Синие шинели (сборник)
Шрифт:
Вопрос о нем решался на совете общественности. Он был самой подходящей для отряда кандидатурой: физически развитый и возраст — пятнадцать лет, такому уже все по силам. А там работать придется. Студенческий строительный отряд впервые тогда за такое дело брался. Это был еще эксперимент. Поэтому не хотелось, чтобы поломали зубы на каком-нибудь «орешке» и загубили бы полезное дело, и не хотелось, чтобы была задача облегченной. О Чеботареве спорили.
— Этот фрукт уже для колонии созрел, — возражал против него желчный представитель общественности, — а вы его к студентам! Вы же сами с ним
— Но не все меры использованы, — настаивала Клара Сагындыковна. — Он не был еще в коллективе.
— А школа? Разве не коллектив? — снова возражали ей. Это упорство обнажало корни — излишняя возня.
В настойчивости инспектора была своя логика:
— Отряд — особая статья! Жизнь по уставу — один за всех, все за одного. И мы не можем отказаться еще от одной, такой важной меры.
Так и было решено: Славка Чеботарев едет на целину в строительном отряде студентов.
У него были свои понятия о смелости. Он их высказал, когда инспектор застала его чуть свет кувыркавшимся на турнике. Смел тот, у кого мускулы. И он их тренировал. Ему не приходилось ввязываться в мальчишечьи драки, он только оголял руку до плеча и сжимал в локте.
— Оберните его слабость силой, — сказала Клара Сагындыковна командиру отряда, — я думаю, что это вам поможет как-то его перевернуть.
От Чеботарева пришло письмо, а в конце его другой рукой приписка — «обернул», понятная только инспектору и командиру отряда.
Это не так просто — найти путь к исправлению подростка. Время, усилия и труд должны слиться в одно. И все это не «от» и «до», а безгранично. И надо очень любить этих «трудных», чтобы верить в них.
Мать стоит ожесточенная, не сдерживая себя:
— Как хотите, а сил у меня больше нет… Все нервы издергал. Все испробовала — и уговоры, и била вот ремнем… Не помогает. Вся надежда на вас.
И при всем при том, когда сразу бросаются в глаза все «издержки» ее воспитательной системы, инспектор не может отказать ей в ее надежде. Клара Сагындыковна только просит ребенка выйти в коридор. А потом строго, почти осуждающе смотрит на мать.
— Вот вы при ребенке расписываетесь в собственном бессилии…
— Он меня все равно ни во что не ставит… Хоть есть я у него, хоть нет…
— Ну-ну! — качает она головой. — А куда он без вас в четырнадцать-то лет?
— Вы спросите его: нужна ему мать или нет?
— Каждому ребенку нужна мать, нужен отец… — иногда так и хочется сказать: «Только какие…»
Интересно, что ни один родитель не желает своему ребенку зла, все хотят вырастить хорошего человека. Правда, понятие «вырастить человека» у разных родителей неодинаково: одни все сводят к высшему образованию, другие к материальному благополучию. Это прививается иногда чуть ли не с пеленок, с первых шагов. И так по ступенькам — все вверх и вверх. И вот уже в школьном коллективе появляются себялюбцы и циники, карьеристы и рвачи. Смотрит тогда такой родитель на своего недоросля, бежит в детскую комнату милиции:
— Помогите из сына сделать человека…
И вот он стоит в дверях, остановился и ни шагу вперед — это когда первый раз приходит.
— Проходи, — скажет Клара Сагындыковна, нисколько не удивившись его появлению, будто
— Ну? — спросит она его о чем-нибудь.
Глаза в стол опустит, молчит.
— Ладно, — скажет она, — оставим про это… Не буду допытываться. Раз секрет, значит, секрет. Не каждому можно доверять.
Вспыхнет, головой встряхнет:
— Вы думаете…
— Ну конечно!
И вдруг появляется оно, это доверие. И тогда все становится проще и легче.
Другие упрямо мотают головой: «Не скажу!» Глаза исподлобья, губы крепко сжаты. «Ну, ладно, — подумает Клара Сагындыковна, — сразу не вытравишь…»
На столе появляется папка, тоненькая, в ней всего один лист. На листе — фамилия, адрес. Со временем она обрастает множеством подробностей, как больничная карточка у врача. Ведь здесь тоже лечат. И прежде всего тоже выясняют симптомы.
Наугад из одной папки:
«…Это, пожалуй, самый последний случай — вчера было. Геннадий не отличается собранностью и аккуратностью, опоздания его так часты, что одно время, по особым педагогическим соображениям, мы решили их не замечать.
Иду вчера на урок, все уже в классе, а Гена все еще прогуливается по коридору. Думаю: хватит! Останавливаю. Отвечает грубостью. В класс вошел, вместе со мной, но так, как будто бы сделал мне одолжение. Идет впереди меня и кривляется.
Раскрываю журнал и вызываю его к доске. Конечно, не ожидал — атака за атакой. Чувствую — не готовился, но идет. Храбро даже. Задаю вопрос и представьте — отвечает. Долго и обстоятельно. Но… вся беда, не на заданный вопрос отвечает, а рассказывает совсем о другом, о том, что лучше всего из пройденного знает. И без тени смущения. Это меня больше всего в нем поразило. Да, трудным становится мальчишка…»
А рядом акт обследования:
«…Семья Плотниковых состоит из четырех человек. Николай Антонович — отец, Вера Васильевна — мать, Дарья Дмитриевна — бабушка, и сын Геннадий.
Плотниковы имеют квартиру из двух комнат со всеми удобствами, просторную, светлую. Муж и жена работают, бабушка — пенсионерка. Материально семья обеспечена хорошо».
Что кроется за этими документами наугад выбранной папки? Какую жизненную коллизию они содержат?.
…Генка тянет:
— Баба-аа, опять, что ли…
— Ну что тебе надо?.. Мал еще знать… — сердится бабушка.
Мал не мал, а он и так все знает: ведь при нем расходятся. Разъедутся по разным квартирам, а его как будто бы и нет у них. Мать иногда забежит перед работой, чмокнет его в лоб, сунет в ладонь конфетку. После нее долго стоит в комнате запах духов. Противный запах. Генка не любит духи, он их терпеть просто не может. Когда они расходятся, от матери начинает пахнуть духами. А от отца вином. Он тоже иногда заходит, только после работы. Большой, а ходит как маленький — переваливается, пошатывается. На вещи натыкается. Сядет на стул, руки на столе вытянет, Генку с другого конца стола на колени к себе перебросит. А Генка не любит у него на коленях сидеть — вином пахнет.