Синие цветы II: Науэль

Литтмегалина

Позже меня растолкал человек в белом врачебном халате. Он осмотрел меня, взял у меня пять пробирок крови и мазки из всех доступных и малодоступных мест и поставил мне капельницу. Игла в руке мне не мешала. Я снова уснул.

Проснувшись, я обнаружил, что меня укрыли одеялом. Увидел сквозь прозрачные занавески сумерки. Тот странный тип стоял возле окна и любовался видом. Он больше не был розовым – переоделся в белую рубашку и серые брюки и выглядел чинно-благородно.

– Добрый вечер, – сказал он, развернувшись ко мне. – Или доброе утро, как хочешь.

Я набросился на него с расспросами: что за дерьмо происходит? куда он смотался?

– У меня нет обыкновения трахать кого-то, кто столь очевидно этого не хочет и к тому же может издохнуть непосредственно подо мной.

Его ответ взбесил меня окончательно, и я вскочил с кровати. Он наблюдал за мной холодным взглядом.

– Тогда зачем ты притащил меня сюда?

– Узнаешь, потом.

– Не останусь ни на секунду дольше!

– Ты можешь сбежать из этой комнаты, даже из этого дома, но дальше парка ты не убежишь. Не беспокойся – через месяц я выпущу тебя в целости и сохранности. В большей целости и сохранности, чем ты сюда прибыл.

Я не мог поверить, что попал в такую дурацкую историю. У меня было много что сказать по этому поводу. Он выслушал мою истерику и посоветовал мне смириться и не трепать себе нервы.

– Так будет лучше для тебя.

Моя самая нелюбимая фраза после «ты красивенький» и «расслабься». Я начал вопить:

– Да ты-то откуда знаешь, что для меня лучше?!

Он поджал губы.

– Поверь мне, я в этом разбираюсь.

Я заставлял себя трепыхаться, спорить, но в действительности мне было уже все равно, даже если я действительно застряну в его доме на целый месяц. В любом случае у меня не было сил плестись куда-то, и я едва помнил, откуда пришел. Он обхватил ладонями мои щеки, посмотрел мне в глаза – немного снизу вверх, я был выше его ростом. Его взгляд был безмятежен.

– Ты самый очаровательный рассадник инфекции, который я когда-либо видел. Не терпится посмотреть на тебя, когда ты смоешь с лица эту цветную грязь. Одичавшее, красивое, запутавшееся существо.

Нежность в его голосе завораживала меня, его прикосновение отзывалось во мне усталой болью, и мне захотелось сдаться, подчиниться ему. У меня уже и злости не было. Ослабнув, я сел на кровать.

– Меня зовут Дьобулус, – невозмутимо представился тип. – А тебя – Науэль, – и на этом он снова исчез.

Пару первых дней я ощущал себя щенком, подобранным с помойки. Меня отмыли, накормили, предоставили корзину для сна. Но хотя бы врач задавал мне вопросы, а то я принял бы его за ветеринара. Дьобулус не приближался ко мне, видимо, решив дать мне время на адаптацию. Мне никто не был нужен, только бы меня не дергали и позволили лежать без движения и без мыслей. Мне приносили еду, от которой я поначалу отказывался, но затем меня все-таки соблазнил ее приятный запах.

Утром третьего дня я почувствовал себя неожиданно хорошо. Выбравшись из комнаты, я долго блуждал по дому, пока не нашел Дьобулуса в его заставленном книжными стеллажами кабинете, после чего немедленно устроил ему скандал – одна из самых доступных для меня форм общения. Дьобулус выслушал меня внимательно и молча, затем обогнул стол, поднял меня и аккуратно швырнул через всю комнату на мягкое кресло. Я приземлился безболезненно, но с вытаращенными от удивления глазами. Не будучи ни высоким, ни крепким, Дьобулус не производил впечатления человека, способного на такие трюки.

– Это было на случай, если у тебя возникли сомнения в моем превосходстве, – объяснил Дьобулус, снова усаживаясь за стол. – Я сильнее. Бессмысленно воевать со мной. Ты никогда не выиграешь. Принял к сведению?

Я кивнул и достаточно вежливо попросил сигарету. Ему удалось меня поразить. В тот день он уже не походил на мафиозного клоуна. Он был изыскан и элегантен. Каждое его движение наполняли спокойствие, уверенность и гибкая, кошачья лень.

– Зачем ты забрал меня с улицы?

– Я заподозрил, что ты сможешь найти себе лучшее применение, если не позволить тебе загнуться под забором.

Сам я в этом очень сомневался, но спорить не стал и намекнул:

– Ну, так давай найдем мне лучшее применение.

В ответ он заявил, что занят, что я ему мешаю, и отправил меня к своей дочери. Я обалдел. Я был явно не тем, кого отправляют к своей дочери, если только не хотят создать проблемы и ей, и себе. Я же испорчен до мозга костей.

Лисица (по-ровеннски ее имя звучало «Локайя»; мне никогда не понять этой идиотской манеры ровеннцев обзывать своих детей названиями животных) оказалась стройной, даже худой, высоченной огненно-рыжей девушкой, старше меня на несколько лет.

– Папа говорил мне, что завел зверика. Привет, зверик. Как зовут? – она протянула мне руку для рукопожатия. Да уж, еще не родился парень, который станет для нее проблемой. Несмотря на грубость слов, ее спокойная интонация не позволила фразе прозвучать оскорбительно. Или же я не обиделся потому, что уже не раз был чьей-то зверюшкой.

Мы слонялись с Лисицей по парку, болтали о том о сем. С ней я не только не пытался сказать или сделать что-то вызывающее, но и мучительно стеснялся, как будто если я не собирался трахнуть девушку и не трахал в прошлом, то вообще не знаю, что с ней делать. Но, несмотря на мои заглюки, с ней было легко. На несколько часов я забыл про таблетки, сигареты, свои черные мыслишки и прочую дрянь. Лисица совмещала в себе женское изящество и мужскую решительность и была категорически не беззащитна. Она была сообразительной и прямолинейной. Не понравишься ей ты или твое поведение – не постесняется отвесить подзатыльник, да такой, чтоб зубы клацнули.

Я спросил ее, чем занимается ее отец. Она ответила, что он контролирует наркооборот по всей стране. Хотя она не улыбалась, я принял ее слова за шутку.

Живя в доме Дьобулуса, я тосковал по загулам и улетам (он забрал у меня таблетки и игнорировал мои требования вернуть), по своему обычному дурдому, вроде просыпаться неизвестно где и неизвестно с кем, хотя вскоре с удивлением осознал, что некоторое время могу протянуть и без этого. После месяцев, когда я отуплял себя любыми способами, лишь бы ничего не чувствовать, я впервые оказался в состоянии полной ясности – и без обычного раздирающего беспокойства. Я сам едва верил, что такое возможно. Не знаю, что помогло мне – бесчисленные жидкости, которые доктор вливал в мои кровеносные сосуды, или же таинственные силы Дьобулуса, – но я завязал.

С каждым днем Дьобулус нравился мне все больше. Меня поражали его взаимоотношения с Лисицей. До того у меня был единственный хороший пример – Эллеке и его мать, но даже между ними не было таких понимания и непосредственности. Лисица любила своего отца просто и искренне, что было для моего сознания равноценно революции. Слушая ехидные, но полные умиротворения перешучивания Дьобулуса с дочерью, я почти влюбился в него, что упорно отрицал, однако таскался за ним хвостом.

Проснувшись утром (да, теперь я по утрам просыпался, а не ложился спать), я находил его в кабинете или спальне и заявлял: