Синий слон, или Девочка, которая разговаривала с облаками
Шрифт:
– К нам приехал, к нам приехал, – заламывая плавники, заголосила Рыба, – дядя Саша дорогой…
– О господи… – поправила панаму Черепаха. – Аж уши закладывает!
– Теперь все… – тявкнула Шерстяная Собака и погладила Щенка. Собака довязала последний носок и приложила к левой ноге Облака. – Тютелька в тютельку! – Оборвала зубами нитку: – Готово! – И обернулась. – Ну, как? – Все радостно заболтали ногами в разноцветных носках: «Тютелька в тютельку!» – А это тебе, – Шерстяная Собака протягивает мне вязаный сотовый. – Уютней разговаривать.
– Спасибо! – Я скидываю рюкзак: «Вот и приехал…» Оглядываюсь – весь двор за штакетником в тюльпанах, маках и цветущих, гудящих пчёлами кустах сирени… В Москве только снег стаял. Чума… Сажусь на краешек скамейки, ставлю на землю рюкзак, достаю подарки: Облаку – сладкой ваты; Шерстяной Собаке – новые спицы и зефир для щенков; Мухе – последнюю партитуру оперы «Травиата»; Пони – сладкой соломки; Вороне – банку клубничного варенья; Алке – новый алый платок на чалму; Григорию Даниловичу – «The New Times» и «Правду»… – интересуется; Дереву – новые фенечки, а Мишке с Варварой, схожу на погост, положу пару жерделей со старого абрикоса над их скамейкой, может, там, где они, такие и не растут…
Передохну чуток, отопру калитку, мы вытащим из саманной кухни под навес старой беседки столы, стулья, рассядемся и будем ждать, когда засвистит чайник, и наперебой рассказывать, кричать и размахивать руками. Под ногами у нас будут крутиться невесть откуда набежавшие кошки, три ежа и две соседские собаки: Найда, вредная Аликова такса, и Чёрный, кобель соседки Лиды, медсестры.
– Сань, ты, что ли?!. – кричит Лида из-за штакетника. – Вот и молодец, заждались… На-ка, угостись, – и протягивает мне миску с горячей картошкой.
– Спасибо! – я осторожно переношу миску через забор. Рассыпчатые картофелины пересыпаны укропом и политы густым ароматным подсолнечным маслом. – Вкуснющая… – улыбаюсь я.
– Вот и ешь! – смеётся Лида. – С приездом! Обустроишься – заходи!
Двенадцать правдивых историй
Двенадцать правдивых историй с неожиданным началом и концом и ещё один рассказ, не обременённые ни моралью, ни нравоучением, ни назидательностью, а единственно любовью, печалью и радостью.
Курица, которую звали Чайка
Курица как курица.
Не то чтобы толстая, но и не худышка.
Копошливая.
Жила Курица в станице на птичьем дворе у Алки Гунтарь. Ковырялась в навозе, кудахтала, несла яйца.
Но вдруг почудилось Курице, что её окликнули.
С неба.
И крик был странный такой: нежный, пронзительный и скрипучий. Разом.
«Печальный и счастливый… – подумала Курица. – И пахнет морем…»
Хотя что такое море, Курица не знала.
Курица задрала голову в небо и увидела божественной красоты птицу.
Птица смотрела на Курицу.
И Курица смотрела на птицу.
Птица пласталась по воздуху, и казалось, даже не шевелит крыльями, а просто плывёт по небу.
– Ты кто? – спросила Курица.
– Чайка, – сказала чайка.
«Какая она красивая… – вздохнула Курица. – Как сон…»
Потом птица резко вскрикнула, взмахнула сильными крыльями и… исчезла.
«Она меня позвала?..» – таращилась в пустое небо Курица.
– Я сейчас… – закудахтала Курица, бестолково забила крыльями, понеслась следом, и со всего маха врезалась в забор, и упала как мёртвая. – Может, и приснилось всё?.. – трясла головой Курица. Вскочила, обтрусилась и стала клевать вместе со всеми. Но птица так и парила перед глазами. И опять почудилось Курице: её окликнули с неба.
Курица задрала голову.
В небе никого не было.
И пока другие куры клевали, кудахтали, гребли лапами, Курица то ходила с задранной в небо башкой, то вдруг распластывала крылья, вытягивала гусем шею, подпрыгивала… И, как кулёк с тряпьём, плюхалась в пыль. Снова и снова.
– Данилыч, – крикнула Алка мужу, – чего это с нашей курицей? Не несётся, прыгает как чумовая. Совсем ополоумела. Отощала, вон и бок в крови… Наверно, травы дурной наелась или ещё что… Того и гляди, до смерти убьётся. Может, в суп, пока не издохла?..
– А… – отмахнулся Григорий Данилыч. – Бог с ней. – И пошёл на свою вечную скамейку у палисадника под абрикосом. – Перекурю в тенёчке.
А тут к ним во двор зашла соседская собака, Матрос.
Собака Матрос уставилась и долго смотрела на Курицу.
– Курица, ты странная… – Собака подошла ближе. – Может, заболела?
– Не знаю, – сказала Курица. – Вот, погляди. – Курица подпрыгнула, очумело забила крыльями и шлёпнулась в пыль. – Я летаю?
– Летаешь, – сказала Собака, – только недолго…
– Смотри, а теперь… – Курица растопырила крылья и, пыля, побежала к штакетнику Вовки Курыся, шмякнулась об изгородь, помчалась обратно и замерла перед Матросом. – Я похожа на чайку?
– Похожа, – сказала Собака. – Тогда я буду звать тебя Чайкой.
– Зови… – кивнула Курица.
– Чайка, а можно я тебе расскажу про Лошадь? – спросил Матрос.
– Расскажи, – кивнула Курица.
– Помнишь, в станицу летом приезжал цирк шапито? И однажды я просунул голову под полог шатра и увидел божественной красоты Лошадь. Лошадь скакала вокруг арены под музыку, сверкающая, в серебряной уздечке. Я сразу влюбился в Лошадь, – вздохнул Матрос.
– Влюбился… – вздохнула Курица.
– Меня прогнали, но я стал бегать туда каждый день и часами сидел перед загоном у циркового шатра, куда приводили Лошадь после представления, и любовался ею… Но Лошадь не обращала на меня внимания. Она всё время смотрела на жонглёра, которого звали Джордж.