Сирень под пеплом
Шрифт:
– Слушай, - говорит Шоха, - поедем к Сашку! Он меня уже три месяца в гости зовёт.
– Да ты что? Пилить в такую жару двадцать кэмэ! Пусть лучше у меня желудок усохнет и тарантулы в нём заведутся!
– Да брось ты, у Сашка коньяку хоть залейся, даровой ведь.
Этот довод сражает Воху. Он, зажмурив для виду глаза, секунду раздумывает и отчаянно кивает головой. Шоха бьёт ногой по рычагу.
Сашок, армейский друг Шохи, ловко устроился. В двадцати километрах от Городка находится виноградарский совхоз, поставляющий продукцию своих плантаций коньячному заводу, что расположился с ним по соседству. А Сашок по возвращении из армии сумел пристроиться
Друзья несутся по сереющей ленте асфальта и Воха, придерживаясь правой рукой за пояс друга, а левой уперевшись в собственное колено, сидит, свесив голову, почти что в позе роденовского Мыслителя. Навстречу рвётся сухой раскалённый воздух и, если открыть рот, забивает гортань сухим горячим клубком. По обе стороны полотна тянутся то пески, то хлопковые поля, подступающие к самому шоссе. Вдалеке медленно плывут нефтяные вышки. Изредка выглядывая из-за спины Шохи, Воха видит впереди бледно-голубое, но тем не менее яркое, до рези в глазах, небо, опирающееся на чёткую черту горизонта. Асфальт чем дальше, тем кажется темнее. Поднимающееся над далёкими выбоинами вязкого покрытия дороги дрожащее марево видится блестящей под солнцем лужей. По мере приближения к такой луже мираж пропадает, а вдали возникает новое обманное озерцо и вскоре снова тает, как несбыточная надежда на чудо, рождающаяся ни с того ни с сего солнечным весёлым утром и незаметно потухающая в пыли и сутолоке полдня. Куда исчезают наши надежды? Откуда являются? Где их исток? Что им причина?.. О жизнь, ты неостановима! Закрутит нас калейдоскоп надежд, томлений, полусбывшихся желаний, но мысль однажды мозг тоской проест, наступит время разочарований. Наступят дни метаний и утрат себя, безбожной веры, цели жизни. Захочется то славы и наград, то просто быть своим в своей Отчизне. Окажется: никто не виноват в непреходящем чувстве пессимизма. И вот тогда ни чудо, ни беда, а только время и мышленье жёстко нас приведут к понятию труда. Быть может, нам поможет скрип пера, а может, потогонка на "ура", но главное - всё вынуть из нутра! А муки наши лишь "болезнью роста" нам объяснят седые доктора. Да дай бог памяти: расти будем всегда! Пусть жизнь нам не покажется новей ( душа ещё поноет, как умела ), но время мчит быстрей, быстрей, быстрей и нас толкает к делу, к делу!
К делу.
Ткнувшись лбом в широкую и костистую шохину спину, обтянутую цветастой рубашкой, Воха очнулся, сообразил, что они тормозят, и крикнул:
– Что, приехали что ли?
– Да нет, двигатель надо охладить. Ты же знаешь, я недавно поршня новые поставил, не запороть бы...
Друзья съезжают на обочину, откуда Шоха на малой скорости сводит мотоцикл по отлогому склону протекающего по правую сторону арыка, а затем руками толкает его в тень, под мост, низко нависающий железобетонными перекрытиями над их головами. Здесь прохладно и даже свежо. Вода, обтекая четырёхгранные опоры, журчит тихо, монотонно, дремотно. Друзья присаживаются на сухую глину и Шоха достаёт "Приму".
– Будешь?
– Не хочу.
Воха, отвалившись на локоть, оглядывает берег, по которому они только что прошли. Он сплошь усеян углублениями от коровьих копыт, а местами забросан чёрными горошинами овечьего помёта. Значит, здесь прогоняют стада. Как всех притягивает вода. Вот она скользит у ног, зелёная, живая... Воха сползает к самой кромке и поглаживает её ладонью. Ласковая...
– Может, искупнёмся?
– Да поехали, чего время терять.
– Ну поехали тогда.
Шоха бросает окурок и друзья вытаскивают свой транспорт из-под моста.
Через
Однако сюрприз не совсем удаётся. В небольшом окошке мелькает встревоженное смуглое личико и в тот момент, когда Воха слезши с сиденья разминает затёкшие ноги, а Шоха выковыривает из-под адской машины подножку, дверь распахивается и на пороге показывается хозяин:
– А-а, пропащая душа! Залетел-таки на коньячок. Иди-ка, иди сюда, дай я тебя помну!
– и шохина костистая фигура тонет в развёрстых объятиях правителя коньячных дел.
– Да тише ты! Оставь жене что-нибудь, - ворчит Шоха, корчась в обхвате старого приятеля.
Сашок отпускает его и протягивает руку Вохе:
– Здорово. Не женился ещё? Или женилка не выросла? Смотри, перезреешь!
– Да ладно. За мной не заржавеет, - лениво отбивается от жизнеутверждающего напора Воха.
– Надия, - кричит неунывающий вершитель жидких судеб, - режь мою любимую индюшку, самую толстую и глупую, что мне вчера в любви признавалась!
– и вновь поворачивается к приятелям.
– Ну идём, я вас виноградом угощу.
И пока юркая смуглокожая фигурка Надии мечется от сарюшек к навесу и обратно, друзья входят в дом. Полумрак и прохлада тесной комнатёнки ощущаются как свежесть. После томящего зноя тело расслабляется. Тянет прилечь, раскинуть руки, забыться... А на полу расстелена кошма: шершаво-нежный войлок, на котором лежит по краю чёрная кайма, средина же красна цветным узором. Под бок - подушка, на ладонь - щека, друзья ложатся в ожиданьи коньяка. Ах, не скупись коньячная душа!
– Ну что, мурзилки?
– говорит Сашок.
– Что будем пить? Кальвадос? Виски? Грог?
– Не матерись, - роняет веско Шоха.
– Неси коньяк.
– Заявлено неплохо, - и Сашок выносит своё тело за порог и далее - в заветный погребок.
Он возвращается, неся в одной руке на блюде словно небо на заре румяный виноград и с ним чурек: туркменский круглый плоский пресный хлеб. А вот другою - ласковой!
– рукой, прижав как женщину любимую взапой, несёт баллон, конечно не пустой, а с жидкостью как видно не простой, по чистоте сравнимой со слезой.
– Итак, мурзилки, нынче только спирт, - и взгляд, и жесты продолжают флирт, - коньячный спирт. Клеёнку расстели. К окну поближе... Ну, друзья, пошли!
Поехали!
– сказали б на Руси, ну да приятелей аллах простит.
Как спирт горит в неизжитых кишках, но леденит и сушит кожу на губах и подбородке. Как волнует страх перед глотком, что грудь прожжёт комком и встанет колом под невинным кадыком. И сколько виноградин ни глотай - не протолкнуть его. Увы, запоминай: что телу и уму для сладости даётся, когда-то кое-где несладко отзовётся. Однако как пуста, но ватна голова, как ясно оседают в ней обычные слова:
– Итак, мои друзья, прошу не падать в тазик: на днях у башлыка сорвал я новый "газик"!
( "Башлык" в Туркмении - колхозный председатель. )
– Ого, вот это да! Ну ты даёшь, приятель!
– Да, дядя мне помог. Всего семнадцать тыщ!
На Воху шохин взгляд:
– Ты что же это - спишь?
Хозяин плещет спирт в пиалки от души:
– Не спать сюда пришёл. А ну давай глуши!
– Да я совсем не спал...
– Ну вот и хорошо... А что ж я не видал?
– Да он под камышом. Вон видишь - под навесом.
– Да-а! Ты и в армии был хлеборезом.
– А, хватит. За газон. Гул-ляй, моя душа!.. Что, Воха, не идёт?