Сирень
Шрифт:
Мои брови поползли вверх, потому что я этого не помнила.
Совсем.
— Ты выглядела такой спокойной после стольких беспокойных ночей, что на мгновение я подумала… — она громко вздохнула, с трудом подбирая слова. — Я думала, ты умерла, Брэкстон.
Я вздрогнула от усталости в ее голосе даже сейчас.
— Мы отвезли тебя домой, — продолжила она. — Но на следующий день все началось сначала — плач и припадки. Всякий раз, когда ты была подавлена, напугана, сбита с толку или испытывала боль, ты бежала на то поле. Даже в те редкие моменты, когда ты была счастлива, ты все равно возвращалась туда. Ты всегда находила
Я нахмурилась, жалея, что не могу сделать большего. Мне захотелось встать. Мне хотелось закричать. Мне хотелось прийти в ярость.
— Если ты знала, — с трудом выдавила я, — что это значило для меня… почему ты… не остановила его?
— Это было его решение, Брэкстон, а ты была так молода. С тобой могло случиться все, что угодно.
Я никак не отреагировала на то, что моя мать оправдывала себя тем, что она была слишком раболепна, чтобы помешать своему мужу отнять у меня единственное утешение, потому что это причиняло ему неудобства. Я никак не отреагировала, потому что у меня не было сил на гнев.
И потому что это не было новой информацией.
— Ты сказала мне, почему… после, — продолжила она. Мне было уже все равно, но у меня не хватило духу сказать ей об этом, поэтому я позволила ей продолжать. — Ты сказала мне, почему продолжала возвращаться туда.
Я не спрашивала о причине.
Я вообще ничего не говорила.
Я спокойно ждала, когда она сама мне все расскажет.
— Задолго до того, как все это началось, ты влюбилась в это поле. Иногда ты умоляла нас проехать мимо, просто чтобы ты могла его увидеть, — она сделала паузу. — Полагаю, имеет смысл, что это было единственное, что ты могла стерпеть в такое ужасное время.
Она выдернула один из стеблей из прозрачной вазы, но вместо того, чтобы поставить его на другое место и начать переставлять заново, моя мать подошла и встала у кровати, зажав его в пальцах.
— Думаю, ты не помнишь, как они пахнут? — спросила она меня.
Я покачала головой и тут же прокляла последовавшую за этим ослепляющую боль. У меня заколотилось в голове, и мне захотелось плакать. Заметив мою агонию, моя мать спокойно ждала с цветком в руке, пока это пройдет.
Благодаря саду в моей комнате я знала, что не утратила обоняния. Только способность чувствовать свои эмоции через него. Однако ароматы разных цветов смешивались вместе, что делало невозможным разделить и идентифицировать каждый из них.
Мне было интересно, кто их послал.
Я не подумала спросить мгновение спустя, когда моя мама сунула мне под нос стебель именно того цветка, и я вдохнула его аромат.
Землистый.
С сильным ароматом, как будто его только что сорвали с луга, который я когда-то любила, но не могла вспомнить. Я вдохнула глоток свежего воздуха, который он наполнил, но вместо того, чтобы вызвать забытое воспоминание об этом поле, я увидела лицо.
Царственные черты лица, непроницаемые
Оно исчезло слишком быстро.
Прежде чем я успела даже вспомнить его имя.
Отчаявшись, я использовала те немногие силы, которые у меня были, чтобы вырвать стебель у моей матери, которая, клянусь Богом, сжимала крестик у себя на шее. Я снова жадно вдохнула цветок, только на этот раз он вызвал другой запах и другой образ.
Ваниль.
Деревенский, лакомый и теплый, когда этого хотелось.
У лица, которое оно вызывало в воображении, была сильная челюсть, жесткий рот, каштановые волосы и пронзительный зеленый взгляд.
Как и прежде, я снова вдохнула.
Как и раньше, это дало мне что-то другое.
Ягоды.
Сладкий, питательный и вызывающий привыкание.
Я не могла насытиться, как только попробовала.
У него были грустные серебристые глаза, лохматые черные волосы и самые розовые губы с пирсингом.
Джерико.
Мое сердце выдохнуло его имя, и остальные немедленно последовали за ним.
Хьюстон.
Лорен.
Как я могла забыть о них? Возможно, прошел всего день, но даже мгновение показалось бы мне слишком долгим. Я бы никогда себе этого не простила. Теперь, когда я узнала, мне еще больше захотелось увидеть их.
Сирень.
Любовь пахнет сиренью.
Любовь — это сирень.
Возможно, моя голова и забыла об этом поле, но мое сердце — нет. Оно все это время пыталось сказать мне об этом. Я снова нашла свое пристанище в «трех разбитых рок-богах». Когда мир забудет о моей боли, я смогу убежать к ним и забыть. Они были моим убежищем, покоем и утешением. Я могла петь, я могла спать, я могла смеяться, я могла плакать. В их объятиях я могла просто быть.
Все, что мне нужно было знать, это почему их сейчас здесь нет.
— Мама…
Дверь открылась, прервав меня прежде, чем я успела спросить ее о них. Я почувствовала, как мой живот напрягся и потеплел. Это они?
— Мисс Фаун, вам пришлось нелегко, — поприветствовал меня доктор, войдя вместе с моим отцом.
Вздохнув, я откинулась на гору подушек, прежде чем уставиться на стебель сирени в своей руке.
Да.
Без шуток.
ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ
На улице было тридцать восемь градусов (прим. +3 градуса Цельсия), и у меня замерзли яйца, но я оставался на открытом воздухе, под пронизывающим ветром. Я хотел быть уверен, что мы будем первыми, что увидит Брэкстон, когда ее привезут на каталке из больницы.
Прошло десять дней с тех пор, как она вырвала мое сердце из груди. Ее родители выгнали нас, когда приехали, и мы ничего не могли поделать, когда они запретили нам видеться с ней.
Брэкстон, всегда безжалостная разрушительница мозгов, сохраняла нейтральное выражение лица, когда я осматривал ее. У нее были синяки под глазами и на щеках, которые начали исчезать, и она была одета в сменную одежду, которую мы попросили Дани доставить, благодаря Розали, предупредившей нас, что сегодня день выписки ее сестры.