Сиракузовы против Лапиных
Шрифт:
— Нет, — сказал Ватников, — лучше делать бумажные салфетки…
И мы не могли с ним не согласиться.
— В общем, одноногая руина, — определили Сиракузовы.
И тут дядя Борис, заметив, что мы всё ещё разглядываем грузовик, решил, что это хорошее предзнаменование (усмотрел в этом нашу заинтересованность), и, потирая лысину, радостно спросил:
— Ну как?
А мы смотрели, как он потирает лысину, и думали, когда он примется за свою козлиную бородку.
— Рухлядь, — сказал Ватников.
— Ватников! — строго одёрнул его дядя Борис. — Не забывайте, что вы находитесь в автопарке, на уроке труда, здесь не привыкли к таким выражениям. А что касается «рухлядь» или «не рухлядь», то мы его… — тут дядя Борис похлопал грузовик, — поднимем.
— Не поднимем, — ответили Сиракузовы.
Но дядя Борис почесал бороду и сделал вид, что не расслышал.
— Ватников! — снова строго спросил он. — Что вы делали на предыдущих уроках?
— Труда? — спросил Ватников.
— Конечно, не балета…
— Бумажные салфетки, — пролепетал Ватников.
Дядя Борис дал нам возможность в это вслушаться.
— А я вам предлагаю делать грузовик! Есть разница?
— Есть, — снова пролепетал Ватников.
— Вот именно, есть… каждому ясно… — Дядя Борис снова причесал бороду. — Буду говорить прямо и без дипломатии: автомеханиками я вас не сделаю, но чему-нибудь научу. Это не значит, что мы отремонтируем грузовик за одно воскресенье. Но отремонтируем. Может, полгода на это ухлопаем… На сегодня всё. Я вас отпускаю. Как говорится, крепко держи баранку, шофёр… Обоих Сиракузовых и одного Лапина прошу остаться.
Мы остались.
— Предупреждаю, — строго оглядев нас, сказал дядя Борис, — если оба Сиракузова будут отвинчивать гайку, которую завинчивал Лапин, или, наоборот, Лапин будет отвинчивать гайку, которую завинтили Сиракузовы, всем троим оторву головы. Вся эта ваша война не распространяется на мой грузовик. Ясно?
Он словно предчувствовал, что они собираются запихнуть меня в грузовик.
— Ясно, — буркнули оба Сиракузова.
— И тебе ясно? Тогда хорошо.
Когда я пришёл домой, тётя Роза и Наташа сидели за столом и кашляли. В комнате стоял чад.
— Вера делает задание, — пояснила тётя Роза. — По домоводству.
И тут только я вспомнил, что у Веры сегодня тоже задание. Бронислава им устроила.
— Что она делает? — спросил я.
— Омлет, — коротко ответила тётя Роза.
— На четырёх человек, из четырёх яиц, — пояснила Наташа.
Я подсчитал быстро: нас выходило четверо.
И тут в комнату вошла Вера с омлетом в руке.
В другой руке у неё была оценочная тетрадь по домоводству.
— Омлет! — объявила Вера.
Я сразу увидел: четырем человекам тут делать нечего: это был жалкий куличик неопределённого цвета.
— Вот это? — спросил я.
— Вот это, — сказала Вера.
Я строго посмотрел на тётю Розу, потом на Наташу и попросил дать мне поваренную книгу.
Но они даже не сдвинулись с места.
— Надо посмотреть, что там пишут, — сказал я. — Проверить рецептуру… Яйца положила?
— Положила, — ответила Вера. — И яйца, и молоко.
— А где молоко? — спросил я.
— А ты что, не видишь? — обиделась Вера.
— Ешь, — посоветовала мне Наташа. — Довольно, стыдно издеваться над человеком.
Я стал есть и съел всё, чтобы никого не обидеть.
— Кто будет ставить оценку? — деловито спросила Вера.
— Вероятно, тот, кто ел, — ответила тётя Роза.
Вера протянула мне оценочную тетрадь по домоводству, и в графе «Мнение ближайших родственников» я поставил: «Меняю два ваших омлета на четыре наших грузовика».
— Это не мнение! — хором закричали Вера и Наташа.
— Это мнение, — успокоила их тётя Роза. — Этим он приравнивает два наших омлета к своим четырём грузовикам…
2. Первые сообщения о велогонке
Сиракузовы всё-таки не вняли предупреждению дяди Бориса. И поплатились.
Запихивая меня в грузовик, Сиракузов Павел прищемил себе палец. До утра он держал его в холодной воде, а утром побежал в травматологический пункт.
Вообще Павел был трусоватым человеком, и его никакими силами не затянуть бы в травматологический пункт, но тут надо было проверить, осуществится ли наша угроза: пустят ли его в травматологический пункт. И ради этого можно было пожертвовать пальцем.
В то утро в травматологическом пункте дежурила Наташа. Она как раз прокипятила инструменты и раскладывала их теперь на подносике: самые страшные она убирала назад, а самые, по её мнению, симпатичные выставляла вперёд.
Она знала уже, как действуют на травмированного человека никелированные инструменты.
И тут в кабинет, хромая, вошёл Сиракузов Павел. То есть он мог войти обыкновенно, но ему казалось, что хромая войти лучше.
Это напугало Наташу.
— Что случилось? — подбегая, спросила она.
— Травма, — сказал Сиракузов и протянул палец. — Вот здесь. Прищемило. — Но не стал уточнять, как именно и почему прищемило.
Наташа немного успокоилась.
— Микробов много, — разглядывая палец, сказала она.
— Где? — удивился Сиракузов.
— Под ногтями.
— Ты давай лечи травму! — обиделся Сиракузов.
Наташа вымыла ему обе руки дезинфицирующим раствором, а заодно — палец.
— Теперь потерпи, — сказала она.
— Резать будешь? — догадался Сиракузов и уставился на подносик, где лежали кривые инструменты: любым из них спокойно можно было отрезать палец.