Синие берега
Шрифт:
Он все делал порывисто, Вано, подчас сумбурно, как и говорил. Всегда кидался вперед, Вано, даже тогда, когда и не следовало бросаться. Такой уж он, Вано.
Он поравнялся с воронкой, ставшей могилой Шуранова. Земля тут еще пахла порохом. И какая горячая она, земля! Еще не остыла от разорвавшегося здесь снаряда. В воронке и подождет Вано танк. Он следил, как машина приближалась, медленно так, так медленно, умереть можно. Нетерпенье не давало улежать, и он ворочался с боку на бок.
Вано отвел руку с противотанковой гранатой, тяжелой-тяжелой. И как добросишь
Танк вдруг изменил направление, просто издевался над ним, над Вано, и это взбесило его, Вано, и он метнулся танку вдогонку, во весь рост, не пригибаясь даже.
На танке, наверное, заметили Вано и старались достать его автоматными очередями. Цвик... цвик... цвик... Он бросался на землю, вскакивал, бежал, снова растягивался на земле, не выпуская из рук гранату. Пули, пули... Шевелился песок... Засыпал глаза... Пули, пули...
Танк отдалялся.
"Хитрит фриц... Выманивает из лощины? Нашел дураков!"
Вано раздражался: какого черта пулемет молчит? Почему молчит пулемет? На него и надежда...
Он решительно повернул к кустарнику, туда, к пулемету.
Он смежил веки - в глазницы натекал пот, скатывался на щеки, на губы, соленый, горчичный, обжигал глаза, схватывал горечью рот.
Вано добежал до кустарника. На кустарник падал отдаленный отсвет горевших танков, и оттого казалось, что ветви, листья подернуты слабым и долгим огнем. Пулеметчик припал к земле, опираясь на согнутые в локтях руки, и бормотал ругательства.
– Зачем, слушай, не стреляешь?
– А стрелять чего?
– не оглянулся пулеметчик.
– Лежат же фрицы, мать их так, вставать не хочут, - оборвал он свои ругательства.
Так вот почему пулемет молчал!
Рванула ракета. "Дурак немец, раскрывает своих", - Вано и в самом деле увидел залегших солдат, и каски, будто булыжники разбросаны по лугу.
– Во!
– встрепенулся пулеметчик.
– Кинулись!
– Он ухватился за ручки затыльника, пулемет застучал.
Короткая очередь - длинная очередь - короткая очередь... Лента, пустея, ложилась на землю.
– Давай!
– ожесточенно гаркнул пулеметчик.
Второй номер, невысокий, сухонький боец держал ленту наготове.
Длинная очередь. Очень длинная. Не было ей конца.
Немцы рвались к лощине, не обращая внимания на пулеметный и винтовочный огонь. "Сомнут... сомнут нас..." Вано охватило беспокойство.
– Строчи, кацо! Строчи, да?
– волновался Вано.
– Оставляю тебе противотанковую, - проговорил быстро, словно опасался, что не успеет сказать.
– Тебе граната нужней, чем мне. Кончатся ленты, рви гранатой. Понял, да?
Пулеметчик как бы и не слушал Вано. Он был весь в работе, требовавшей неимоверного напряжения, запала, ненависти, всего, что есть в тронутом болью сердце, в возмущенном сознании, в мускулах человека.
– Давай!
– снова выпалил он.
– Ленту!
– На, на, - слабым голосом
Вано ринулся обратно, к траншее. Откуда-то сбоку щелкали автоматы. Он не заметил, как пробежал эти двести шагов, отделявшие кустарник от траншеи.
– Самусев! Самусев!
– позвал Вано.
– Я!
– откликнулся Самусев.
– Танк было попер сюда, а развернулся и от нас.
– Видел тот танк. Рядом был. Что-то мудрит фриц!
Там, возле кустарника, где был пулемет, будто земля провалилась, грохнул оглушительный взрыв. "Ясно. Моя, противотанковая", - пронеслось в голове, и Вано понял: это последнее, что мог пулеметчик сделать.
Потом за бруствером послышался сбивающийся топоток, кто-то бежал, спотыкаясь, бежал и останавливался, бежал и останавливался. Вано держал автомат наготове, напряг слух.
– Вано... взводный... Вано...
Вано опасливо приподнял голову.
– Скорее, - торопил он бежавшего.
– Скорее!..
Тот, заваливаясь на один бок, на другой, протяжно застонал в ответ, должно быть, его настигла пуля. Он ступил уже на бруствер и как бы окаменел, не в состоянии сделать еще один шаг. "Накрылось отделение". Все в Вано похолодело.
Он протянул руку и втащил бойца в траншею. Больше ничем не мог ему помочь. Теперь, по крайней мере, пули не будут впиваться в его еще живое тело, уже неспособное ни двигаться, ни укрыться от опасности. Это был второй номер - тот самый, невысокий, сухонький боец. Весь мокрый и липкий, он почти не дышал.
– Что там, говори!..
– тряс Вано его за плечи.
– Все-е-е...
– прохрипел боец.
– Гранато-ой...
– Что все?
– продолжал его трясти Вано, хоть и понимал, что имел в виду сухонький, невысокий.
– У...би...
– еще успел невнятно пробормотать боец. И затих.
Немцы, значит, все-таки ушли из-под пулеметного обстрела. Во всяком случае, те, что бежали к траншее. Слышно было, пули вонзались в бруствер, в заднюю стенку траншеи.
"Спокойно, Вано, спокойно, - убеждал он себя и сердито усмехался: - У Вано разве выйдет спокойно?" Нетерпенье брало верх, и он уже было раскрыл рот, чтоб приказать: в контратаку! "Не горячись, Вано, ну не надо, Вано, упрашивал себя.
– Вано, ладно, может поступать как ему взбредет. Но у Вано взвод". И, пересилив себя, громко крикнул:
– Приготовиться! Петров! Оба Петрова! Скворцов! Тухватуллин! Анисимов! И Клязин!
Темные фигуры возникли по обе стороны Вано. Заклацали винтовочные затворы.
– А Клязин?.. Ты где, Клязин?.. В штаны наклал?.. Я тоже наложил полные штаны, не думай. А обороняться придется...
Рядом кто-то рванул затвор, вогнал в ствол винтовки патрон. "Клязин..." - догадался Вано.
– Рассредоточиться!
Торопливый перестук ног. Направо, налево.
– Самусев!
– дернулся Вано.
– Сколько в твоем отделении? Четверо? Вали на правый... Фрицы могут повернуть на правый фланг... Ищут же слабину, да? Вали!..