Сирена (ЛП)
Шрифт:
Полностью раздевшись, она взяла черный, шелковый шарф. Устроившись на кровати, в коленопреклоненной позе спиной к двери, она закрыла глаза, и завязала ткань на затылке. Она ненавидела эту часть, ненавидела жертвовать ради него возможностью видеть. Дело было не столько в страхе, сколько в алчности. Она хотела видеть его, как он причиняет ей боль, как он проникает в нее. Он знал, что она жаждала именно этого, поэтому так часто приказывал надеть повязку.
Она ждала.
В ожидании его прибытия, она начала медленно, глубоко дышать, чему он научил ее много лет назад. Вдыхая носом, и заполняя кислородом живот, она медленно выдыхала через
Она выдохнула, услышав, как тихо открылась дверь. Напрягая слух, она пыталась уловить каждое его действие. Он молчал. Он редко говорил в такие моменты. Прислушавшись, она с некоторой долей облегчения поняла, что по комнате перемещалась только одна пара ног. Но иногда, он приходил не один.
Она услышала, как чиркнув спичкой, он зажег свечи, и почувствовала, что комната залилась светом. Пять минут или более, прошли в полнейшей тишине, после чего он подошел к кровати. По ее телу прошла дрожь, когда кончиками пальцев он провел по ее пояснице. Удовольствие от потрясающе нежного касания было таким интенсивным, что у нее возникло ощущение, будто ее пронзили насквозь.
Она вздохнула, когда он поцеловал ее обнаженное плечо, и застыла, когда он надел на нее ошейник. Он редко пользовался поводком во время их приватных интерлюдий. Он применял его больше для ее унижения, разгуливая с ней по всему клубу, выставляя напоказ. Но наедине, он просто запускал два пальца под ошейник и тащил ее, как собаку, туда, куда хотел.
Ошейник натянулся, когда его пальцы проникли под кожаный обод. Она последовала за ним, когда потянув, он осторожно спустил ее с кровати. Он всегда был очень осторожным, когда она была лишена способности видеть, внимательно следя за тем, чтобы она ни коим образом не споткнулась, и не причинила себе боли. Причинять ей боль являлось исключительно его прерогативой.
Он подтолкнул ее вперед, и она плечом ощутила прикроватный столб. Одну за другой он завел ей руки за спину, пристегивая к каждому запястью кожаные наручники, отчего она переместила вес своего тела на столб. Сцепив их спереди, он поднял ее оковы над головой, и закрепил высоко на кроватной опоре.
Она застыла, почувствовав, как его ладони накрыли ее лицо. В течение нескольких секунд ничего не происходило, ладони просто оставались на месте, затем покинули ее, медленно скользнули к шее, и, минуя плечи, пробрались сначала вверх по рукам, потом вниз. Очертив их, они переместились к ее груди, соскам, животу, далее, к бокам, и принялись поглаживать ее спину. Одна из его рук скользнула между ее ног, а вторая пробежала по бедрам, ягодицам, вниз по одной ноге и снова вверх, потом настала очередь другой. Наконец, добравшись ладонями до подъема стопы, он легонько провел ими по чувствительной коже. Она старалась не улыбнуться изысканно нежному ощущению его рук, касающихся каждой частички ее тела.
Она знала, что он делал. Если он не брал ее более трех дней, то каждый раз проводил этот ритуал, повторно помечая свою территорию. Ее тело было его территорией, говорили
Почувствовав, как он отступил от нее, она снова начала медленно, глубоко дышать. Первый удар пришелся между лопатками, однако, она не вздрогнула и не закричала. Второй оказался сильнее, и на этот раз, она поежилась. После десятого удара, вся ее спина горела, словно в огне. После двадцатого, она потеряла им счет.
За повязкой, время приостанавливало свое обычное течение. Пять минут порки шли за целый час. Одна ночь в его руках пробегала за минуты. Час пыток заслуживал благодарности. Казалось, что избиение могло длиться вечно. С ним, даже бесконечность в аду была ничем - так, мимолетным мгновением.
Наконец, порка прекратилась. Он прижался к ней как можно ближе. Своей пылающей спиной она почувствовала его сильную, оголенную грудь. Она вдыхала и выдыхала его запах. Даже излучая тепло от нагрузки и возбуждения, он, по-прежнему, окутывал ее ароматом глубокой, зимней ночи. Положив ладони на ее дрожащий живот, он медленно провел ими до грудей.
Время с ним неизменно означало ослабление наслаждения и усиление боли, усиление наслаждения, и ослабление боли. Он пропускал ее через этот цикл снова и снова. Страдание приводило ее тело в жизнь. А удовольствие оказывалось намного острее, если оно переплеталось с мучением.
Теперь, когда он ласкал ее груди, поддразнивая соски, она испытывала только удовольствие. Его губы отыскали точку между ее лопатками, прикосновение к которой послало трепетное волнение прямо к низу ее живота. Скользнув одной рукой между ее ног, он коснулся клитора, и массировал его большим и указательным пальцами до тех пор, пока она не оказалась на грани оргазма, почувствовав первое сжатие внутренних мышц.
Он отстранился от нее, оставив ее задыхаться и стремиться к нему. Она молилась, чтобы хоть теперь он освободил ее, освободил и, наконец, взял. Но услышав свистящий звук чего-то, рассекающего воздух, поняла, что он еще не насытился ее страданиями.
После стольких лет, проведенных вместе, она научилась подготавливать себя к флоггеру, плети и ремню. Она знала тонкости, техники дыхания, способы сдерживаться, чтобы смягчить боль, даже испытывая ее. Но стоило делу дойти до трости, ничего не помогало.
Когда на ее бедра пришелся первый удар, она могла только вскрикнуть. Второй, сразу последовавший за первым, оказался сильнее, обрушившись буквально на дюйм выше. От четвертого удара она закричала во все горло, чувствуя, как от слез намокает шарф. Пятый оказался легче, только потому, что шестой и последний удар, всегда был самым худшим. Он пришелся по диагонали пяти предыдущим. Она плакала, повиснув на своих оковах. Он не всегда бил ее до слез. Но она научилась одинаково любить и бояться тех ночей, когда это происходило. Он собирал эту боль, считая ее за валюту, и чем больше боли она выносила, тем больше удовольствия она на нее покупала.
Когда он отвязал ее от столба, ее руки упали по бокам мертвым грузом, а колени подогнулись. Поймав ее прежде, чем она успела рухнуть на пол, он заботливо уложил ее в центр кровати. Теперь, его губы были у ее уха. Тайными, интимными словами он шептал о своей любви и своей гордости; о том, что она была его собственностью, его одержимостью, его сердцем. Что она всегда была его, и навсегда таковой останется. Ее глаза заполнились новыми слезами, но теперь, они были рождены любовью, а не мучениями. Эта был ее любимый вид боли.