Синий ветер

Устьянцев Виктор Александрович

Почему-то сильнее всего болело плечо, хотя медведь только содрал с него кожу. Стоило Олегу повернуть голову или хотя бы пошевелить пальцами, как все плечо пронзала острая режущая боль.

— Вы-то еще легко отделались, — утешал Козлов. — А в прошлом году рядовому Сумину медведь ухо откусил. Такой был красивый парень этот Сумин, а без уха вся симметрия нарушилась, и красоты как не бывало. Между прочим, невеста Сумина вышла замуж за другого. Я считаю, что с ее стороны это было довольно подло.

Олег согласился с

таким выводом. Это было явной оплошностью с его стороны, потому что Козлов, пустившись в рассуждения, беспрерывно в течение двух суток в довольно популярной форме излагал последние взгляды на вечно жгучую и неразрешимую проблему, причем делал это с горечью, подтверждавшей не столько его начитанность, сколь легкую уязвимость его души, истерзанной сомнениями в верности сельской фельдшерицы Ксении Фарфоровой.

— Потому что у Ксанки отношение к жизни какое? Ей бы только повеселиться, а серьезные вещи ее мало волнуют. Она, например, в газетах только заметки из зала суда и еще про погоду читает.

— А вы только передовые статьи?

— Почему же? Я и за международными событиями слежу. И еще спортом интересуюсь, выписываю газету «Советский спорт» и журнал «Спортивная жизнь России». И вообще…

— А что вообще?

— Как что? У меня взгляды на жизнь серьезные. Я, например, академиком хочу стать.

— Так уж сразу и академиком?

— А почему бы и нет? Из нашего села вон два генерала, шесть полковников и три кандидата наук вышли. Правда, сельскохозяйственных наук, но все-таки кандидаты. А я их переплюну, в академики выйду. И вот представьте, жена академика и вдруг — танцульки!

— Но, во-первых, ей пока всего девятнадцать лет и она еще не жена академика. Во-вторых, неизвестно, когда вы еще станете академиком и станете ли им вообще.

— Это уж не сомневайтесь. Если я чего захочу — кровь из носа, а добьюсь.

— Как говорится, дай вам бог. А пока советую танцевать. Небось не умеете?

— Это неважно. Да и с кем тут танцевать? У меня есть хобби посерьезнее. Я лекарство изобретаю. Универсальное. Вот, например, что это? — Козлов взял с полки пузырек с жидкостью. — Обыкновенная ихтиолка…

Так вот чем провоняла перевязочная! И еще йодом. Да вон той мазью. Как она называется? Ага, мазь Вишневского…

В рассуждениях ефрейтора много еще наивного, порой они просто забавны, но есть в его устремлениях что-то чистое, нерасчетливо-искреннее. И вообще он нравился Олегу. Вот только болтлив излишне. И потом эти его изобретательские эксперименты, не вздумает ли он опробовать Свое универсальное лекарство сейчас? На всякий случай Олег перестал употреблять лекарства, а при перевязках внимательно следил за тем, чтобы Козлов использовал только те средства, которые применял и врач.

Появление старика Козырева было поистине избавлением. Он долго усаживался на стуле, покашливал, тщательно расправлял свой форменный китель,

прежде чем спросить:

— Что, брат, оплошал? А мне Колька вчерась сказал, что медведь тебя помял. Шибко помял-то?

— Нет, ничего серьезного.

— А я сегодня выходной, дай, думаю, проведаю. Старуха пирога тебе рыбного испекла, да вот яблочки погодились. Так ты ешь. Еда, брат, первейшее лекарство, в ей вся сила. А крестного твого, медведя-то, я ободрал дак чучело сделаю. Шкура-то целая, не попортил ее Щедров, прямо в ухо угодил. Щедров же и просил чучело, музей, говорит, делать будем, там его и приспособим. Щедров-то молодец, не растерялся, хотя ты, говорят, инженершу у него отбил.

— Кто говорит?

— Ну мало ли болтают чего, может, и неправда. — Старик достал платок и долго сморкался, чтобы скрыть свое смущение — зря сказал лишнее. Потом переменил тему разговора: — Колька мне сказывал, что ты тут порт задумал делать. Дак это ты верно. Пройдет годов пять, тут целый город поставят, а как без порта? Пароходы близко не подходят, а перегрузка на баржи — лишняя работа, да и много теряется всего. Прошлым летом сколько добра поутопили. Так что задумка твоя верная…

Вера забежала в обед, всего на несколько минут. Она внимательно обследовала перевязочную, сделала внушение Козлову за то, что на подоконниках пыль, окна не заклеены, стекла не протерты и вообще тут неуютно.

— Я уже говорила с врачом и мамой, через неделю вас можно будет перевезти к нам. Мама не работает, уход будет обеспечен, в конце концов, я могу взять отпуск.

— Зачем же? Мне и тут хорошо.

— Да уж куда лучше! Попробуйте только отказаться!

— Я в самом деле не поеду.

— Почему?

— Я буду чувствовать себя неловко. Да и вас поставлю в затруднительное положение.

— Ерунда.

— Нет, не поеду, — твердо сказал Олег.

— Я на вас обижусь.

— Напрасно.

Все-таки она ушла обиженной. Козлов был весьма доволен таким исходом переговоров и саркастически заметил:

Тоже мне сестра милосердия!

— А что, не нравится? — спросил Олег.

Почему же? Симпатичная. Но порядок есть порядок, и нечего ей тут командовать. Правда, все они такие, так и норовят захватить власть. Вот и моя Ксанка тоже…

Он долго еще расписывал прямо-таки деспотический характер Ксении Фарфоровой. Потом, когда Олег задремал, присел к столу и стал что-то писать. Позднее Олег случайно прочел:

Как солнышко весеннее, Вы светите мне, Ксения, И в светлый день рождения…

На этом стихотворение заканчивалось, если не считать зачеркнутого слова «воскресенье». Возможно, что Козлов и впрямь станет когда-нибудь академиком, а вот поэтом ему, кажется, не быть.