Сиреневый сад
Шрифт:
Он открыл глаза и застонал от ослепительного солнца. Наконец разглядел. Это кузнец Матвей командовал мужиками.
– Водой заливай! Соседей, говорю, заливай, перекинется огонь– то! Ну чего рот раззявил? Полезай на крышу да ведро подхватывай! Эй, бабы, еще воды тащите! Кузнец подошел к бричке, хмуро взглянул на попа.
– Прикатил, значица, Павел Родионыч? Ну-ну… Грех говорить, да чую, сам ты беду накликал. Ну да господь те судья… Не у одного тебя горе-то нынче. Эвон сколько мужиков бандюки положили. Загляни в храм-то, увидишь… А в доме твоем они самые вместе с атаманом своим пировали, стало быть. Вот так, святой отец! – Кузнец в сердцах махнул рукой и отошел к мужикам.
«Сам накликал, – колоколом бились в мозгу слова кузнеца. – Надо ехать! – сверкнула мысль. – Бежать!… Но куда, куда теперь бежать?… Варя! Куда от нее? И где она? Нет… У престола господнего…»
Павел Родионович услышал конский топот и с трудом повернул голову. На площадь влетела бричка с пулеметом на задке. Из нее выбрались двое. Одного он знал – злыдень Баулин. Другого, в кожаной тужурке и фуражке, видел впервые. Приехавшие размяли ноги и пошли к нему, о чем-то переговариваясь.
– Гражданин Кишкин будете? – строго спросил незнакомый. – Настоятель местный?
Павел Родионович слабо кивнул, прикрыв глаза ладонью.
– Вы арестованы как злостный пособник бандитов, – продолжал незнакомец. – Ордер на арест предъявлю в Козлове, в чека.
– Господи! – испуганно запротестовал Павел Родионович. – Да какой же я пособник? У меня у самого горе… Жена моя, Варюшка… Дом вот…
– А про то нам ваш свояк Маркел расскажет, – неумолимо заявил незнакомец. – Баулин, запри его куда-нибудь… И чтоб глаз не спускал.
«Все! – понял Павел Родионович, услыхав от чекиста имя Маркела. – Теперь конец…» И ему стало все равно.
В воротах церковной ограды, куда повел его продармеец, приставленный Баулиным, он вдруг увидел Егора, стоящего посреди двора в полной растерянности.
– Батюшка, – всхлипнул старик, утирая слезы рукавом рясы, – погорели мы с тобой, осиротели… И-эх! Бяда, милай!… Мою-то пристроечку тожа сожгли вороги. Сироты мы теперя…
– Ну что ты, Егорий? – Отец Павел горько усмехнулся и потрепал его по плечу. – Несть числа человеческим страданиям. А ты – пристроечка…
– Варвару-та Митарьну, – захлебываясь слезами, продолжал старик, – бандюки сильничали… Марфушка твоя сказывала, она сбяжала, умом тронулася. Сильничали, а посля сожгли… Уж так кричала, батюшка…
Отец Павел окаменел.
– А ето вот я у атамана в кармане взял. На выгоне он, батюшка, конем придавленный насмерть.
Старик протянул отцу Павлу его золотой наперстный крест, кольца и сережки жены… Сережки с изумрудами! Они были в багровых пятнах засохшей крови. И крест, и кольца!., Ее обручальное кольцо…
Павел Родионович ничего не сказал, повернулся и на ощупь, словно слепой, поднялся на паперть.
– Возьми, батюшка! – крикнул вдогонку старик.
Но он молча вошел в церковь и сел в темном углу притвора, опустив лицо в колени.
…А ночью, воспользовавшись тем, что охрана заснула, он неслышно поднялся на колокольню и, обратясь к мерцающим внизу чадящим углам сгоревшего своего дома, прошептал:
– Иду к тебе, Варюшка, иду, матушка… Прими душу мою…
Можно было подумать, что это ветер осторожно тронул высохший древесный лист и плавно кинул его с высоты на затянутый ползучей травкой церковный двор…
Играя плеткой и вытирая лысину клетчатым платком, Нырков бодро вошел в калитку и заспешил к террасе. Сибирцев сидел на нижней ступеньке, сжав виски ладонями.
– Ну, Миша! – восторженно закричал Илья. – Отбились! Хана банде! Почти всех положили. Остальных доловим.
Сибирцев предостерегающе поднял руку и с трудом встал.
– Ты чего? – удивился Илья. – Что тут случилось?
– Тише, Илья, – сказал Сибирцев и взял его под руку. – Пойдем-ка, брат, отсюда.
Они вышли на дорогу и спустились к речке. Сели на выбеленный солнцем корявый ствол старой ивы, опрокинутый недалеко от брода.
– Вот здесь Баулин наших, которые в засаде были, отыскал, – сокрушенно заговорил Нырков. – Зарезали их. У Федьки моего так цигарка в руках и осталась. По ней-то, видать, их и обнаружили… А говорил ведь им, чтоб ни-ни, никакого движения! Ножами их промеж лопаток. Знать, и охнуть не успели.
Нырков стал подробно рассказывать, как отбивались в сельсовете, как потом в церкви пришла ему мысль послать в усадьбу старика в качестве связного. Бравый оказался дедка, в самый раз появился с весточкой от Сибирцева и здорово облегчил задачу. Бандиты сами в мышеловку попали – в поповскую усадьбу, да и у мужиков иного выхода не оставалось: поневоле взялись за оружие, даже те, кто хотел бы отсидеться, мол, моя хата с краю… А когда пулемет поставили на бричку и так чесанули, что щепки полетели, тут и вовсе среди бандитов паника поднялась. Ринулись кто куда. Многих положили, в плен взяли. Тот же дедка помог опознать среди убитых атамана. Валялся он на выгоне, придавленный насмерть конем.
В церкви теперь как военный бивак. Тут тебе и пленные, и раненые, и покойников сложили, и лазарет, и охрана. Все тут. Даже арестантская. А пленные сейчас роют братскую могилу на площади перед сгоревшим сельсоветом. Надо мужиков хоронить. Двенадцать человек насчитали. Бабы воют, да что поделаешь? Могло быть и хуже…
– Кабы не ты, Миша, запалили бы село. Как есть запалили бы. – Нырков с участием посмотрел на молчащего Сибирцева. – А, была не была, угости, что ли, папироской-то!
Сибирцев протянул коробку «Дюбека». Илья закурил, закашлялся, отмахнулся ладонью
от дыма.
– Ну чего ты молчишь? Дело ведь какое сделали!… А без жертв, сам знаешь, не бывает.
– Видишь ли, Илья, – Сибирцев тоже закурил и после паузы сказал: – Не знаю, как тебе объяснить… В общем, слушай… Тот, кого вы на выгоне нашли, он не атаман. Правая его рука, подхорунжий Власенко. А атаман всю ночь со мной был. И фамилия его, Илья, знаешь какая? Сивачев.
– Погоди, – Нырков затоптал каблуком папиросу. – Какой Сивачев?… Так ведь эта усадьба… Нет, постой, ты чьи часы передавал?