Синяя Борода, или Художница и Чернокнижник

Такого не бывает почти — ночная бабочка под солнцем. Золотые, серые, синие блестки — полупрозрачные капельки акварели, Аделаида роняла их торопливо, дрожащей от напряжения рукой. Одна неверная капелька испортит все, а мотылек вот-вот улетит.

И конечно же он улетел, и конечно, с кисточки сорвалась безобразная клякса, когда Аделаида вздрогнула от грубого мужского голоса:

— Эй, красавица!

Встряхнув кистью

и печально проследив, как на испорченный рисунок лег веер серых точек, Аделаида неспешно отложила палитру, дощечку с альбомом и только тогда подняла глаза.

Незнакомец был не более уместен под ярким солнцем летнего утра, нежели ночной мотылек. Герой мрачного предания, рассказанного где-то в полуразрушенном древнем замке под предательским лунным светом — таким впервые увидела его Аделаида. Высокий мрачный мужчина, с головы до пят одетый в черное, даже на пальце блестело кольцо с черным камнем, пол-лица закрыто иссиня-черной короткой бородой, и из глаз смотрела тьма. Черты лица настолько правильные, что так и просится на холст этот высокий лоб, прямой и строгий нос, резкий изгиб бровей…

Некоторое время они беззастенчиво разглядывали друг друга.

— Я ищу селение Дерику, — наконец сказал незнакомец. — До него далеко?

— Нет, совсем нет. Идемте, я проведу вас, — Аделаида деловито собрала рисовальные принадлежности.

Незнакомец, однако, не спешил.

— А разве подобает приличной девушке бродить одной по столь безлюдным местам? Говорят, здесь водятся разбойники…

— Вы не бандит, — уверенно сказала Аделаида.

— С чего вы в этом так уверены? — усмехнулся мужчина и свистнул наконец своему спутнику, стоявшему неподалеку и державшему под узды двух коней. Они медленно двинулись вниз по тропинке.

— Я всегда вижу, что у человека на душе, — заявила Аделаида.

Незнакомец хмыкнул.

— Ведьму, что ли, я повстречал?

— Нет, всего лишь художницу.

— И что же вы увидели в моей душе?

Аделаида даже остановилась, чтобы посмотреть на него внимательней.

— Вы не злой. Вы всего лишь… темный.

— А это не одно и то же?

— Не знаю…

Откуда-то сбоку, из кустов, выскочила собака, большая, черная и курчавая, виляя хвостом, ткнулась носом в руку мужчины и стала внимательно обнюхивать Аделаиду.

— Сино, ко мне! Как вас зовут?

Вопросы он задавал резким, властным тоном господина, разговаривающего с холопом, или судьи, допрашивающего подозреваемого. Грубиян, даже не соизволивший представиться первым, как того требовала вежливость!

— Вот Дерика, — вместо ответа сказала Аделаида — Доброго пути.

И свернула на боковую тропинку. Дом ее отца стоял на отшибе, у самой реки, маленькой и прыткой, но не сказать, чтоб чистой — вверх по течению меньше чем в получасе пути раскинулся шумный городок Прува. Отец часто рисовал на берегу, Аделаида и сейчас углядела меж ив ярко-белое пятно его рубашки. С парадного входа дом приветствовал гостей роскошным цветником. Само крыльцо обрамляли кусты сирени и роз, а дальше пестрым многоцветным одеялом расползлись маки, ирисы, гвоздики и все-все-все другие цветы, саженцы которых только смогла добыть мама. По вынесенной из детства привычке Аделаида оглядела цветник придирчиво, тщась найти необычную расцветку, или форму лепестка, что-то такое, что захотелось бы зарисовать…

— А-аа, хитрюга! Прямо к обеду явилась, — закричала с крыльца сестра. — Как всегда, от готовки сбежала, а кушать — так тут как тут!

— Вы сами не хотите есть то, что я готовлю, — напомнила Аделаида, ныряя в блаженную прохладу передней комнаты. Пахло свежим хлебом и грибной похлебкой, заставив Аделаиду вспомнить, что у нее с самого утра крошки во рту не было

Сестра расхохоталась:

— О да! В прошлый раз твою стряпню смог сьесть только Нил и, по-моему, это был подвиг, достойный рыцарского звания…

— Давно я не пользовалась своим правом старшей сестры поколотить языкастую младшенькую!

Сестра показала язык и бросилась бежать по лестнице.

— Я тебя нарисую, — угрожала Аделаида — и это будет такой страшный портрет, такой страшный, что любой, кто его увидит, при одном упоминании твоего имени будет закрывать глаза и плакать, и вся женихи за пять миль станут обходить наш дом…

— Они уже за десять миль его обходят, учуяв запах твоей каши!

— Девочки, не ссорьтесь, лучше позовите папу! — закричала с кухни мать.

Когда обед уже подходил к концу, в дверь постучали.

Бьянка вскочила первая:

— Я открою!

Вернулась сестра как-то робко, бочком, на ее лице было смущение и растерянность, а следом вошел давешний незнакомец в черном.

Он умел производить неприятное впечатление, этот человек. Отец медленно поднялся из-за стола, его глаза расширились, а рука крепко, до набухших вен, сжала, как оружие, ложку. Мамино лицо сделалось неподвижным, со сжатыми губами, что значило тревогу, папин подмастерье Нил попятился на заскрипевшем стуле и даже у старой служанки Надин недоуменно оплыла вниз толстая нижняя губа.

— Я прошу прощения за столь неурочное вторжение, — первым заговорил незнакомец, отдав легкий поклон. Извинения в его басистом голосе не было, скорее снисходительная уверенность в оказываемой чести. — Я слышал, здесь живет художник Теодор Ребер?

— Это я, — наклонил голову отец. — Чем могу быть полезен, милостивый сударь?

— Я хочу заказать портрет.

— Что ж, что ж… — несколько растерянный, отец вышел из-за стола, сделал приглашающий жест — прошу в мой кабинет, там мы сможем обсудить детали… хм…

— Кто это? Он какой-то… страшный… — жалобно сказала Бьянка, глядя на закрывшуюся дверь.

— А по-моему, симпатичный.

— Никогда не понимала твоих вкусов. И что же в нем симпатичного?

— Ты заметила, какие у него яркие глаза? Ровный нос, вообще черты очень правильные, гордая осанка, сильные плечи… мне кажется, этот человек знаком с воинским искусством не понаслышке. Любопытно было бы посмотреть… Я хочу его нарисовать!

— А по-моему, ничего особенного, — поспешил высказать свое мнение Нил, папин подмастерье.