Сиреневый сад
Шрифт:
– Еще малость, еще… – шептал себе Нырков, сжимая наган и плача от едкого дыма.
И, будто отвечая его просьбе, гулко и тяжело ударил колокол на колокольне. Низкий, стонущий звук поплыл над селом, колокол гудел, бросая в небо удар за ударом.
– Сообраэил! Ах, молодец! – вскрикнул Илья. – Открывай ворота! Вперед!
Громыхая по булыжнику, бричка рванулась через площадь к церковным воротам, за ней, паля в разные стороны, вынеслись трое верхами, а за ними, петляя и припадая к земле, кинулись все остальные.
Миг –
У самых ворог Сергеева перехватили двое продармейцев, рванули за руку и Ныркова. Теряя сознание от боли, Илья поскользнулся и рухнул наземь. И уже не чувствовал, как его тоже волоком втащили в открытые ворота.
Он очнулся в темноте. Открыл глаза и подумал, что наступила ночь. Было прохладно и сыро. Знобило. Попробовал привстать и оглядеться. Постепенно глаза привыкли, и тогда Нырков понял, что ошибся. Но не сразу сообразил, где находится. Слух различил чьи-то всхлипывания, тонкий детский плач. Память вернула последние ощущения: сумасшедший бег через раскаленную площадь, дым, забивший глотку, тяжесть хрупкого Петьки Сергеева и, наконец, обжигающую боль в левой руке.
Нырков машинально тронул ее и почувствовал, что она накрепко прибинтована к телу. И боль уже не горячая, она ушла внутрь и напоминала о себе только при резких, неосторожных движениях.
Послышались легкие шлепающие шаги, и высокий старческий голос произнес: – Ну ить проснулся милай!
Из– за темной колонны показался старик в рясе. Он был освещен падающими откуда-то сверху лучами солнца и был похож на замшелый болотный пенек.
Еще ни о чем не думая, Нырков, словно заново рожденный, вбирал в себя новые ощущения. Дед какой-то странный, и вообще где он, что с ним?
– Проснулся… – снова повторил дед. – Она, лекарства-та, мертвого лечить. Ну-к а теперя выпей ету вот, выпей, не бойся.
Он протянул Ныркову кружку. Илья, не задумываясь, взял ее и вылил в рот. Обожгло, перехватило дух. Самогонка, что ли?
– Она, милай, она сама. На травках. Сплошная польза. Нырков вытер рукавом рот и поднялся на ноги. Теперь он осознал, что находится в церкви, в темном ее притворе. Оттого и казалось, что ночь, и прохладно так. Нетвердо вышел на свет, снова огляделся. Увидел сбившихся в кучу женщин и детей, сидящих на узлах среди каких-то тряпок и мешков.
– Сей момент Матвея кликну, – сообщил дед и странным скоком заспешил в глубь церкви.
Вскоре пришли, гулко ступая по каменному полу, Баулин с кузнецом.
– Держимся, Илья Иваныч! – еще издали громко сказал Баулин и подтянул брюки.
– Плохо помню… – Нырков потер ладонью лысину. – Как мы выбрались-то?
– Это вот пусть Матвей Захарыч расскажет, – засмеялся Баулин, не понимая недоуменного взгляда Ныркова.
– Да чего ж тута… – замялся кузнец. – Как дым-то повалил, мы и поняли, что подобрались бандюки. Ну а коли пожар, выход один – сюды, к нам…
Нырков слушал, плохо поначалу схватывая, о чем говорил кузнец. Но вскоре и для него картина прояснилась…
Оставив Зубкова внизу с мужиками, Матвей поднялся к Малышеву на колокольню. Там и встретили рассвет. Бандитов они заметили, едва те показались на улице, – с колокольни-то далеко видать. Но затаились, решили подпустить ближе, чтоб уж бить наверняка.
Ну а когда пошли конные, раздумывать было нечего. Одна была забота: захватить их побольше да положить.
– Парень-то твой молодец, крепкий, – говорил кузнец и подтверждал как бывший батареец.
Потом занялся огонь, и Матвей сказал Малышеву, что засевшие в сельсовете с часу на час будут пробиваться к церкви. А потому ворота надо отпереть и по первому сигналу растворять. Он, Матвей, для этого ударит в колокол. Посреди боя колокольный звон наверняка хоть на миг отвлечет внимание бандитов, чай, все ж православные. Ну а тем временем свои проскочат. Малышев же прикроет их из пулемета. Выждав маленько, чтоб дыму на площадь подтянуло, так и сделали. За беглецами ринулись было с десяток верховых, но Малышев их отсек и рассеял. Вот и все.
– Другая теперь забота, – продолжал кузнец. – Бандиты, вишь ты, попов дом заняли, а с него, почитай, полдвора церковного простреливается. Носа высунуть нельзя. Храм-то, он крепкий, каку хошь осаду выдержит, дак ведь сидишь-то, как мышь в западне. Главный вход мы закрыли. Через боковой выползаем.
– А это что за дед? – кивнул Нырков в сторону ушедшего старика.
– Егорка-то? – усмехнулся кузнец и покачал головой. – Сторож он тутошний. Тоже пострадал, бедолага. Сгорела его халупа. Может, огонь принесло – сушь ведь, а может, кто из бандитов запалил. Всего и спас-то бутыль самогона да мазь, что вас вот лечил… Как рука-то, Илья Иваныч?
– Полегче. Это меня, видать, за нее дернули, когда тащили сюда. А так терпеть можно. Ты мне вот что скажи, Баулин, много наших погибло? Чего с Сергеевым?
Баулин опустил голову.
– Наповал его, Илья Иваныч, мертвого уже тащили. И у меня двоих положили насмерть. Это там, на площади. И достать-то не успели. Тут тоже потери. Но больше раненые. Убило всего троих.
– И дозорные, – напомнил Илья.
– И они, видать, тоже, – вздохнул Баулин.
– А раненые где?
– Да вот же! – Баулин показал на женщин.