Синий бар
Шрифт:
– Сейчас я отвезу тебя в отель, но завтра после шоу снова заберу. И не спорь.
«Не спорь», – еще одна фраза из далекого прошлого. Тара притихла под его взглядом, и когда он вывел ее из дома, положив руку ей на спину, она не протестовала.
В машине они снова молчали. Арнав опустил стекла, потому что Тара однажды пожаловалась, что от кондиционера ей тяжело дышать. С рассветным ветерком до них доносились запахи цветов, мусора и закусок, жарящихся в масле, в зависимости от того, по какой дороге они ехали. Слышались голоса людей, выехавших на работу на велосипедах и мотороллерах. Небо было серо-синим, изредка
Он припарковался там же, где забрал ее. Арнав взял у Тары телефон, ввел свой личный номер и вернул ей.
– Теперь у тебя есть мой номер. – Он на мгновение задержал ее руку в своей и отпустил. – Я заеду за тобой.
Она кивнула и ушла.
Проследив за тем, как она вошла в отель, Арнав принялся обдумывать увиденное. На заставке телефона у Тары красовалась фотография девочки, которая выглядела в точности как его сестра в подростковом возрасте. Но это была не Аша, ее не могли сфотографировать на цветной современный фотоаппарат. Девочка была одета в футболку и казалась веселой. Его сестра никогда не улыбалась на камеру.
Еще один вопрос, на который Тара должна будет ответить.
Арнав развернул старенькую машину и уехал как раз в тот момент, когда на его телефон поступил звонок от Шинде. Друг требовал, чтобы он передал дело в Версове одному из своих инспекторов. Арнав глубоко вздохнул, прежде чем начать долгий и нудный разговор, в ходе которого он еще раз попытался объяснить, что инспектор в Версове, который мог бы компетентно вести дело, все еще в отпуске. Арнав пообещал, что передаст ему все сведения, касающиеся Расула Мохсина. Шинде вел себя, словно капризный дедушка на больничной койке, но Арнав терпеливо успокаивал его, твердо решив прижать к ногтю преступника, который безнаказанно мучил и убил стольких женщин.
Глава 34
Тара
В последний раз, когда Тара этим занималась, ей было семнадцать лет. Она чувствовала себя слишком старой, чтобы бегать на каблуках, но согласилась бы на все, если бы это означало, что она сможет больше заработать на этой поездке. В Мумбаи она больше не вернется даже ради Пии и ее школы.
Кондиционер в машине Шетти давал больше шума, чем воздуха, и она вспотела, сидя в шали. Все, что ей хотелось сделать после возвращения в отель утром, – это лечь в постель и подумать об Арнаве, о том, что он сказал, как он вел себя, какие вопросы задавал, но вместо этого она усердно тренировала девочек, исправляя ошибки, допущенные ими накануне. Теперь же, после торопливого перекуса гораздо позже обеденного времени, она снова отправилась на станцию Боривали.
Вчера вечером, после окончания выступления, Шетти обратился к ней: «Молодец, Тара. Ты сегодня привела в восторг весь зал. Я добавлю бонус к твоей зарплате».
Шетти никогда не раздавал бонусы просто так. И на этот раз он предложил дополнительную работу.
Она пребывала в раздумьях. Синее сари. Серебряная блузка и туфли на каблуках. Шаль. Митхи и ее рассказ о Гаури. Возможно, они ходили на вокзал в таком же синем
Она понимала их мотивы. Тара сама была здесь, потому что не могла отказаться от денег – денег, которые помогут содержать Пию, подарить ей возможности, которых она заслуживает. Толстый малаялийский ублюдок предложил Таре кучу денег и заплатил ей аванс.
Наличка. Она возьмет сколько сможет. За десять с лишним лет воспитания Пии Тара перестала верить в Ма Каали, богиню, которой поклонялась ее мать. Она должна была сама позаботиться о себе, как делала всегда, и это был ее шанс.
И вот она здесь, несмотря на все свои опасения. Ее сердце сильно бьется от волнения.
Дав водителю машины инструкции, когда и куда за ней следует вернуться, Тара направилась вверх по лестнице. На железнодорожной платформе стало чище, витрины магазинов блестели. Голос диктора звучал не так сонно, как раньше. Даже в послеобеденное время здесь толпились пассажиры. Люди были одеты лучше, чем четырнадцать лет назад, и все разговаривали по мобильным. Нищие остались, но их оттеснили в углы соседних улиц. Тара спустилась по лестнице к платформе, номер которой ей дали на этот раз, и поняла, что та выглядит иначе. Возможно, потому, что вокруг теперь стояли высокие здания.
Кто-то наблюдал за ней, то ли изнутри станции, то ли снаружи. Действительно ли это был тот человек с шакальим голосом, скрывающий лицо в темноте? Утром она снова обдумала эту мысль и пришла к выводу, что скорее всего именно он платил Шетти и просил его присылать женщин в синем сари. Она уже не так молода и безрассудна и ни за что не согласилась бы на ночную работу. Тара приняла предложение Шетти только потому, что вокзал – это общественное место, более безопасное, чем то бунгало, в которое она пришла, одетая в паранджу и тот же сине-серебристый наряд.
Ниточки, удерживающие на ней открытую блузку, врезались в спину, а расшитое блестками сари натирало в районе талии. Она не могла дождаться, когда снимет их после выхода со станции. Ограничение в три минуты. Почему не меньше или больше? Что, если она не успеет?
Тара вглядывалась в лица мужчин, которые проходили мимо, сгорбившись, прятались за газетами или разговаривали по мобильному телефону. Он мог быть где угодно. Кем угодно. Он наверняка находился недалеко. Страх разливался у нее по венам, как в те дни, когда она потела в машине под конвоем головорезов Шетти.
Во время одной из тех поездок она заметила полицейскую фуражку цвета хаки с черной полосой, расшитой золотом. Судя по виду, она принадлежала высокопоставленному офицеру. Она не была похожа на ту, что носил Арнав, будучи констеблем: та была простая, мягкая. Тара вспомнила, что тогда сделала вывод: шакал – это офицер полиции, у которого слишком много грязных денег и которому нельзя открыто появляться в танцевальном баре, а сопровождающие ее мужчины, возможно, и не полицейские, но они не причинят ей вреда, если на самом деле подчиняются офицеру. Сейчас ей хотелось посмеяться над семнадцатилетней Тарой, которая чувствовала себя такой неуязвимой: врала Арнаву про возраст, беззаботно отправлялась на таинственные, пугающие задания и убеждала себя, что шакал ее не тронет.