Синяя курица счастья
Шрифт:
Мне еще повезло, что жилище Александра окружала лишь живая изгородь!
Я, правда, ее немножко убила. Так спешила, что на повороте меня занесло, и я неидеально вписалась в проем между кустами – зацепила боком ветки и потоптала газон, оставив на голой клумбе свои следы.
– Н-надеюсь, будущим цветочкам это н-не повредит, – слезливо вякнул мой внутренний голос.
Холодный душ его не отрезвил, но хотя бы потушил неуместное веселье.
Слава богу, Александр после моего ухода не запер дверь!
Я вломилась в прихожую, точно захватчик, преодолевший
Мое целеустремленное продвижение к камину сопровождалось мелодичными звуками водной симфонии: лирично журчали стекающие с меня ручьи, мажорно чавкали ботинки, звонко капало из носа. Упавшая сумка с претензией квакнула, а из кармана сброшенной куртки плеснул фонтанчик.
Растопырившись у камина в позе, в живой природе характерной для морской звезды, а в мертвой – для цыпленка табака, я запоздало огляделась и выяснила, что свидетелей мое вторжение не имело. Это, конечно, не означало, что я могу располагаться в чужом доме, как в своем, но позволяло мне притвориться, будто я никуда и не уходила. А ведь официальное приглашение погреться у горящего очага у меня уже имелось, и срок его действия, как и количество подходов к камину, никто не оговаривал!
Ранее обрушенная мною многофункциональная сушилка для зонтов и курток так и лежала на боку, осколки бокалов тоже никуда не делись, фирменный конверт нашей конторы валялся на полу – Александр и не подумал утруждать себя уборкой.
Я не без злорадства предположила, что письмо красавицы настолько деморализовало чудовище, что ему сделалось абсолютно безразлично санитарно-гигиеническое состояние помещения.
Воображение тут же нарисовало мне бородача, самозабвенно рыдающего в подушку в дальней спальне.
– Тогда п-понятно, почему он не прибежал на шум, – сказал мой внутренний голос.
– Какой шум? – громко спросила я, похлопав ладонью по уху, чтобы выбить из него воду.
– Такой, как от гулянки русалок с Ихтиандром! – ответил внутренний голос, прозрачно намекая на эффектную водную феерию, которую я устроила.
– А-а!
Я не стала спорить (поберегла силы) и озвучила свое пожелание небесам, которые сегодня мне явно задолжали:
– Надеюсь, он там обрыдается и уснет мертвым сном.
У меня было четыре часа до самолета на родину, и минимум полтора из них я страстно желала провести у этого очага. В идеале – голой и босой, в окружении развешанных на просушку одежек и бельишка.
Участие в этой мизансцене малознакомого и, главное, несимпатичного персонажа мужского пола не представлялось мне интересным и желательным.
Я сняла ботинки и поставила их к огню. Положила на каминную полку носки так, чтобы они свесились лапками вниз. Распялила на сушилке куртку. Чтобы защитить босые ноги от осколков стекла, постелила на пол накидку с кресла и, похозяйничав таким образом, почувствовала, что обжилась в этом замке дракона вполне достаточно, чтобы рискнуть снять доспехи.
К числу последних я относила джинсы и майку, под коими оставались только доселе неприступные рубежи – трусы и лифчик. Их я в мужских берлогах никогда еще не снимала.
Я не отношусь к числу тех девушек, которые с легкостью раздеваются за пределами собственной спальни. Даже на пляже, разоблачаясь до купальника, я чувствую себя неловко и воображаю, что в этот самый момент на меня пялятся все мужики без исключения – от спасателя с биноклем на вышке до пацана в резиновом надувном круге. В раздевании на публике определенно есть что-то героическое!
Впрочем, и для того, чтобы разоблачиться в чужом доме в отсутствие его хозяина, нужен особый настрой.
Морально готовясь спустить штаны, я задумчиво смотрела в окно, вероятно, ассоциируя мир за ним с незримо присутствующей публикой.
Картина мира за окном была тусклой, скучной, грустной и, я бы даже сказала, зловещей.
Дождь еще не прекратился, но поутих (видимо, коварно ждал, пока я снова выйду). Кочковатая пустошь, отделенная от жилого квартала редкой цепочкой кривобоких молодых сосенок, поблескивала свежими лужами. Порывы ветра пугающе шевелили лохматую траву, растущую островками, похожими на зеленые скальпы зарывшихся в землю водяных и кикимор. Неопрятная пустошь незаметно переходила в песчаный берег, по которому давно не ступала нога уборщика: линию прибоя пунктирно очерчивали кучки мелкого мусора.
И никакой жизни, только длинными кувырками пролетел вдоль моря надутый ветром пластиковый пакет…
– Да есть здесь жизнь, гляди, мужик идет! – заспорил со мной внутренний голос.
Я послушно поглядела, но и мужик оказался не из тех, на кого приятно посмотреть – долговязый сутулый тип в грошовом полиэтиленовом дождевике с капюшоном. Не иначе, африканский гастарбайтер. Я уже видела парочку его черных братьев во дворах богатых вилл – один чесал граблями газон, другой возился в собачьем вольере.
– А этот что делает? – закономерно задумался внутренний голос.
Сутулый тип за окном бодро рысил вдоль сосенок, придерживая на боку большую спортивную сумку. На торбу нищего побирушки она нисколько не походила, будучи явно новой, чистой и дорогой, – я отчетливо видела крупный логотип известной фирмы.
– Это дурно пахнет, – пробормотала я, подумав, что резвый товарищ подозрительно похож на вора.
Небось ограбил одну из пустующих вилл и уносит добычу в хозяйской сумке!
– Да, пованивает, – согласился мой внутренний голос. – Что это за запах?
– Запах?
С запозданием до меня дошло, что упоминание о вони не есть фигура речи.
Я вдумчиво потянула носом и чихнула.
– Чеснок?
Я покосилась на приоткрытую дверь в кухню.
Там было темно и тихо, так что мелькнувшую было мысль о том, что это хозяин дома мужественно поборол депрессию и теперь планирует подкрепить свои силы собственноручно приготовленным обедом, я развеяла.
Но запах-то остался!
Тревожное чувство, возникшее у меня при созерцании безрадостного вида за окном, заметно усилилось.