Синий дым

Софиев Юрий Борисович

ЯГНЯТА

I. «Ты в весенний вечер принесла мне…»

Ты в весенний вечер принесла мне Двух прелестных маленьких ягнят. Мы сидели на горячем камне, Над Скадаром полыхал закат. По курчавой шелковистой шерсти Ласковая двигалась рука. Перед нами в каменном отверстье Скал, сверкая, пенилась река. — К осени, — сказала ты, — ягнята Вырастут, а буки облетят. И тогда из мирного Попрата Ты уедешь в дальние края.

II. «Люляш чистил целый день винтовку…»

Люляш чистил целый день винтовку. Ночью он засядет у оград, Чтобы волк не утащил ягнят. Муж твой мрачен. Осторожней, Новка! И я видел, как сверкнул

твой взгляд. Ты сказала: — Счастью нет преград!

III. «Ты шла походкой быстрой над потоком…»

Ты шла походкой быстрой над потоком, Тропинкою кремнистою в горах. В той юбке черногорской, В той широкой, Что чёрной птицей реет на ветрах. Весной овец с тупыми бубенцами На пастбища альпийские гнала, Где над обрывом Солнечными днями Следили мы за реяньем орла, Где ночью голову мне на колени Склоняла. Тишина росла в горах. Моей страны чудесные виденья Вились и плыли в дыме от костра. Рассказам о неведомой России С какою жадностью внимала ты! И, может быть, Такой была впервые От счастья, Верности и теплоты. Мы в этих скалах били из винтовки, В соревновании дырявя цель. Для быстроногой черноглазой Новки Сиял её семнадцатый апрель… Но шли года. И мирный быт был скошен Смерчем войны и яростью врагов. Враги топтали кованой подошвой Простой уют славянских очагов. Не каждому дана судьба героя. Хоть трудно женщине оставить дом, Ушла ты партизанскою тропою, Три трудных года воевать с врагом. Судьбу твою запечатлел, запомнил: Двенадцать пуль В бестрепетную грудь! Там, в той заброшенной каменоломне, Где ты мне говорила: «Не забудь!» Черногория-Франция.

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ [17] (из книги «Пять сюит»)

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней!

Ф.Тютчев

…С неотвязными, воспоминаниями о тех страстях, которых,

мы слишком боялись, и соблазнах, которым мы не посмели уступить.

Уайльд. Портрет Дориана Грея.

17

Цикл «Вечерний свет» — из книги «Пять сюит» посвящён 16-летней подруге Ю.С. Соне Голубь, русской эмигрантке, с которой он познакомился в Париже, возможно, на одном из литературных вечеров, т. к. Соня тоже писала стихи, и этот цикл предваряется её стихотворением на французском языке. Оно посвящёно Юрию Софиеву и переведёно им на русский:

Крепко и тепло сплетясь руками, Мы идём, дорогою одной. В некий день, суровый и немой, Ангел смерти встанет между нами. Тень от чёрного его крыла Чьё-нибудь лицо тогда покроет. И на жизнь, что билась и цвела, Ляжет мёртвая печать покоя. Пронеси тогда свою потерю, Может быть, чрез долгие года. Чтобы верность вечности доверя, Мы соединились навсегда…

В 1948 г. Соня с матерью вернулась в Россию, вступила в комсомол, вышла замуж за дипломата и отказалась увидеться с Ю.С., когда он был в Москве.

1. «В этот зимний парижский, рождественский вечер…»

В этот зимний парижский, рождественский вечер, В общем, невероятно сложилась судьба. Я упорно не верил, но в памятной встрече Ты коснулась ладонью горячего лба. Помнишь, зимние голые ветви каштана Неотвязно метались в пятне фонаря. И в огромном окне, синевато-туманном, Над Парижем, над Сеной — вставала заря. Вопреки всяким смыслам и всем пересудам В наших жизнях, уверен, в твоей и моей, Небывалое это сиянье, покуда Будем жить, не померкнет над маревом дней. 1946, Париж.

2. «Так позднею осеннею грозою…»

Так позднею осеннею грозою Врываешься в глухую жизнь мою. С какою щедростью и простотою Ты бросила мне молодость свою. И среди образов любви нетленной Навстречу нам и как бы мне в ответ — Мне снится не троянская Елена, Не Беатриче и не Фиамет. Мне улыбается не Монна Лиза — Приходят,

светлые в блаженном сне, Бессмертные любовники ко мне: Безумный Абеляр с безумной Элоизой! 1946.

3. «Острым пером на листе бумаги…»

Острым пером на листе бумаги Черчу твой профиль, радость моя. …Какой-то Рамзес лежит в саркофаге И ему не снятся чужие края. Я пишу о Рамзесе, потому что рядом Лежит раскрытый старый журнал. По странице феллах идёт за стадом, Несколько пальм и грязный канал… Если так дико разбросаны строки — Это значит, что в жизни моей, Что бы ни делал, во все мои сроки, Всегда мне снились паруса кораблей. Всегда мне снились далёкие страны, Морская синь, дорожная пыль, В горячей пустыне — путь каравана, В пустынной степи — белый ковыль. Ну, а теперь, ещё это значит, Что бы ни делал я, где бы ни был, То карандаш, то перо обозначат Профиль твой милый, что я полюбил.

4. «Светает. За распахнутым окном…» [18]

Светает. За распахнутым окном, Ещё неясный, синевеет город. Как мы бежим за счастьем напролом, Чтоб, может быть, его утратить скоро? В высокой человеческой судьбе Все неожиданно и всё чудесно! И этот ворох мыслей о тебе, И это платье, брошенное в кресло. Ты рядом дышишь ровно и тепло. Какая непомерная тревога Беречь тебя, пока не рассвело, От произвола дьявола и Бога.

18

Это стихотворение имеет несколько вариантов, и первоначально посвящалось Ирине Кнорринг, тогда концовка была другая: «Беречь тебя, чтоб под моим крылом, /Вплотную, удержать ещё немного». Строфа «Ты рядом дышишь ровно и тепло. / Какая непомерная тревога — / Беречь тебя, пока не рассвело, / От произвола дьявола и Бога» — вошла в ещё одно стихотворение, тоже посвящённое Ирине Кнорринг: «Взаимоотношенья наши тяжёлой дышат полнотой…» с эпиграфом из неё: «Старый заколдованный Париж…».

5. «Мы шли с тобой по площади Пигали…»

Мы шли с тобой по площади Пигали. Монмартра шум ночной и суета. И в сочетанье смеха и печали — Порок, распутство, скука, нищета. Зашли в кафе. В стекле бокала Зеленоватого абсента муть… А у руки моей тепло дышала Твоя девичья маленькая грудь. И мне казалось — мы идём полями В предутренней, прохладной синеве, И жизнь нам улыбается цветами В росистой, свежей утренней траве.

6. «Может быть, что в суетной и трудной…»

Может быть, что в суетной и трудной Жизни вспомнишь, друг мой, невзначай, Зимний свет, такой скупой и скудный, Шумный город, чужеземный край. И такси по мокрому гудрону Торопливо-осторожный бег. Может быть, скользнув, тебя не тронут Эти дни, как прошлогодний снег? Нет! Мы вместе пронесли с тобою Эту радость наших зимних дней. Расскажи мне, нежностью какою Мне ответить юности твоей? Можно ли любить — совсем простые — Два-три слова, стихших на губах. Эти интонации грудные, Этот тихий свет в твоих глазах! Пусть, я знаю, за такие взоры, За желанье девичье любить, Пусть, я знаю, мне придётся скоро Бесконечной грустью заплатить. Всё равно, ты навсегда со мною — У моих стихов теперь в плену, Потому что нынешней зимою Пережил я лучшую весну.

7. «Всё было и всё забыто…»

Всё было и всё забыто — Ехидные пересуды, И взгляд чужой и несытый, И злобного хлама груды, Всё было и всё забыто… А радость осталась и память, О счастье живая память Трепещет, как жаркое пламя Над нашей судьбой, над нами. И поздние зори в Медоне В лесном непролазном раю. Венчали весенние кроны Прекрасную юность твою. ……………………………… Проходят безумства и страсти И тонут, как утренний дым. И всё-таки, скажешь: а счастье Ведь было! Твоим и моим. 1946–1947, Париж.