Синий дым

Софиев Юрий Борисович

Годы и камни

Илье Голенищеву-Кутузову [1]

Не знаю где, но это было, было… И в те отягощённые года Бежала варварская кровь по жилам, Соборы строились и города. И нет, не романтическая шпага, Не рыцарей блистательный турнир, — Но ясен образ мастера и мага, Творящего ещё не бывший мир. И он, неведомый и безымянный, Упрямою и крепкою рукой Преображает хаос первозданный В геометрически послушный строй… Ещё пожара потушить не могут, Не всколыхнулась ночь, метёт метель, А мы уже выходим на дорогу, Упрямолобых мастеров артель. 1930.

1

Голенищев-Кутузов

Илья Николаевич (1904–1969) — потомок фельдмаршала Кутузова, поэт, переводчик, известный советский учёный. В эмиграции был — с 1920 г. Ю.Софиев познакомился с ним в Югославии, они были активными участниками литературного кружка «Гамаюн», учились в Белградском университете. В 1933 г. Голенищев-Кутузов защитил докторскую диссертацию в аспирантуре Сорбонны (Франция). Во время великой Отечественной войны оказался в немецком концлагере, как заложник. После освобождения примкнул к сербскому движению Сопротивления, воевал в рядах Югославской народной армии. После возвращения на родину И.Голенищев-Кутузов работал старшим научным сотрудником в Институте мировой литературы им. Горького АН СССР (см. подробнее о нём в мемуарах «Разрозненные страницы»).

«Весь этот хлам — осадок дней…»

Алексею Дуракову [2]

Весь этот хлам — осадок дней — Дневник, стихи, листки альбома Найдёт среди других вещей Мой любознательный потомок. Разобранные взяв бумаги, Он скажет: «Дед мой, эмигрант…» И собеседника стакан Весёлою наполнит влагой. О странствиях и о сраженьях Речь поведётся за столом. Расплещется воображенье, Разгорячённое вином. Кивком укажет на архив, Подвинет пепельницу ближе, И скажет: «Дед писал стихи И прожил много лет в Париже…» 1928.

2

Алексей Петрович Дураков (1900–1944) — поэт, участвовал в Белом движении, в эмиграцию попал в начале 20-х гг., будучи гардемарином на крейсере «Орёл». Ю.Софиев с А.Дураковым подружился в Югославии. А.Дураков — один из авторов сборника «Гамаюн». Во время Великой Отечественной войны А.Дураков ушел в югославские партизаны и геройски погиб. Посмертно награждён правительством СССР орденом Отечественной войны 2-й степени, среди других российских соотечественников за рубежом, которые боролись против гитлеровской Германии.

«О, времени внезапный лёт!..»

О, времени внезапный лёт! Летит, летит за стрелкой медной, А пастушок свирель берёт К губам фарфоровым и бледным. На полках крашеных, добротных, На этажерке, на столе, В тяжёлых, прочных переплётах, — Свидетели давнишних лет. И пожелтевшая бумага Благоуханно шелестит. Вот Нельсон — адмирал со шпагой, Вот Бонапарт у пирамид. Единственный во всей вселенной Пейзаж неповторимых крыш, И Александр Благословенный Вступает в трепетный Париж. А вот мой дед, майор уланский, Со Скобелевым говорит, А по дороге Самаркандской Усталый ослик семенит. И мёртвых нет. Одни живые. Там, в бездне отшумевших дней, Горят огни сторожевые Несытой памяти моей. 1929.

«Я с детства странствиями окрылён…»

Я с детства странствиями окрылён, И баловня неволи и свободы Качали и ритмический вагон, И палуба большого парохода. В дни юности и трудной и суровой Возил, под орудийный лязг и шум, Истрёпанные книжки Гумилёва На дне седельных перемётных сум. И с прежнею неутолимой жаждой Хочу я слушать, видеть, верить, жить, И проклинаемую не однажды Земную нашу теплоту любить. Прохладный вечер. В синеве долины Особенно напевны голоса. И чёток хруст велосипедной шины. На склонах Галлии шумят леса. 1929.

Встреча

Семнадцать сжигающих лет. Вы сетуете: «Неужели». …Над озером бледный рассвет, Над озером тёмные ели. Как почва у наших болот, Так зыбкое счастье непрочно, Так к осени клонится год, И дни холодней и короче. Редеет наш северный лес, И за погибающим летом Застенчивого кадета Уносит сибирский экспресс… 1929.

Альпы [3]

«К утру Альпы», — учтиво сказал проводник, И я видел, как ты засветилась. И лишь солнечный луч к изголовью проник, До конца ты окно опустила. Электрический поезд несётся в горах. И я помню, как ты мне сказала: «Нумидийские всадники вязли в снегах, Погибали слоны Ганнибала». Целый день мы стояли с тобой у окна, В безмятежном блаженном томленье. Ты устала. Под вечер ты стала бледна, У тебя заболели колени. Нас застав у окна, распростёрся у ног Синий незабываемый вечер. Стало холодно. Вязаный тёплый платок Я накинул на зябкие плечи. 1929.

3

Стихи посвящены жене Ю.С., Ирине Кнорринг, хотя он не был ещё с нею знаком в этой поездке, которую воссоздаёт в своей памяти, но перенёс её образ — в воображении — в те времена, о чём пишет в своём Дневнике (Юрий Софиев, «Вечный юноша», дневник, Алматы, 2012).

Ирина Николаевна Кнорринг (1906–1943), поэт, мемуарист, автор книг «Стихи о себе», «Окна на север», «После всего», «Повесть из собственной жизни».

Бовэ

Помнишь, как мы подходили Ночью к собору с тобой. За руки взявшись, бродили По улице вековой. Какие-то великаны Начали строить его, Страшный, нелепый и странный, И не сделали ничего. Хаос дрогнул. Своё виденье Высекали и день, и ночь. Но ни вера, ни напряженье Его не смогли превозмочь… Снова шуршали шины, По холмам синели леса. И дорога, как свиток длинный, Бежала из-под колеса. Ни за какое небо Не отдадим мы с тобой Корку простого хлеба Нашей жизни земной.

Замок Ричарда Львиное Сердце

Мы взошли. Вот он, замок-титан. Вся Нормандия с вышины Обозрима. И вся залита Синим светом полной луны. Мы одни. Синева. Тишина… Полноводная Сена внизу. Волшебство этой яви иль сна Я с собой навсегда увезу. В год он выстроил замок такой, Заслуживший названье Gaillard,a. То-то радостью гордой и злой Билось сердце Ричарда. Над Нормандией тишина. Над Нормандией светит луна. Загорается матовым блеском В Андели черепица крыш. Эта ночь на скале отвесной — Щедрый дар от древней страны. А большая летучая мышь Режет жёлтое поле луны. 1935.

«Hotel de Sens. Когда-то на исходе…» [4]

Hotel de Sens. Когда-то на исходе Средневековья обитали здесь Епископы. И ловкий гид приводит Все данные. Советует прочесть Таких-то авторов. А камень чёрен. Дыхание больших веков хранит. Уж распадался, не был так упорен, Как некогда, дух зодчества в те дни. В невероятных, в узких переулках Зловоние, еврейский говор, мрак. А в булочных, на пряниках и булках Помёт мушиный или тмин и мак. А я смотреть спокойно не могу (Чьё сердце не волнуется в Париже?) На это кладбище, на эту мглу, По вечерам на этот полог рыжий. И эти почерневшие гробы, Что по ночам друг к другу жутко жмутся, Вздымало разъярённо на дыбы Святое пламя многих революций. 1929.

4

Это стихотворение в рукописях хранится и под заголовком «Сент-Антуанское предместье».

Версаль [5]

Трубит труба над лесом В осенний ясный день, И вот у ног принцессы Затравленный олень. Принцесса на картине, А осень наяву. И мы у тёмных пиний Садимся на траву. Сквозь редкий лес осенний Белеет Трианон. Теперь и наши тени — Лишь выдуманный сон. А здесь, у водоёма, Частенько поутру Играли жантильомы В опасную игру: Их по местам разводят — Такой простой сюжет, — А друг уже наводит Испанский пистолет. 1930.

5

Стихов о Версале у Ю.Софиева несколько. Это была незабываемая прогулка с Ириной Кнорринг накануне их свадьбы. Ирина Кнорринг тоже написала стихи о Версале, перекликаясь со строфами Ю. Софиева (Ирина Кнорринг, «После всего», Алма-Ата, 1993).