Синие цветы I: Анна
Шрифт:
«Нам нужен большой взрыв», – он говорил. Разве случившееся не было таким взрывом? Пусть его сопровождал грохот всего лишь выстрелов, но его последствия для наших жизней достойны настоящего взрыва. Или же ждать перемен в Науэле означает переоценивать значимость внешних причин? Безусловно, наше окружение действует на нас, но является ли оно главным фактором, определяющим личностные черты?
Я осторожно посмотрела на Науэля. Его профиль был безупречно правилен. На момент начала наших отношений науэлев нос еще пребывал в первозданном виде, и ненависть Науэля к этой части его лица так и осталась для меня непонятной. Кроме пластической хирургии, что сделало Науэля таким, какой он сейчас? Формировались ли черты его
Я не знала. Единственное, в чем я была абсолютно уверена – этот фонтан был бы в лучшем состоянии, располагайся он на территории одного из роскошных, ухоженных парков в районе белых улиц.
– Науэль, как ты думаешь, может ли человек, который когда-то был… не очень хорошим… стать лучше со временем?
Он покачал головой: «Не знаю». Воробей попытался взлететь, удерживая чипс с себя размером, и ему почти удалось. Одно меня радовало – Науэль теперь мой, и не только в ночь с пятницы на субботу. «Мой», конечно, некоторое преувеличение, потому что владеть Науэлем все равно, что быть хозяином старого бродячего кота – то есть ты только считаешь, что владеешь этим вредным существом, у которого свои порядки, и только называешь себя хозяином. Любит ли он меня? За шесть лет наши отношения так и не достигли той стадии, что дала бы мне право задаваться этим вопросом. Но что-то же он ко мне испытывает? Что? Как можно объяснить человека, который столь очевидно не нуждается в тебе, но настойчиво присутствует в твоей жизни; холодного, но не равнодушного; никогда не обращающегося к тебе с ласковыми словечками, но порой заботящегося о тебе, как о ребенке; скрытного и неразговорчивого, но всегда готового тебя выслушать? Кто он мне?
Науэль протянул мне один наушник и включил плеер. Это была типичная для Науэля образца двадцати шести лет песня – мягкая и шуршащая, как шелк, обволакивающая истерзанные нервы. Его часто называли бесчувственным, в том числе он сам, но разве может действительно черствый человек любить музыку, поблескивающую всеми гранями чувств? Я потянулась к руке Науэля, обтянутой черной перчаткой, но передумала.
Все же что-то он ко мне испытывает… Мою голову внезапно наполнили образы столь будоражащие, что к щекам прилило тепло. Мы будем вместе целыми днями. Вплотную друг к другу. В конце концов, что я теряю? Если я не буду излишне наглеть, максимум, что мне грозит – Науэль подумает, что я немножечко рехнулась на почве общей сексуальной неудовлетворенности. Но какая все-таки жалость, что в октябре нельзя оправдываться мартом…
Один воробей упруго, как резиновый мячик, подскочил в воздух и улетел, второй последовал за ним. Ненасытный третий продолжал прыгать по соленым крошкам. Во мне пробудилась не только кошачья похоть, но и кошачьи инстинкты, и мои зрачки отслеживали быстрые движения птицы.
– Так бы тебя и схватила, – сказала я задумчиво.
– Что? – Науэль повернулся ко мне. В его неестественно голубых, с покрасневшими веками, глазах я увидела недоумение.
– Так бы тебя и схватила, – повторила я механически, но фраза звучала как-то не так. – Ой… то есть воробья. Так бы его и схватила.
Науэль вынул из уха наушник, забрал у меня второй, аккуратно обмотал плеер проводами и убрал в карман.
– Вернемся в машину.
Я растерянно побрела за ним. Потревоженный воробей суетливо взлетел.
***
Семейный вечер, идиллия. Мы стоим в тесной прихожей, между дверью и лестницей. Я вцепилась в ручку двери так, что меня не оторвать. Я почти в истерике и настроена воинственно.
– Отдай мне
– Ты никуда не пойдешь, – рычит Янвеке. – Мне надоело все это. У меня есть жена, и она должна быть дома по ночам.
Сегодня ему в очередной раз пришлось задержаться на работе. Трудная неделя, и сейчас его лицо серое и смятое, на подбородке топорщится щетина. Волосы точно пылью присыпаны. Или пеплом. И я неожиданно ухмыляюсь.
– Нет у тебя никакой жены. Отдай мне ключи, Янве. Я же все равно уйду. Ты и этот дом – вы оба мне осточертели. Позволь мне уйти и подышать.
Я действительно всю неделю промучилась от удушья. Вот и сейчас пытаюсь втянуть в себя воздух, но не могу. Его заменила вязкая темная субстанция. Семь дней под слоем воды, льда и грязи… Я хочу на поверхность. Устала от серости и тусклости, хочу чего-нибудь яркого. Янвеке очевидно не подходит под определение «что-то яркое», и я отвожу взгляд с нескрываемым отвращением, которое он мгновенно улавливает (кажется, единственное из моих чувств, которое он распознает быстро и безошибочно).
– Если ты… – он не договаривает, но мне понятна его угроза, и мои щеки горят как от пощечин, когда я смотрю ему прямо в глаза.
Что еще ты можешь сказать, Янвеке? Что сделать? Да ничего. Я улыбаюсь – мечтательно, точно припомнила чудесную сказку. Янвеке до сих пор под гнетом безмолвной угрозы, увиденной во взгляде Науэля. Боится меня и пальцем тронуть. Наверное, в день, когда Науэль бросит меня, Янвеке вобьет меня в пол. Но он уже никогда не сможет вернуть свою власть надо мной. Когда-то я очень его боялась и только немного презирала. А теперь наоборот – мое презрение распростерлось, как море, а страха почти не осталось. Янвеке обесценился, обесцветился и уменьшился для меня. После каждой моей догадки, что происходит в его огромной, тупой башке, после каждой брошенной вскользь ехидной фразы Науэля он еще ничтожнее.
Я считаю минуты. Кажется, громыхают огромные часы: «ТИК-ТААААК!!!» Даже стены содрогаются. Может быть, Науэль подождет меня немного. Может быть, не станет. Или вообще не придет. Что я буду делать в этом случае? Как проживу следующую неделю? Я переступаю с ноги на ногу, как встревоженная собака, затем проскальзываю мимо Янвеке (он отступает с моего пути, довольный тем, что, как он считает, победил), направляюсь к кухне, где достаю из ящика большой нож. Туповат, но сойдет.
Возвращаюсь обратно. Янвеке все еще загораживает своей тушей коридор, но я замахиваюсь на него, и он машинально отступает. Я справлюсь с ним. Он же трус. Он ни на что не годен.
– Ключи! – психопатично выкрикиваю я, и меня начинает трясти.
– Или что ты сделаешь? – настороженно осведомляется Янвеке.
– Увидишь, – я поднимаю руку с ножом.
Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Какое дерьмо, какое же дерьмище наша замечательная маленькая семья. Науэль прав – брак это просто зло, закрепленное документально. До чего же мы ненавидим друг друга. Никогда не думала, что я способна на такую ярость. А он – я вижу все его мысли, точно картинку на телевизионном экране – готов придушить меня, но страх уголовной ответственности его останавливает. Что печально, меня он не боится совсем, даже с длинным ножом. Я вспоминаю, как он издевался надо мной, пока я была беременной, беззащитной и бесправной, и моя озлобленность достигает новых горизонтов. А за то, что он сделал позже, он действительно заслуживает пары-другой ударов ножом.