Синий пёс
Шрифт:
Мика сопровождал кот, пушистый рыжий перс, каких в те времена можно было часто увидеть: в Милстриме кто-то разводил их. Не слишком подходящая порода для эдакой жары, но коты вообще любители развалиться на пекле и поджариваться. Этого звали Ламингтон, как пирожное, ничуть, впрочем, на кота не похожее, поскольку внутри у него сушёная кокосовая стружка, а снаружи шоколад. Ламингтон подружился с Миком и ходил за ним по пятам, вился под ногами и хрипло мявкал.
Мик направлялся к загону проведать безумного коня, но в курятнике вдруг поднялся жуткий шум, настоящая какофония из кудахтанья и писка. Сперва он решил, что это лиса, потому что лисы
Ламингтон обнажил зубы и зашипел. Однажды он уже встречался с этим зверем и знал, что следует остерегаться хвоста. Спина его выгнулась, шерсть поднялась дыбом, и кот стал похож на большой рыжий шипящий шар из пуха.
Мик ещё не видел таких ящериц, и его первой мыслью было, что это крокодил, хотя на крокодила она явно не тянула. Захотелось удрать, но сработал инстинкт – спасти петуха, так что он схватил грабли, прислонённые к забору, и замахнулся. Ящерица уронила петуха и уставилась на Мика большими водянистыми глазами, то высовывая, то пряча раздвоенный язык. Она раздула горло, будто проглотила крикетный мяч, и вызывающе зашипела на Мика. Несмотря на угрожающий вид, это был красивый зверь с красочным узором на шкуре, напоминающим тот рисунок аборигена на камне.
Мгновение противники изучали друг друга, а потом Мик ударил её граблями по голове. В ответ ящерица молниеносно хлестнула его хвостом по ногам. Боль была такая, что сперва мозг не воспринял её – ноги словно онемели, – и за секунду до того, как боль настигла Мика, он ударил ящерицу ещё раз. Зверюга встала на задние лапы и побежала прочь с такой скоростью, что Мик не поверил собственным глазам. Ящерица оказалась быстрее всех животных, с которыми ему довелось столкнуться, и гораздо, гораздо быстрее, чем бегал он сам, даже надеяться не стоило когда-нибудь развить такую скорость. Через сотню ярдов [8] она остановилась, оперлась на хвост и оглянулась на Мика, прежде чем продолжить свой невероятный бег.
8
1 ярд = 0,91 м.
Мик стоял, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза: боль была как от ожога. Он поморгал, не осмеливаясь опустить взгляд и посмотреть, что ящерица с ним сделала.
Из дому уже спешил дедушка.
– Что ж, – сказал он, – ты копия родителя. Весь в отца. Он тоже никогда не упускал возможности подраться.
Дедушка нагнулся рассмотреть полосу на ногах Мика.
– Да, след останется порядочный. Синий, чёрный и зелёный, с красным в серёдке и жёлтыми вкраплениями для красоты. Эти твари могут сломать ногу собаке.
Мик молчал, ибо знал: стоит открыть рот – и он разревётся, а перед дедом хотелось выглядеть настоящим мужчиной. Двигаться тоже не решался, боясь, что боль усилится.
– Это, кстати, был варан, если тебе интересно, – сказал дедушка. – Жаль, что ты его не убил, они очень вкусные.
Мик не смотрел, как его дед покончил с умирающей птицей.
– Я не знаю, смогу ли идти, дедушка, – наконец сказал он. – Небось ещё больней станет.
– Станет, сынок. Но пойти придётся, тебя подарок ждёт. С днём рождения, кстати. Долгих лет тебе.
Через боль и жжение Мик медленно пошёл за дедушкой. Они обогнули уборную и вошли в один из сараев. Там что-то стояло, прикрытое пыльным брезентом, и по силуэту Мик моментально смекнул, что именно.
Дедушка откинул брезент, и мотоцикл предстал перед ними во всей красе.
Мик не верил глазам. Он слишком юн, чтобы иметь мотоцикл. Даже мечтать о таком рано. Ему до простого духового ружья ещё расти да расти.
– Чёрт возьми, деда! – только и смог он вымолвить.
– Погоди радоваться, – сказал дедушка. – Это модель сорок четвёртого года, «Фрэнсис-Барнетт». Ему лет тридцать, никак не меньше, это твоего отца машина. У него движок «Блэкберн», четырёхтактный, работает на индукторе, так что аккумулятор не понадобится. Я подумал, тебе понравится, даже если он не работает. Хотя я не пробовал, может – работает, может – нет.
– Как же я его починю, дедушка?
– Есть тут один из местных. Он дока. Вам придётся разобрать его до винтика и снова собрать – только так можно оживить старый механизм, а заодно узнаешь всё необходимое о том, как его починить, если застрял где-нибудь посреди голой пустыни.
Мик смотрел на древний мотоцикл. У него было ветхое сиденье с торчащей из прорех набивкой и пара боковых сумок на багажнике. Покрышки на колёсах стёрты, боковины побиты… По виду, так вряд ли он когда-нибудь поедет.
– Он оживёт, – сказал дедушка, словно читая мысли внука. – Я заказал новые покрышки в Перте. Как твой ушиб?
Мик поглядел на ноги:
– Синеет.
– Болеть будет дьявольски и долго, – сказал дедушка. – Вряд ли ты взгромоздишься сейчас на байк, чтобы примериться.
На обратном пути, проходя мимо уборной, Мик спросил:
– Дедушка, а что значит тот стишок? В туалете?
– Какой стишок?
– На стене. Ну, этот: «На сиденье не садись, краб допрыгнет – берегись!»
– Чёрт, я и забыл про него. Столько раз видел, что перестал замечать.
– Но что он означает, дедушка? Я заглядывал – нет там никаких крабов, и вообще, они в море живут. Что им делать в уборной?
– Понятия не имею, – ответил дед.
Вечером Мик с дедушкой сидели за столом в ожидании, когда Джимми Зонтик принесёт специальный праздничный ужин. Перед Миком лежала деревянная доска, маленький молоток, вилка и пара прочных ножниц. Перед дедом – такой же набор плюс две бутылки пива.
– Жаль, что мама твоя так и не позвонила, – сказал дедушка. – Надеюсь, день рождения тебе всё же понравился. Если не считать ту ящерицу.
– Маме когда-нибудь станет лучше?
– Никто этого не знает, сынок. Придётся просто ждать. Но я тебе скажу одну вещь. Какая-то часть меня – примерно половина – надеется, что она не поправится, потому что иначе ты уедешь. А для меня ты всё равно что твой папа, как будто он снова здесь. Счастье.
Мик обдумывал его слова, когда Джимми Зонтик победно внёс огромное блюдо с горой ярко-красных тварей, экзотичных и поразительных на вид, – так могли бы выглядеть создания с Марса.