Синие стрекозы Вавилона
Шрифт:
Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла. Солнечный свет ломился в оконные проемы, которые были тесны для него. На коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.
— Я читаю, — сказал ребенок.
Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.
— И что здесь написано?
— О, — сказала Аглая, просияв улыбкой, — всякий раз — разное...
С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг, как красив он и каким усталым он выглядит.
Набрал полное ведро чаю
А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:
— И чай этот дрянь! — плюнул на пол. — И ванна грязная! — пнул ванну. — И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! — нарочно задел.
Комедиант скрылся за холмом, сложенным старыми консервными банками, и только Голос доносился еще:
— ...и рай этот ваш ебаный!..
Пиф покраснела от злости и открыла уже рот, чтобы обматерить вдогонку своего давнего друга, как вдруг заметила, что Аглая плачет. Что смотрит Аглая на Комедианта во все глаза и слезы текут по круглым детским щекам.
— Почему ты плачешь? — спросила у дочери Пиф, удивившись.
— О, я жалею его, — ответила Аглая. — Я жалею его, мама.
— Почему? Разве он не один из нас?
— Он скоро умрет, — сказала девочка.
— Какие глупости, — отрезала Пиф, глядя, как Комедиант показывается из-за холма на тропинке, как спотыкается и щедро плещет чаем себе на ноги. — Какие глупости, Аглая. Разве мы уже не мертвы?
— Разве мы мертвы, мама? — удивленно спросила Аглая, и Пиф вдруг вспомнила: ее дочь не знала другой жизни, кроме посмертной. Как дети, рожденные во время войны, не знают ничего о мире.
— Смерть — она там, — сказала Аглая и махнула рукой в сторону солнечного света.
И ослепительный свет солнца показался вдруг ее матери страшным.
— Und das Licht scheint in der Finsternis, und die Finsternis hat es nich ergriffen... — читал Пастырь нараспев.
Чумазый подросток терся у входа в храм, то и дело вытягивая тощую шею и засовывая любопытную физиономию в распахнутые врата.
Подросток был худ и очень подвижен; на смуглом круглом лице поблескивали узкие глаза; слегка выпяченные губы шевелились, как будто повторяя слова, доносившиеся из храма. Растрепанные черные волосы подростка кое-как заплетены в тоненькую косичку. Мальчик был бос, в рваной рубашке с плеча рослого мужчины, которая доходила ему до колен.
В темноте вечной ночи смутно поблескивал храм. Это было шестиугольное сооружение со стенами из рифленого стекла темно-синего цвета, с вечным не-небом вместо крыши, с облачным покровом вместо пола, и облака в храме были чернее китайской туши. В этой черноте почти целиком терялась облаченная в темные одежды фигура Пастыря, над которым, в бессветном воздухе, висела, раскинув руки, светящаяся фигура.
К ней и обращался Пастырь, вознося свои молитвы, и невидимый хор еле слышно пел откуда-то из-под крыши.
Подросток мялся на пороге, не решаясь войти. Его разрывали на части любопытство и
При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-призрак — огромный город, почти до основания разрушенный бомбежками. Он был виден как бы с высоты птичьего полета. На месте стеклянного храма оказался другой, вернее, руины другого — от него осталась только одна стена, наполовину рухнувшая, похожая на сломанный зуб. На этой стене висело распятие. Оно становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно стало большим, горящим; оно словно впитало в себя весь израсходованный на вспышку молнии свет, и медленно слилось с повисшей в воздухе бесплотной фигурой.
— Вот ты где, паршивец! — сказал кто-то в темноте и ощутимо схватил подростка за ухо.
— Ай! — вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.
— Что ты здесь делаешь?
— Ничего плохого, господин! — поспешно сказал мальчик.
Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого мужчины в военной форме. Щуплый азиатский подросток казался рядом с ним совсем ребенком.
— Пойдешь со мной, — распорядился мужчина.
— Нет, пожалуйста, — взмолился мальчик. — Здесь так красиво.
— Не рассуждать! — рявкнул мужчина и больно вывернул ухо. Мальчик запыхтел. — Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка! Беспризорникам здесь не место.
— Я не беспризорный, — сказал мальчик.
— Да? — Мужчина откровенно не поверил. — А чей же ты, в таком случае?
Долгая пауза.
— Забыл, — признался мальчик.
— А здесь как оказался? — хищно насторожившись, спросил мужчина.
— Пришел.
— Как пришел? — продолжал допытываться мужчина.
— По... облакам. Я...
— Ты сбежал?
Мальчик отвернулся.
Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к выходу — и вот он уже стоит в дверях.
— Что здесь происходит? — осведомился он. — Неужели нельзя было отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?
— Божьего! — фыркнул офицер. — Скажите лучше — «моего», это будет вернее.
— Мое дело Божье, — твердо произнес Пастырь. — Прошу вас, уйдите.
Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых рук офицера и бросился к Пастырю.
— Господин! — закричал он. — Скажите ему, что я ничего не делал. Я только подглядывал. Я ничего не украл.
Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на офицера.
— Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем вам не угодил?
— Я... Черт побери, я не ополчался! — разозлился офицер. — Я хочу забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего ему шляться где попало.
— Я и сам мог бы воспитать ребенка, — холодно произнес Пастырь. — И получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере, здесь не богохульствуют.