Синтез

Ярне Борис

— Как ты можешь думать не «про это»? Хочешь разбить все женские сердца вокруг себя?

— Да, подожди ты. Обещаю, расскажу потом. Тут другое. Я решил сделать репортаж о выборах.

— Оригинально! Насколько я могу предположить, в преддверии выборов, сейчас все только и пишут о выборах.

— Да нет. Помнишь, в ресторане…

— Ой, не напоминай мне про ресторан…

— Да ладно. Так вот, помнишь, Маркес рассказывал про кубок?

— Какой кубок?

— Ну, тот, который, если его возьмет в руки кто-то королевской крови, начинает

светиться…

— Ой. Ты веришь в это?

— Да не в этом дело. Маркес не будет молоть чепуху. В общем, я решил выяснить всё об этом, и если получится, попасть Орден и…

— Успокойся. Ты только сегодня интервью брал. У тебя какая-то повышенная работоспособность. Как, кстати, прошло? Ты что-то так много всего говоришь, но ничего не заканчиваешь.

— Да, что-то не очень оно получилось. Джон всё торопился куда-то. Вечером продолжим. Вообще, думаю, сделать не интервью, а просто написать репортаж о группе.

— Как группа-то называется?

— «Аллергия».

— О как. На кого аллергия?

— Кстати, я то же самое спросил у Джона. Он ответил, что аллергия у него «на это всё».

— На что, на всё?

— Да на все вокруг. Он философ, и всё такое.

— Угу, философ-аллергик. Кстати, у меня есть один философский вопрос. Каким образом меня выпустили из полиции?

— А каким образом тебя выпустили?

— Вот я и не знаю. Ты же был на свободе. Мне сказали, что ресторан забрал заявление и что за меня кто-то заплатил.

Максим загадочно посмотрел на Акиру.

— Нет предположений? Я как-то сразу не придал этому никакого значения, а сейчас…

Максим вдруг подумал о письме, о встрече на Триумфальной площади, и решил, что всё это каким-то образом связано. «Ага, они сами меня вытащили из полиции, чтобы встретиться. Как я им видимо нужен… Или, наоборот, не нужен? А вытащили меня, чтобы… Убить? Чушь! Или это не они?»

— В общем, не пойму, кто это, — продолжил он вслух.

— Ну и ладно. Выпустили и хорошо, — констатировал Акира.

— Интересный ты журналист. Какие-то кубки мистические тебя интересуют, а вот тут живая необъяснимая ситуация, и любопытство твоё пропало. Или, тут к гостям так относятся, что и из тюрьмы вытащат, если что? Кстати, я уже и забыл о том, что я гость. Так, всё, я пойду собираться. В половине третьего мы будем на месте. У меня не так много времени.

— Да с кем у тебя свидание? — полюбопытствовал Акира.

— С Джоном-философом-аллергиком.

— Его фамилия Купер.

— Хорошо, с Джоном Купером.

— Я серьезно, — не унимался Акира.

Максим загадочно посмотрел на него. В этот момент у него промелькнула мысль, рассказать Акире про письма. Но он не стал.

— Не скажу.

— Свобода — вещь сугубо индивидуальная. Поэтому, если человек говорит, что он свободен, а ты не видишь никаких признаков этой самой свободы и не можешь понять, почему это он так решил, то и не пытайся. Он всё равно будет прав для самого

себя, если ему так хочется. Другое дело, что таких людей очень мало. Да что там мало, их практически нет. Большинство предпочитают стонать, сетуя на тяготы жизни, безысходность своего жалкого существования и бесполезность жажды свободы, проявляя тем самым свое закостенелое бессилие.

Джон Купер сделал глубокую затяжку и пустил длинную струю сигаретного дыма в потолок. Купер был чуть выше среднего роста. Он был строен, но худощав. Выразительные серые глаза смотрели по-доброму хитро и иногда мимо собеседника, устремляя взгляд, в моменты задумчивости, куда-то сквозь стены. На вид это был обычный молодой человек, одного с Максимом возраста. Густые волнистые волосы, спадавшие на плечи, были, пожалуй, единственным, что могло позволить думать о нём, как о представителе чего-то неформального. Хотя, вряд ли рок-н-ролл всё ещё можно отнести к этому самому неформальному, как бы формально или неформально это не обозначалось. Тем не менее, Максим ожидал увидеть что-то взрывное, как он сам выразился, хотя и не мог озвучить, что он под этим подразумевал. Купер говорил, то растягивая слова, то наоборот, принимая темп скороговорки, словно его мысли носились в голове с переменной скоростью. Когда он говорил, на лице его играла еле заметная улыбка.

— Вообще, люди боятся свободы, — продолжал Купер.

— Своей? Сугубо индивидуальной? Боятся того, что они свободны? То есть, боятся они её, уже имея, или боятся её приобрести? — спросил Максим.

— Боятся приобрести, боятся столкнуться с ней.

— А как они сами могут определить нечто свое индивидуальное, как свободу, если кроме них этого никто не понимает? — спросил Максим.

— В том-то и дело. Люди всегда боятся неизвестного. А значит, не будут они ничего ни определять, ни стараться что-то понять…. Ну, в большинстве.

— А в меньшинстве? На мой взгляд, если свобода для каждого своя, то её приобретение процесс непроизвольный. То есть, в этом случае, в какой-то момент человек вдруг осознает, что он свободен. Ну, не определяет же он свою свободу заранее?

— Почему бы нет? — возразил Джон.

— Потому что, если кто-то определил для себя понятие свободы, пусть и, заявив о том, что она исключительно его, личная, то кто-то другой или другие, вполне согласятся с его определением, и эта свобода уже не будет индивидуальной.

— А зачем ему заявлять о свободе? — удивленно спросил Купер.

— Не о свободе, а о том, что это такое, свобода.

— Хорошо, зачем ему говорить о том, что такое свобода, если она его личная, и не похожа на чью-либо ещё?

— Так! Давай сначала. — Максим начал путаться. — Человек, каждый отдельно взятый человек, уверен в том, что он знает, что представляет собой его свобода?

— Не обязательно.

— Так как он определит, свободен он или нет?

— Он это почувствует, — как само собой разумеющееся сказал Купер.