат, тоже надо уметь. А чтобы уметь, надо сперва научиться. Давай мы с тобой сначала вдвоём думать будем.
Солдат опустился на плиту и прикрыл Тимошу полою своего старого ватника.
— Упражнений, конечно, чтобы крылья выросли, нет, это тебе не мускулатура, а вот средство, чтобы они опять явились, должно быть!
— Какое средство? Лекарство, что ли? — не понял Тимоша.
— Да вроде того… Чудо.
— А… — разочарованно протянул мальчик. — Чудес не бывает…
— Как «не бывает»! — укоризненно сказал солдат. — Ты же сам летал, а такое говоришь.
— Это другое дело…
— Да вовсе не другое! И подвиг — чудо, и талант — чудо… Открытие любое — чудо! А ты говоришь — не бывает. Мы о другом давай будем думать: как оно, чудо это, получается? Вот у тебя, к примеру, когда крылья появились? — спросил солдат.
— Я Рекса, то есть чижика, летать учил. Чижику помогал. Он, дедушка, представляешь, инкубаторский. Без родителей… Его ни петь, ни летать не учили… Какая ж без этого птица? Вот я и…
— Вот и выходит… — задумчиво протянул солдат. — А я раненых вытаскивал. Вот ведь какая штука получается… Смекаешь?
— Нет, — честно признался Тимоша.
— Неужто не ясно, — удивился солдат. — Ведь как просто. Любой талант является, когда он другим на пользу служит!
— Понял! — обрадовался Тимоша. — Понял! Крылья тогда вырастают, когда другому нужен, когда на помощь спешишь.
— Точно! — засмеялся солдат. — А ты говорил, что думать не умеешь. Вот и соображай: чтобы крылья вернулись, нужно, чтобы тебя позвали…
— Кто?
— Тот, кто в беде оказался.
— Да… — грустно сказал Тимоша. — Разве узнаешь, кому помощь нужна?
— Это ты верно говоришь…
Солдат помолчал, сдвинул на затылок старую ушанку со звёздочкой.
— Настоящее горе чужого глаза сторонится, настоящая беда от людей глубоко хоронится. А ты сердцем старайся услышать. Человек в беде-то, может, и молчит, но душа-то у него кричит! А доброе сердце на тот крик отзывается. Понял?
— Да, — сказал Тимоша.
— Ну вот и ладно.
Солдат поднялся, поправил шапку.
— Что бы ни стряслось, какое бы горе тебе ни встретилось, помни, милый: мир добром стоит, а добро людьми делается.
Он потуже застегнул потрёпанный брезентовый солдатский ремень.