Сирена
Шрифт:
Я удивленно моргала в ожидании, что вот-вот что-то увижу. Одну руку я выставила перед собой, защищая лицо от невидимых препятствий. По правде говоря, если бы я в кого-нибудь врезалась, это существо пострадало бы сильнее меня, но человеческие инстинкты заставляли волноваться. Текли вода и время. Я заметила, что становится холодно. Очень холодно, хотя с Антарктидой здешние температуры не могли сравниться. Я уже не понимала, насколько еще могут простираться Ее глубины.
И тут мои ноги встали на твердый песок.
Океан наконец-то обратилась ко мне и велела оставаться здесь, пока Она готовится.
К
В конце концов я встала и сделала несколько шагов, чтобы не сидеть на месте. Вскоре я уперлась в стену. Камень под руками был гладким, как стекло. Может, его отполировали песчинки на дне моря. Я провела рукой вправо и дошла до другого камня, который примыкал к первому под прямым углом. Я с удивлением обследовала стык.
Я давно обнаружила, что живые существа в природе двигаются с воздухом, водой и землей. Как правило, только люди, с их любовью к порядку, предпочитают прямые линии. Бог просто создает и радуется своим созданием. Люди же позволяют другим существам жить, но упорно пытаются втиснуть их в строгие рамки порядка.
Ошибки быть не могло. Эти стены не могли возникнуть естественным путем. Несколько минут я осматривала место, и оно все больше походило на тюрьму. Маленькую, гладкую, аккуратную камеру. Видимо, Океан больше мне не доверяла. Поэтому я снова уселась на песок и принялась ждать.
Через некоторое время я поняла, что камера сделана не из камня. Стены состояли из воды. Она превратила часть себя в подобие аквариума. Его форма то и дело менялась. Размеры тоже не оставались постоянными: они сжимались и расплывались. При очередной смене я могла врезаться в стену, которой только что не было. Интересно, смогла бы Она удержаться, если бы не ела сравнительно недавно?
Я гадала, здесь ли Океан, или Она так зла, что отделила эту часть от остальных вод. Читает ли Она мои мысли и не может понять, почему они полны горечи и удовлетворения от совершенного поступка? Да и какая разница.
Я не знала, здесь Она или нет. Не чувствовала Ее присутствия, а Океан не заговаривала со мной. В тишине, без кулона на шее я ощущала полнейшее одиночество.
Меня начала одолевать паранойя, мысли разбегались. В камере царила непроглядная темнота. В любой момент Ей ничего не стоит сдвинуть невидимые стены и раздавить меня. Я ничего не узнаю до последнего момента. Даже нуждайся я во сне, я не смогла бы сомкнуть глаз.
Время шло.
Медленно.
По моим ощущениям, прошло несколько дней. Глаза начали привыкать к темноте. Я видела очертания проплывающих мимо существ, не похожих ни на что. Порой мне казалось, что на них нет плоти, только скелет, настолько прозрачными они выглядели. Словно склеенные из папиросной бумаги. Иногда появлялись огромные животные, тогда я боялась, что они раздавят меня. Но тюрьма не подводила, да и существа не подплывали близко, должно быть, чувствовали возведенные из воды стены. Или видели. В любом случае они держались в стороне.
Я не знала, насколько прочна моя клетка, и не пыталась пробить ее. Однажды я решила
В темноте было страшно, ведь я не знала, что меня ждет. Я не видела, кто приближается к клетке, и не знала, что будет с Акинли.
Пусть я спасла его, но надолго ли? Вдруг Она решит забрать украденную у Нее жизнь, пока я заперта здесь? Когда меня посетила эта мысль, я заплакала. Я могла справиться с одиночеством, с Ее ненавистью ко мне. С темнотой и грядущим наказанием. Ничто не задевало меня.
Но тревога за Акинли сводила с ума.
Я пыталась бороться. Прошло около недели, и я убедила себя, что с ним все хорошо. Задача далась нелегко. Я не понимала, почему Она держит меня здесь так долго. Единственная причина, которая приходила в голову: Океан не хочет подпускать меня к Акинли. Скорее всего, чтобы не дать спасти его во второй раз.
В полной изоляции и скорби я заново переживала все совершенные за долгую жизнь ошибки.
Воспоминания о семье почти стерлись. Я знала, что когда-то у меня были отец и мать, братья. Потом я их потеряла. Отец чем-то увлекся, и мы отправились в Лондон. Он хотел нам добра. Но мать настаивала, что мы должны остаться, не бросать работу и школу.
И тут вмешалась я. Я ныла, что хочу повидать мир, и никакие уговоры не действовали. Мне удалось добиться своего при помощи детских капризов, это я помнила. Если бы я успокоилась и довольствовалась жизнью в Америке, ничего не случилось бы. А так я потеряла всех родных.
Потом я взвалила на себя любовь к сестрам. Я слишком зависела от них. Они стали ниточками, которых мне так не хватало. В самые одинокие годы я почти убедила себя, что влюбилась в Миаку. А когда появилась Элизабет, такая неожиданная и удивительная, я почти поверила, что влюбилась в нее. Но я ошибалась. В отсутствие настоящих чувств отчаяние начало походить на любовь.
Я видела это в жизнях мужчин и женщин, за которыми наблюдала. Если у тебя нет выбора, это не любовь. Я обожала сестер, и с моей стороны было жестоко рисковать их судьбой, чтобы получить желаемое. И все же, сидя в водяной тюрьме, я знала, что и сейчас поступила бы точно так же.
Проведенное в школах для глухих время казалось отличной идеей, но и его я ухитрилась испортить. Я слишком привязывалась к ученикам, а потом покидала их раньше времени. Они стали для меня заменой детей и внуков, которыми я могла бы обзавестись к тому времени. Я могла сблизиться только с глухими, и я считала их своими.
Жадность застилала мне глаза.
Какой глупой я была, если думала, что мое присутствие ничем им не угрожает. В любой момент я могла их убить. Смерть Джиллиан давила на плечи сильнее, чем сотни других утопленников. Она была обречена независимо от знакомства со мной, но я не могла не чувствовать, что приложила руку к ее гибели.
Но хуже всего я обошлась с Акинли. Я сбила его с пути. Причинила боль его семье. Говорила, что останусь с ним, и бросила его. Разбила ему сердце. Затем, в довершение всего, довела до могилы, вытащила оттуда, а сейчас кому-то из нас придется платить за выигранное время.