Сирокко меняет цвет снега
Шрифт:
Слепив из немецких слов вопрос, я поинтересовался у паренька, когда я смогу снова заговорить на русском. Он перевёл это врачу, но тот лишь задрал свой веснушчатый нос и развел руками. Потом мне объяснили, что по поводу моего случая соберётся консилиум, на котором решится вопрос о дальнейшем лечении.
Мой немецкий был слаб. Я учил его в школе, потом несколько лет в университете. В двадцать семь лет я впервые побывал за границей, отправился со своей девушкой Дашей в автобусный тур по Европе. В Дюссельдорфе я по-немецки спросил прохожего, как добраться до вокзала. Мы перекинулись парой слов, которые дались мне с большим трудом.
«Гуд бай, Ленин!» и «Босиком по мостовой» я пересмотрел с русскими и немецкими субтитрами раз, наверное, пятьдесят. Мне нравилось увлечение иностранным языком – это было подобно марш-броску в другую Вселенную. Стоило мне только заметить незначительный прогресс, как меня тут же переполняло чувство гордости: чужой мир приоткрывал завесу тайны, и я начинал свободно перемещался в его пространстве. Но, стоило мне не расслышать и не понять слово или целую фразу, как меня тут же выбрасывало обратно на Землю.
Но как мне теперь выжить с моим недоученным немецким? Кому нужен в Пензе адвокат, который не говорит и не понимает по-русски? Я не только потерял язык – я потерял самого себя, свои надежды, свою профессию, свою душу… Самую важную часть души. Я помнил людей и события, но они провалились в тёмные пещеры моей памяти и затерялись там под грудой камней. Я говорил, думал и жил короткими предложениями: у меня в запасе была лишь горстка немецких слов.
Я не был парализован. Мне была не нужна сиделка – только переводчик с гипсом. Итак, я был почти здоров. Меня уже перевели из реанимации в палату, и я мог самостоятельно справлять нужду. Но что будет с моей жизнью, профессией, будущим? Как я буду читать, говорить? Что это за абсурдная ситуация и куда делся мой родной язык?
Голова разрывалась от мыслей, но большинство из них так и не обретали форму и продолжали бродить в глубинах сознания. Я превратился в рыбу, которую волна жизни выбросила на берег: я открывал рот и искал слова, которых не было в моей голове. «Wann kommt er zur"uck? 3 » – повторял я про себя вопрос и сам придумывал ответ. Завтра, через неделю, через год. А потом вдруг вспомнил, что «язык» в немецком женского рода и нужно спрашивать: «Когда она вернётся?»
3
Когда он вернётся? (нем.)
Завтра, через неделю, через год…
Вместе неё пришла Поля.
Перед тем, как начать беседу, сестра тяжело вздохнула и свела брови домиком. Всё стало понятно без слов: я превратился в её очередную проблему.
Мы разговаривали шёпотом, – в палате лежали ещё трое пациентов, – а парнишка с гипсом старательно помогал нам. Поля озиралась по сторонам и почти не смотрела на меня. Казалось, что сестра с ещё большим трудом подбирала слова на русском, чем я на немецком. Мне хотелось провалиться сквозь землю.
Поля сказала, что уже сообщила моему партнёру Мартынову об инсульте, и тот согласился помочь моим клиентам, «пока я не встану на ноги». Кроме сестры об афазии знал только отчим: заведующий отделением пригласил их на беседу
Я подумал, что лучше бы инсульт случился со мной в другом городе. Где-нибудь подальше от Пензы, чтобы я смог там спрятаться и избежать вида наморщенных лбов и тяжёлых вздохов.
– Вы поняли? – спросил меня в сотый раз переводчик.
– Чуть-чуть.
– Вашей сестре нужно уходить. Пора идти. У неё дела. А так понятно? Но она обязательной придёт снова. Снова. Опять. Очень скоро.
Из парнишки с гипсом вышел бы отличный личный помощник. Он прилагал неимоверное количество усилий, чтобы мы с сестрой поняли друг друга. Иногда даже против нашей воли.
Поля была тщательно накрашена. Это означало, что она встречается с очередным претендентом на роль нового отца Матвея. Я представил, как она облегченно вздохнёт после нашей странной беседы и с быстротой спринтера помчится на своих шпильках в сторону остановки. Мне захотелось сбежать на волю вместе с ней, но уехать в противоположную сторону.
– Пока, Дмитрий! – произнесла сестра моё имя.
Я наконец-то понял хоть что-то и улыбнулся.
Мы с матерью любили называть друг друга полным именем, что придавало нашим разговорам особую значимость. Поля тоже иногда пыталась играть с нами в эту игру, обращаясь к нам «Дмитрий» и «Марианна», но так и не была принята нами в настоящие игроки. Поля осталась «Полей» или «Полькой», когда Марианна сердилась на неё. Скорее всего, сестра так ни разу и не услышав заветное «Полина» от матери. Это имя никогда не нравилось Марианне: отчим дал его дочери тайком.
Поцеловав меня на прощание в лоб, Поля вместе с переводчиком скрылась за дверью. Я не знал, как будет слово «обуза» по-немецки, но представил сценарий своей новой жизни. И одну из главных ролей в ней будут играть тяжелые вздохи моей единоутробной сестры.
4
– Подумайте над моим предложением, – сказал на немецком Нойман.
После консилиума пензенские врачи связались со своим коллегой – русским немцем Антоном Нойманом, занимавшимся вместе профессором Вольфгангом Лехнером изучением афазии в университетской клинике Ш., в Берлине. Мой случай заинтересовал их, и Антон тут же вылетел из Берлина в Пензу с пересадкой в Москве.
Несколько лет назад Нойман и Лехнер уже сталкивались с похожей афазией. После аварии один немец потерял свой родной немецкий, но помнил английский. Однако этому бедолаге повезло гораздо больше, чем мне: он отлично знал английский, к тому же оба языка используют латинский алфавит. Итак, он хотя бы мог читать по буквам немецкие слова и был в состоянии с горем пополам записывать их под диктовку. Мне же моя родная кириллица казалась абракадаброй.
Немец через пару месяцев вспомнил язык, но говорил заторможено. Нойман рассказал, что бывает ещё и наоборот, когда пациенты при повреждении или инфекции мозга забывают иностранный, но помнят родной язык – такие случаи встречаются даже чаще. Одним из объяснений этого может служить тот факт, что мы эмоционально более привязаны к родному языку и «выдернуть» его из нашего мозга гораздо труднее, чем чужой язык. Нойман разжевывал мне каждую свою фразу, жестикулировал, подобно парнишке с гипсом, а также рисовал вспомогательные картинки в блокноте.