Синухе-египтянин
Шрифт:
До этого времени я думал, что разум человека может раскрыть все двери, что знание имеет достижимую для человека границу и что по мере того, как растет знание, обогащается и сердце человека. Но чего я достиг с помощью всех своих знаний? Чем больше я знал, тем мертвее становилось мое сердце и тем беднее казалась мне моя жизнь, пока не превратилась в стоячую мелкую воду посреди болота. Я так надоел себе, так пресытился своими знаниями и умениями, что решил их скрыть и заняться врачеванием бедняков. Я сделал это не по велению сердца, а потому, что надоел себе, и теперь вдруг Атон предстал мне как нечто непостижимое, находящееся за пределами человеческого разума и недоступное знанию. Глядящие с каменных колонн изображения фараона уже не вызывали во мне досады или ужаса, я смотрел на них, охваченный странным восторгом, будто эти каменные глаза глядели куда-то, куда человек еще никогда не заглядывал. Поэтому его улыбка таила загадочную уверенность и насмешку. Понимают ли эти молодые
Я вышел из храма Атона с таким чувством, будто жизнь моя проходила до этой поры в каменном мешке, не имевшем выхода, и вдруг я в первый раз увидел между камней узенькую щель, через которую во тьму ко мне проникает свет и поступает воздух, позволяющий дышать. Такое же чувство, будто жизнь открылась мне заново, было у меня, когда я впервые с восторгом почувствовал силу знаний и могущество врачевателя. Но подобное чувство может, наверное, пережить лишь очень одинокий и много утративший человек. Я, Синухе, чужестранец на всей земле, пережил это в храме Атона, с изумлением догадываясь о том, что мог видеть фараон очами своего недуга. Я почувствовал это, радуясь за него, но понял также, что ему не следовало становиться фараоном, ибо власть опасна для прозорливцев, видения которых не связаны с этим миром.
5
Когда я уже в сумерках вернулся домой, на верхней части моей двери виднелась простенькая табличка врачевателя, а во дворе меня терпеливо дожидалось несколько больных оборванцев. Каптах сидел на крыльце с недовольным лицом, разгоняя пальмовой веткой роившихся вокруг него мух и утешаясь пивом из только что откупоренного кувшина, стоящего рядом.
Я велел ему привести ко мне в первую очередь мать с тощим ребенком на руках и дал ей меди, чтобы она купила себе еды, благодаря которой у нее вновь появится молоко для ребенка. Потом я перевязал раба, раздробившего пальцы между мельничными жерновами, сложив ему осколки костей, сшив связки и напоив его снадобьем, в которое подмешал вина, чтобы он забыл о своей боли. Помог старому писцу, у которого на шее была опухоль величиной с детскую головку, она заставляла его ходить со склоненной набок головой, затрудняла дыхание и, казалось, выдавливала глаза. Я дал ему лекарства, настоянного на морской водоросли, о целебности которой узнал в Симире, хотя и не верил, что оно может особенно ему помочь. Стыдясь своей бедности, он вытащил несколько кусочков меди, завернутых с чистую тряпицу, и, просительно глядя на меня, предложил их мне, но я ничего не взял, пообещав, что пришлю за ним, как только мне понадобится что-нибудь написать, и он ушел, радуясь тому, что сохранил свою медь.
Моей помощи попросила также девица из ближайшего дома увеселений, ее глаза были покрыты коростой, и это мешало ее промыслу. Я промыл ей глаза и приготовил примочку, которая должна была их вылечить, после чего она нерешительно разделась, предлагая мне за ее труды единственное, что имела. Не желая ее оскорбить, я сказал, что вынужден держаться подальше от женщин из-за важного исцеления, к которому готовлюсь, и она мне поверила, ничего не понимая в моем искусстве, но чувствуя ко мне глубокое уважение за самообладание. В награду за ее готовность оплатить мою услугу я удалил пару некрасивых бородавок, расположившихся на ее боку и животе, обмазав их кругом обезболивающей мазью, так что операция была почти безболезненна, и она ушла очень довольная.
Так, врачуя бедняков, я не заработал в этот первый день даже соли на хлеб, и Каптах издевался надо мной, подавая мне жирного гуся по-фивански, блюдо, которое не готовится нигде в мире, кроме Фив. Он купил его в богатой винной лавочке в центре города и держал в яме с углями, чтобы блюдо не остыло, в пеструю чашу он налил мне лучшего вина с виноградников Амона, посмеиваясь над моими дневными доходами. Но на сердце у меня было легко, и я радовался больше, чем если бы исцелил какого-нибудь богатого торговца, получив за это золотую цепь. Я должен также рассказать, что раб, который явился через несколько дней показать свои заживающие пальцы, принес целый горшок крупы, которую он украл для меня на мельнице, так что труды моего первого дня не остались совсем не оплаченными.
Каптах продолжал надо мной посмеиваться:
– Я уверен, что после нынешнего дня твоя слава разнесется по всему городу, и уже на заре двор наполнится больными, я же слышал, как бедняки шептали друг другу: «Идите скорее на угол портового переулка, в бывший дом медника – туда переехал врачеватель, который исцеляет бесплатно, безболезненно и с большим искусством, исхудавшим матерям он дает медь, а бедным девушкам для увеселений вырезает безобразящие их бородавки, не требуя подарков. Идите скорее, ведь тот, кто поспеет первым, получит больше, а он скоро так обеднеет, что ему придется продать дом и уехать, если его еще раньше не запрут в темную каморку и не поставят под колени пиявки». Но эти простаки ошибаются, к счастью, у тебя есть золото, которое я заставлю работать на тебя так, что ты никогда в жизни не узнаешь нищеты, и, если даже каждый день станешь есть гуся, запивая его лучшим вином, богатство твое все равно будет расти, тем более что тебя устраивает этот скромный дом. Правда, ты никогда ничего не делаешь по-человечески, поэтому я не удивлюсь, коли однажды утром снова проснусь с посыпанной пеплом головой и узнаю, что ты выбросил все свое золото в колодец, продал дом, и заодно и меня, потому что твое несчастное сердце снова тебя куда-то погнало. Нет, я этому вовсе не удивлюсь, и поэтому, господин мой, было бы лучше, если бы ты написал и отдал в архив фараона табличку о том, что я волен уходить и приходить когда пожелаю, потому что сказанное слово забывается и исчезает, а табличка сохраняется вечно, стоит только припечатать ее твоей печаткой и сделать писцам фараона нужные подарки. У меня есть на это особые причины, но я не хочу пока тратить твое время и забивать тебе голову рассказом о них.
Был мягкий весенний вечер, перед глинобитными хижинами горели костры, ветерок доносил из порта запахи привезенных кедровых бревен и сирийской душистой воды, акации благоухали, и все это приятно смешивалось с запахом жареной на прогорклом жиру рыбы, плывущим по вечерам над бедными городскими кварталами. Я съел гуся по-фивански, запив его вином, и на сердце у меня стало легко, тяжелые мысли, тоска и печаль ушли куда-то, отступили, словно скрылись за завесой. Я предложил Каптаху, чтобы он налил себе вина в глиняную чашу, и сказал ему:
– Ты свободен, Каптах, ты уже давно свободен, как тебе хорошо известно, ибо, несмотря на твое нахальство, с того дня, как ты одолжил мне все твои сбережения, хотя и думал, что никогда не получишь их обратно, ты стал для меня скорее другом, чем рабом. Будь свободен, Каптах, будь счастлив, завтра же мы велим писцам фараона написать об этом все, что требуется, и закрепим написанное не только египетской, но и сирийской печаткой. А теперь расскажи мне, как тебе удалось поместить мое имущество и золото таким образом, что оно будет трудиться за меня, даже если я ничего не стану зарабатывать. Разве ты не отнес мое золото в хранилище храма, как я велел?
– Нет, господин мой! – воскликнул Каптах и честно посмотрел мне в глаза своим единственным глазом. – Я не выполнил твоего приказа, потому что это был глупый приказ, а я никогда не выполнял глупых приказов, хотя ты думал иначе. Я поступил по своему разумению, и теперь, когда я свободен, а ты достаточно пьян, чтобы не рассердиться, я пожалуй, могу тебе в этом признаться. Но, зная твой вспыльчивый и нетерпеливый нрав, который еще не смягчили годы, я на всякий случай спрятал твою палку. Говорю тебе это, чтобы ты не искал ее зря, когда я начну рассказывать, что сделал. Только глупцы отдают свое золото в хранилище храма, ведь храм ничего за это не платит, он еще требует подарков за то, что держит его в своих подвалах, которые охраняются стражниками. Держать там золото глупо еще и потому, что сборщики налогов узнают таким образом, насколько ты богат, а это в свою очередь заставит твое золото худеть и худеть, пока оно совсем не истает. Золото есть смысл собирать только для того, чтобы оно на тебя работало, а ты сидел сложа руки и грыз жаренные с солью семена лотоса, вызывающие приятную жажду. Пока ты прогуливался по храмам и любовался ими, я на своих больных ногах весь день бегал по городу, чтобы разузнать, куда в Фивах лучше всего поместить то, что ты заработал. Моя жажда открыла мне много тайн. Я узнал, например, что богатые люди уже не хранят золото в подвалах храма, считая, что это не безопасно, а если так, то, значит, для золота нет надежного места во всем Египте. Я узнал также, что храм Амона продает землю.
– Это неправда! – вспылил я и вскочил, ибо даже мысль об этом была безумна. – Амон не продает, а покупает землю. Он покупал ее во все времена и овладел уже четвертой частью черной земли, а того, что Амон однажды схватил, он никогда не выпустит из рук.
– Конечно, конечно, – сказал Каптах примирительно и подлил мне вина в чашу, а заодно незаметно долил и свою. – Каждый разумный человек знает, что земля – это единственная собственность, которая сохраняется вечно и не теряет своей ценности, если только поддерживать хорошие отношения с землемерами и каждый год после разлива делать им подарки. Но теперь Амон все-таки тайком и торопливо продает землю любому преданному человеку, у которого есть золото. Я тоже пришел в ужас, услыхав об этом, и все выяснил – Амон продает землю недорого, но с условием, что после определенного срока при желании может выкупить ее обратно по той же цене. Тем не менее эта сделка выгодна для покупателя, потому что к земле добавляются хозяйственные постройки, земледельческие орудия, скот и рабы, так что, умело засевая поля, он получает ежегодный доход. Ты ведь знаешь, что Амон владеет в Египте самыми плодородными землями. Если бы все было по-прежнему, выгоднее такой сделки ничего бы не было, ибо доход от нее – дело верное и скорое. За последнее время Амон продал огромное количество земли и собрал в своих подвалах все свободное золото Египта, так что золота теперь не хватает, и цены на недвижимость очень упали. Но все это – тайна, ее нельзя разглашать, я тоже ничего о ней не знал бы, если бы моя полезная жажда не свела меня с нужными людьми.