Синие берега

Цветов Яков Евсеевич

Свет оборвался, и ночь опять легла на воду, гремящую, несущуюся, страшную. Немцы снова ударили. Все в лодке, затаив дыхание, молчали. Во мраке они не видели, как их расстреливают, и потому могло показаться, что автоматы, бившие справа, бившие слева, мины, с резким всплеском ударявшиеся в воду, - вхолостую, и это немного успокаивало.

– Ни-кит-ка-а!
– снова донеслось из соседней лодки.
– Ни-кит-ка!..

– Ладно тебе, Ти-ш-ш...
– Голос Никиты как бы увяз в темноте, оборвался на полуслове. И в то же мгновенье нос лодки круто повернул вправо.

– Что там? Черт бы вас побрал!
– злился Володя Яковлев.
– Не суши весло! Крепче налегай!
–

Он с Шишаревым рванули весло на себя. Лодка еще больше шарахнулась вбок.

Семен дотянулся до поперечины. У уключины, свесившись над бортом, чуть не вываливалось тело Дунаева. На спине Дунаева лежала недвижная голова Никиты. Ноги Никиты вытянулись, беспомощные, твердые, прямые.

– Дунаев! Никита!
– Семен растерянно тряс за плечи одного, другого. Они не откликнулись.
– Никита!
– уже тормошил его Семен.
– Никита!.. Голова Никиты сползла со спины Дунаева, и он свалился на дно лодки. Дунаев!..

Но Дунаев и Никита не шевельнулись. Семен пересел к правому борту и обеими руками сжал весло. Со свистом пронеслась мина, и он сунул голову между колен. Гулко ударил разрыв, и тотчас в воздух, ставший жарким, врезался ужасающий шорох осколков.

– Володя! Володя! Взяли!

Семен налег на весло. Лодка дернулась, но теперь нос подался влево.

– Взяли! Что еще случилось?..

– Случилось, товарищ политрук!
– испуганно прокричал Шишарев. Сержанта хлопнуло. Вот только...

"Что?.." - задыхался Семен. Из сознания выпало: минуту назад перед самой лодкой разорвалась мина.

– Володя, - быстро проговорил Семен, - переберись к корме. Сможешь?

Тот не ответил.

– Володя! Сможешь? Шишарев, весло!

Лодка тяжело двинулась.

Володя Яковлев пробовал взлезть на корму и не смог. Его охватила слабость. Должно быть, потерял много крови. Грудь разрывала боль, он кусал губы, грыз кулак - пытался осилить боль. Он лежал перед Шишаревым, лицом вниз. Вода на дне лодки студила лоб, щеки. С трудом втянул в себя глоток воды. Повернулся на бок, прижал рукой грудь - ничего не помогало. Его поразила мысль, похожая на отчаяние: такой, на войне, он бесполезен - ни держать винтовку, ни бросать гранату, ни взрывать мосты, если опять придется. Уже и дышать стало невозможно. И он понял: еще немного - и все. И все...

"Почему я?..
– вспыхнула терзающая обида, пересилив боль.
– Именно... я? Почему? Ради них это... Ради тех, кто появится потом, после меня. Меня не будет, будут другие, может быть лучше, может быть хуже, но не я, не я..." Спазм сдавил горло. Он проглотил рвавшийся наружу стон.

Вода, пространство, которое не превозмочь, осколок, впившийся в грудь возле сердца, все требовало его смерти. Он должен был умереть. Часто, даже в самых трудных обстоятельствах, думал он, как вернется домой, к друзьям, в редакцию, и будет писать книгу о войне, о том, как оставаться человеком и на войне, и женится, наверное, на студентке Нине. Теперь он знал, возвращения не будет.

Надо что-то одолеть в себе, что-то такое сильное, глубокое, может быть неподвластное и воле, и тогда пропадет самое противное состояние, когда человек перестает быть человеком, когда в нем гаснут мужество, чувство долга, простое сознание необходимости, - и он уже ничего не будет бояться, смерти тоже. Мысль эта смягчила его, сделала уступчивей. "Пусть. Пусть я, - уже примирялся он с неизбежным.
– Ничего не поделаешь... На войне вслепую же, не на выбор. Не я, значит, другой. Жизнь всем дорога... у всех она одна... И ничего не поделаешь. Ничего не поделаешь...
– Стало как-то легче, боль отодвинулась, недалеко, -

потому что немного, а слышал ее. Его ничто уже не обременяло: ни воспоминания, ни привязанности, ни желание жить.
– Ничего не поделаешь... Ничего... На земле всегда есть человеку место - живому, мертвому тоже. То, что пришло в мир, никогда не уходит. В них... которые придут потом... войдет что-то и от меня... от моих бед и страданий... от моих коротких радостей... от моих желаний и надежд... от веры моей...
– Он задыхался.
– Не делай я того, что делаю сейчас, им... тем... другим... и вовсе, быть может, не быть..." Он чувствовал, все внутри медленно обрывалось, сознание меркло. Он обмяк весь. "А мост! Мост...
– вдруг пришло в голову.
– Мост... Мост - это я... Я!.." Он хотел улыбнуться и, может быть, улыбнулся, подумалось ему. В последнюю минуту, видно, необходимо утешение, большое утешение, чтоб легче принять конец. Он слышал свой слабевший голос: "Мост... мост... мост... мост...
– И, как под тихий шум дождя, засыпал.
– Мост... мост..."

– Шишарев, жми! Шишарев...
– выдохнул Семен. Шишарев в лад движениям Семена тяжело налегал на весло. Ноги Семена упирались в чье-то тело, Дунаева или Никиты.

Лодка, шедшая рядом, пропала. Возможно, вырвалась вперед, Семен поймал: что-то захлюпало сбоку. Не лодка?

– Ты? Каплюшкин?

Никакого отклика.

– Ты? Отвечай?

Молчание.

Никого, значит. Показалось.

– Жми, Шишарев!

Опять захлюпало по правому борту. Не показалось, нет.

– Кто? Кто?
– снова крикнул Семен.
– Отвечай!

– Подбери-и-и... друг...
– донесся рваный голос.
– Подбери...

Семен узнал: отделенный. Поздняев!

– Подгребай! Не вижу тебя. Ты на чем?

– На балке...
– простонал отделенный.
– Пуля в руку... не удержусь...

Семен рывком взял в сторону - на голос. Минуты через три лодка ткнулась во что-то твердое.

– Табань, Шишарев.

Семен выпустил весло, протянул руку.

– Цепляйся, отделенный!

Ничего не получалось. Отделенный барахтался у борта. Семен подхватил его под мышки и втянул в лодку.

Отделенный хотел положить на корму раненую руку, но мешало скорченное тело Володи Яковлева.

– Чуток повернись, друг...
– попросил отделенный. Володя Яковлев не ответил.

И раненая рука отделенного бессильно упала на мертвое плечо Володи Яковлева.

6

Трое, Вано и оба бойца, скрытые темнотой, вскочили с земли и во весь дух понеслись к воде. Они оторвались от голосов автоматчиков, залегших метрах в двухстах от них.

Вано понимал, несколько мгновений, и немцы сообразят, в чем дело - и автоматными очередями вдогонку. Надо воспользоваться этими мгновеньями. Может быть, повезет...

Вано бежал, не оглядываясь, чтоб и секунды не потерять, секунда - это метра два, больше, если усилить бег. Но бежать быстрее он не мог, слишком напряжены мышцы, слишком стучало сердце. Тело стало неприятно мокрым, словно он уже в воде. За спиной раздалась автоматная дробь. "Ну все! Не успеть... Где-то тут баллоны. Где-то тут...
– Он споткнулся о них, упал. Так и есть, тут".

– Цепляй баллоны!
– крикнул невидимым бойцам.
– Баллоны!

В секунду перекинул через грудь баллон, ступил в воду. Широко вдохнул воздух. Ноги увязали в донном песке. Вано сделал два-три скачка, стало глубже. Сапоги наполнились водой, отяжелели. Еще немного, и дно ушло из-под ног. Он почувствовал облегчение: река скроет, а начнут палить, нырнет, всплывет, снова нырнет... Вода, как-никак, спасение.