Синие берега
Шрифт:
Сколько раз попадал он под огонь пушек, но так и не мог к нему привыкнуть. К артиллерийскому огню нельзя привыкнуть. К бомбам тоже. И к минометам, и к пулеметам. Ни к чему, что несет смерть, нельзя привыкнуть. Но что поделать, если на войне только это и есть. "Куда теперь ахнет?" подумалось без особой заинтересованности, не все ли равно: недолет или перелет? Только б не в голову.
– Что ж это, наступает, товарищ лейтенант?
– В грохоте Андрей едва расслышал голос, раздавшийся почти над ухом. Повернул плечо, увидел: тень в каске. А! Связной Тимофеев. Это он, оказывается, стоял сейчас локоть к локтю, но, взволнованный, Андрей не замечал его.
– Прямо вплотную подошел. Что это значит, товарищ лейтенант?
Что мог Андрей ответить, что мог сказать? Он и сам не знал, что это значит, и комбат не сказал, видно, тоже не знал. А бойцы уверены, что командир всегда все знает... Может быть, в этом и сила их и, значит, спасенье? Может быть, не думай они так, и слову командира не поднять их в минуты риска и опасности?.. А он, недавний выпускник педагогического института, какие представления имел он о войне в свои двадцать два года? Правда, три фронтовых месяца закалили его, кое к чему приучили. Три месяца войны - это очень долго. Дольше даже, чем вся его предшествовавшая жизнь.
– А черт его знает, товарищ Тимофеев, что это!..
– выпалил Андрей в сердцах.
И в самом деле, черт его знает! Командование в конце концов могло допустить оплошность в неразберихе непрерывных отступлений, когда противник заходит в тыл и справа и слева. Возможно, не успели дать команду, сообщить, что немец прорвался сюда. Да ничего, - старался успокоить себя Андрей, - в частях командиры сориентируются и будут действовать, как надо.
Уух!.. Опять перелет? Андрей и сам не понял: удивился он или ожидал чего-то другого. Сзади вспыхнул огонь разрыва, и длинные тени поднимавшихся перед траншеей сосен всколыхнулись и, как быстрые стрелы, устремились вперед. И тотчас вихри земли, черные-черные, и густой пороховой дым вскинулись в высоту, и стало еще темней, будто снова набрала силу угасавшая ночь.
– Бабахает фриц, а все мимо, - насмешливо проговорил Валерик. Андрей удивленно посмотрел на него. Ничего не сказал.
"У юнцов это в порядке вещей, - почти с завистью подумал.
– Смерть, то есть собственная смерть, понятие для них абстрактное, и представить себе они не в состоянии, что это может произойти. Страх, - такое бывает. Когда уж очень палит, и прямо в них. А смерть, нет".
– Бабахает, а мимо...
Голос Валерика, по-прежнему стоявшего возле, отдалился, Андрей вернулся к своей мысли: куда теперь ахнет?
"Взяли в вилку!" - неотвязно, как боль, вертелось в голове. И снова удар. Траншея дрогнула. Андрей пригнулся, что-то дробно стукнуло в каску, даже гул пошел в ушах.
Он почувствовал, вдоль траншеи, как вода по руслу реки, хлынул горячий и плотный поток воздуха. Андрей понял, снаряд разорвался в траншее. В мгновенном свете успел увидеть, что бойцы повалились и легли, тесно прижавшись друг к другу, они, могло казаться, соединили свои тела навек. И еще увидел, санитарка Тоня схватила свою сумку и побежала, побежала, не спотыкаясь,
– Тимофеев!
– поднял Андрей голову.
– Узнайте, что там! Живее!
Тень в каске шевельнулась, сделала шаг, и другой, это Андрей смутно еще видел, потом каска исчезла в мглистых недрах траншеи.
Теперь разрывы слышались правее. Три, пять, восемь... "Долбает, сволочь, Рябова и Вано, - прикусил Андрей губу.
– Ну и дает жизни! Ну и дает!.. Какие, к черту, гранаты, какие бутылки! До этого и не дойдет. Артиллерия раскромсает нас раньше. Никакого же прикрытия!
– готовился он к худшему.
– Молчат наши батареи. Почему, и понять нельзя.
– Андрей провел ладонью по лицу, ладонь стала мокрой.
– Подавили б огневые точки противника. Готовые же цели! С пехотой как-нибудь справимся. Что они там, наши батареи, в самом деле?!" Он с ужасом ощутил свою беспомощность, так нелепо, бессмысленно вот-вот погибнет рота.
Воздух прошил короткий и натужный свист. "Снаряд на излете. Сейчас грохнется, вот тут где-то, рядом". И рядом, в слепящей вспышке успел Андрей заметить, из-под земли вырвалась жаркая туча с осыпавшимися краями и осела. Даже сейчас, когда туча исчезла, чувствовалось, какая она была жаркая.
Перед Андреем снова возникла тень в каске. А, Тимофеев вернулся!
– Пятеро.
– Что - пятеро?
– пересохшим раздраженным тоном спросил Андрей.
– Пятеро, и все убиты. Прямое попадание. И пулеметчик возле нашего командного...
– Пулеметчик?
– Пулеметчик. И Тоня тоже. Перевязывала пулеметчика, а фриц снарядом жахнул.
– Тимофеев держал в руках санитарную сумку.
– И Тоня?..
Андрей не успел услышать подтверждения Тимофеева. Он повернулся на голос Кирюшкина из блиндажа:
– Товарищ лейтенант!
Андрей бросился на зов.
Неловким движением сунул ему Кирюшкин телефонную трубку.
– Не теряйся, - ровный тон комбата.
– Держись. Сейчас и мы выдадим... Держись.
С голосом комбата пришло успокоение. Все будет, как надо. Все будет, как надо! Андрей дышал в трубку, ждал, что еще скажет комбат. Ничего не сказал. Трубка молчала.
Андрей знал, по ту сторону реки, позади батальона, на огневые позиции выдвинуты две гаубичные батареи, стопятидесятидвухмиллиметровки. Он и не заметил, как повторил слова комбата, убежденно, обрадованно.
– Сейчас выдадим!..
– Не понял, товарищ лейтенант, - ожидательно произнес Кирюшкин.
– Поймешь, погоди, - кивнул Андрей и - в траншею.
Над лугом вспыхнул бледно-лимонный свет ракеты и смешанные в темноте земля и небо отделились друг от друга. Холодное пламя легло на черные сосны, на тяжелый холм, ставший похожим на густое облако. Из-за реки грохнули орудия. Будто гигантские ножницы разрезали натянутый высоко над головой шелк, с сухим развернутым треском прошуршали снаряды - в сторону противника.
– Пошел, пошел огонек!
– крикнул торжествующе Тимофеев.
– Дай им, братцы, прикурить, попомнили чтоб гады! Давай! Давай!
– Словно артиллеристы за рекой могли его слышать.
– Эх!.. Твою так!..
– Он радостно выругался.
– Эх!.. Так им, гадам! Так!..
Разрывы, часто и грозно, ухали там, за рощей, за холмом.
– Здорово! Спасибо!
– не удержался и Андрей. Он задышал быстро и жадно. В одно мгновенье все изменилось. Только что подавленный, потерянный, он воспрянул, и все мрачное пропало. В нем опять пробудилась уверенность в себе, и снова был готов противостоять всему, что бы ему ни угрожало.