Сиротский Бруклин
Шрифт:
Я нахмурился и пожал плечами: телефон был мне незнаком. Нет, правда, я не узнал его. Наверное, звонил человек, считавший, что Минна еще жив. Я поежился. Это напугало меня больше, чем все четверо похитителей.
– Пусть позвонит по указанному номеру, – сказал сидевший за рулем Худой.
– Ты хочешь, чтобы мы выпустили его и позволили ему позвонить?
– Ларри, у тебя есть телефон?
Невыразительный повернулся и протянул мне сотовый телефон.
– Набирай номер! – приказал Толстый.
Я набрал, они ждали. Мы все еще ползли по Второй
Полицейский-мусорщик.
– Лайонел? – сказал Лумис.
– М-м-м… – протянул я, борясь с рвущимся наружу криком. – Откуда ты звонишь?
– Это ты позвонил мне.
– Нет, сперва ты позвонил мне на пейджер, – напомнил я. – Так где же ты, Лумис?
– Я и не знаю даже… – Его голос стал тише. – Эй, – обратился он к кому-то. – Как называется это место? Да-а? Спасибо! Би-Би-Кью? Правда, всего три буквы? Отлично! Лайонел, ты еще там?
– Да, я слушаю.
– Это столовая, и называется она «Би-Би-Кью», почти как барбекю. Ну надо же, всего три буквы. Подумать только, я все время тут ем и даже не знал, как это место называется! – Он явно был поражен своим открытием.
– Так зачем ты позвонил мне, Лумис? – «Би-Би и Кью сидят на заборе…»
– Ты же сам просил меня, – отозвался коп. – Просил дать тебе один адресок, помнишь? Ульмана, того мертвого парня.
– Ах да, верно, – сказал я, отталкивая плечом Толстого, который все еще обнимал меня за шею, но некрепко, чтобы я мог держать трубку. Толстый поморщился, но в том, что он был смущен, моей вины не было. Я тоже был смущен и смущетревожен.
– Так вот, он лежит передо мной, – с гордостью заявил полицейский-мусорщик.
– Что проку катать его и смотреть, как он болтает по телефону? – возмутился Прыщавый.
– Забери у него телефон, – сказал сидевший за рулем Худой.
– Просто двинь ему как следует, – посоветовал Невыразительный. – Пусть напугается.
– С тобой кто-то есть? – спросил Лумис.
Четверо моих похитителей начали злиться, видя, как улетучивается их авторитет, и злость их была направлена на современное изобретение– кусочек пластика, набитый микросхемами – в моей ладони. Мне надо было как-то успокоить их. Я закивал и расширил глаза в знак того, что готов сотрудничать с ними, губами попросил их подождать немного, надеясь, что они поведут себя как герои кинофильмов: будут внимательно все слушать и запоминать, притворяясь при этом, что им наплевать на мой разговор.
Мои попытки пропали даром: они меня не слушали.
– Дай мне адрес, – попросил я.
– Записывай, – сказал Лумис. – У тебя есть ручка?
– Чей адрес? – спохватившись, зашептал Толстый
– Да, дай мне адрес Ульмана, – громко сказал я, чтобы они слышали.
– Конечно, Ульмана, – саркастическим тоном подтвердил Лумис. – А кого же еще?
– Ульмана? – переспросил Толстый, но не у меня, а у Прыщавого. – Он говорит об Ульмане?
– Чей! Ад! Рес! – взвизгнул я.
– Да ладно тебе, – устало произнес Лумис.
Моя остальная аудитория так быстро утомиться не могла. Прыщавый выхватил у меня телефон, а Толстый заломил мне руку за спину, отчего я наклонился вперед так низко, что почти уперся головой в переднее сиденье. Можно было подумать, что он хочет уложить меня себе на колени, чтобы отшлепать. Тем временем сидевшие впереди Худой и Невыразительный принялись горячо спорить о том, стоит ли остановить машину, если они увидят свободное место для парковки.
Прыщавый приложил телефон к уху и стал слушать, но Лумис повесил трубку, хотя, может, он и не отключился вовсе, а тоже прислушивался, так что они оба молчали. Наконец Худому удалось припарковаться, удачно или нет, я сказать не мог из-за своего неудобного положения. Парочка впереди все еще о чем-то переругивалась вполголоса, но Толстый молчал и продолжал заводить мою руку еще дальше за спину, видимо желая узнать, на сколько хватит моего терпения.
– Похоже, тебе стало не по себе, когда ты услыхал имя Ульмана, – пропыхтел я, морщась от боли.
– Ульман был нашим другом, – отозвался Толстый.
– Не позволяй ему говорить об Ульмане, – сказал Худой.
– Но это же глупо, – с отвращением произнес Невыразительный.
– Сам ты дурак, – бросил Толстый. – Нам велели напугать этого парня, так давайте сделаем это.
– Я вовсе не так уж напуган, – вмешался я. – По-моему, вы, ребята, больше боитесь меня. Вы боитесь говорить об Ульмане.
– Ну да, только если мы чего и боимся, то ты не знаешь, чего именно, – заметил Толстый. – И никогда не догадаешься. Так что нечего тут болтать.
– Вы боитесь огромного поляка, – заявил я.
– Это глупо, – повторил Невыразительный. По его тону можно было подумать, что он вот-вот заплачет. А потом Невыразительный выскочил из машины и с грохотом захлопнул за собой дверь.
Прыщавый наконец перестал слушать молчание в трубке, отключил телефон и бросил его на сиденье между нами.
– Ну и что, если мы боимся его? – спросил Толстый. – Мы должны его бояться, так и знай. Мы бы и не работали на него, если бы не боялись. – Он отпустил меня, я смог выпрямиться и осмотреться по сторонам. Мы стояли около популярного кафе на Второй улице. В окно было видно, как сосредоточенные дети нажимают кнопки портативных игровых компьютеров и читают журналы. Занятые своими делами, они не замечали нас, да и почему они должны были нас замечать?