Синий ветер
Шрифт:
Вторую половину пути одолели быстрее: здесь дорога шла по взгоркам, в отдельных местах ее не успело перемести. Но и здесь они не обнаружили газика. Не было его и возле казармы буровзрывной роты. Охрименко уже подготовил поисковую группу, солдаты в шубах и валенках сидели в курилке и ждали команды.
С момента отъезда Борисова и Силантьевой прошло четыре часа.
— Где же они? — спрашивал Щедров сержанта.
— Мабудь, газик сказився со шляху, треба еще раз пошукать.
— А может, они поехали к аэродрому, тут ближе.
Решили отправиться по дороге на аэродром. Щедров взял еще четверых солдат, и вездеходы тронулись.
Поворот дороги на аэродром был обозначен указателем, но они никак не могли его отыскать. Повернули почти наугад, отсчитав по спидометру девять километров от Муськиной горы. Аэродром был где-то в полутора километрах, но дорога здесь шла все время низиной, и сейчас ее невозможно было обнаружить.
Они проехали метрах в пятнадцати от машины. Первым услышал глухой рокот двигателей Глазков. Он выскочил из машины, вскарабкался на сугроб, махал шапкой, что-то кричал, но его голос не слышали даже в машине. Вслед за Глазковым вскарабкались на сугроб и Олег с Верой. Они тоже кричали, но едва слышали собственные голоса — ветер то завывал тонко и пронзительно, то угрожающе гудел, и этот гул гасил их голоса, как бурный поток поглощает серебряный звон ручейка.
Они кричали минут пять, потом дружно, будто сговорившись, замолчали и прислушались. И не услышали ничего, кроме грохота ветра. Олег впервые попал в такую пургу, и ему казался странным этот грохот ветра — не свист, не вой, а именно грохот, как будто кто-то бежал в пустой трубе, топал ногами, визжал, плакал, и все эти звуки и эхо сливались в один сердитый звук.
— Кажется, вон там что-то мелькнуло, — неуверенно сказала Вера.
— Там не может быть, — возразил Глазков. — Я слышал их вон там, — он показал в противоположную сторону.
Олегу же казалось, что рокот моторов доносился не оттуда, куда показывала Вера, и не оттуда, куда показывал Глазков. Может, это просто звуковые галлюцинации?
— Хорошо бы поискать след, но в какой стороне его отыскать?
— Если не найдем сейчас, через полчаса его заметет, — поддержал Глазков.
— Уходить нельзя, — сказала Вера. — Мы даже не знаем, где его искать и есть ли он вообще. А потеряем машину — замерзнем.
Мороз был не сильным, градусов двадцать пять, не более, но при таком ветре жег, как пятидесятиградусный. Они уже продрогли насквозь и снова забрались в машину.
— Хорошо, когда имеешь под рукой инженера по технике безопасности, не пропадешь, — иронически заметил Олег.
Вера промолчала. Они вообще говорили мало, только Глазков иногда рассказывал о каком-нибудь случае. Он и сейчас, едва отогревшись, заговорил:
— А то вот еще с Дроздовым такая петрушка была. Ехал он в карьер за грунтом, порожняком, значит. Только что подморозило, дорога хорошая, под горку машина и вовсе быстро бежит. И вдруг — бах! — баллон лопнул. Должно быть, камень острый попался или еще что. Ну, тут уж далеко не ускачешь, вылезай и меняй. Дроздов приподнял домкратом левый передок, снял колесо и полез в кузов за запасным. Заглянул и охнул — медведь! Как он туда забрался, черт его знает. А Дроздов, вместо того чтобы в кабину потихоньку забраться, с перепугу заорал на него. Ну, ясное дело, медведь на него, а он от него. Бегают вокруг машины, запыхались оба. Все-таки изловчился Дроздов, нырнул в кабину. А медведь тоже лезет. Что делать? Включил Дроздов скорость и выжал сцепление. Машина дернулась, соскочила с домкрата и пошла. Ну, сколько она там шла? Метров десять, не больше. Но медведь испугался и ушел в океан. А потом с Дроздова за погнутую ось высчитали…
Рассказывает Глазков монотонно, речь его течет удивительно плавно и убаюкивает. Отогревшись, Олег начинает дремать.
Проснулся он оттого, что заглох мотор.
— Что-нибудь случилось? — спросил он Глазкова.
— Бензин кончился.
Оставшееся тепло выдуло минут за пять, хотя ветер как будто начал стихать. Шел четвертый час утра. Вера молчала, кажется, она тоже дремала. Олег закурил. Неожиданно Вера попросила:
— Дайте и мне сигарету.
Он протянул ей пачку, Вера долго не могла вытащить сигарету.
— Разрешите и мне, — сказал Глазков. — Я хотя и некурящий, а все теплее будет.
Они прикуривали неумело, тыкались в пламя спички, как слепые котята. Олег заметил, что выбившаяся из-под платка Веры прядь волос покрыта инеем. Вера сидела скорчившись, поджав под себя ноги. Олег только сейчас догадался, что ей холоднее, чем им с Глазковым. На них были теплое белье и ватные брюки, а на ней тонкие шерстяные гетры.
Унты он снял быстро, а брюки было стягивать труднее.
— Что вы там возитесь? — спросила Вера.
— Ищу более удобную позу.
— Смотрите не усните.
— Да уж как-нибудь. — Наконец ему удалось стянуть брюки. — Прошу вас, Вера Ивановна, поменяться со мной местами и по возможности не обращать внимания на мой костюм.
— А в чем дело?
— Идите сначала сюда.
Он помог ей перебраться на заднее сиденье. Благо, в машине было темно, и она ничего не заметила.
— Переодевайтесь. — Он положил ей на колени брюки.
— Что это?
— Штаны. Теплые, на вате.
— А вы?
— Мне и так тепло. — Он перебрался на переднее сиденье.
— Я не надену.
— Пока что старший тут я, и это мой приказ. А приказы не обсуждаются.
— Надевайте, — сказал Глазков и погасил лампочку, освещавшую щиток с приборами.
Она тоже долго возилась с этими брюками, потом положила руку на плечо Олега:
— Спасибо. Я и в самом деле закоченела. Теперь теплее.
— Вот и хорошо.
Глазков опять рассказывал:
— У меня братишка в Средней Азии служит. Так они там от жары загибаются. А спрятаться некуда…
Он долго и подробно рассказывал о своем брате, о том, как тот однажды чуть не утонул в речке, как потом их обоих мать дубасила мокрыми штанами и они сидели на печке:
— …А кирпичи горячие, голым местом коснешься, как на сковородку сядешь. Мы гогочем, мать это еще больше злит, а тут еще Шурка снизу подзуживает…
Он опять говорил монотонно и плавно, но теперь ни Олега, ни Веру уже не клонило в сон. Им было холодно. А ветер ничуть не унимался, за стеклом стремительно неслась снежная лавина, и порой казалось, что это не снег, а машина мчится сквозь снежную пелену. У Веры даже начинала кружиться голова. «Наверное, это от голода», — решила она. Было уже семь утра, а она вчера последний раз поела в солдатской столовой в час дня. Стоило ей подумать о еде, как мучительное ощущение голода целиком овладело ею, притупило все остальные чувства, и даже холод не казался теперь столь страшным.