Сить — таинственная река
Шрифт:
— Да взял… Хлеба, картошки, сала кусок тяпнул…
— А у меня дома, понимаешь, хоть шаром покати. Один хлеб. У мамки, наверно, чего-нибудь припасено к празднику, так она спрятала куда-то. Не мог найти…
— Проживем! — бодро сказал Толька. — У тебя-то мамка не ругалась, что ушел?
— Сказал!.. Она еще и рада. Праздник же! Закроет дом и пойдет по гостям. Ни варить, ни готовить не надо… С одной-то рукой знаешь сколько мороки, хоть с тестом, хоть с чугунами… Иногда хочу ей помочь, так она ругается: все ей кажется, что
Они шагали по лесной тропе, мягкой от подопревшей и мокрой прошлогодней листвы, и слышали, как над головами в предутренней тишине с хорканьем и цыканьем пролетали вальдшнепы. Где-то за полями начали токовать тетерева.
— Было бы ружье, на поляшей бы сходили… — мечтательно сказал Толька.
— Э-э, да с ружьем-то мы без мяса не сидели бы. На Журавлином болоте глухарей собирается весной уйма! Мы бы и ток нашли. С луком и то можно бы на глухарей сходить.
— У тебя же был хороший лук!
— Был. Мамка в печке сожгла. Помнишь, я в окно бабке Агашке зафитилил? Дрызг — и стекла как не бывало! Вот мамка и сожгла. Сначала сломать хотела, а лук-то вересовый, крепкий. Тогда она хватила меня им по спине да так целиком в печку и сунула… Ничего, я другой сделаю, еще лучше!..
С разговорами время шло незаметно, и с восходом солнца ребята оказались на дальних пожнях, что тянулись по берегам Сити в глухом, еще не тронутом человеком суземье. Стайка уток поднялась с пожни, над самой водой протянула вдоль Сити и бесшумно опустилась у противоположного берега. Над рекой токовали бекасы. С отрывистыми, резкими криками быстрые белобрюхие птицы взмывали вверх и, сделав плавный полукруг, пикировали к воде, над лесом далеко окрест разносилось их протяжное блеяние. Без устали, с короткими перемолчками, звонко барабанила о сухое дерево желна.
Гусь сбросил рюкзак под старую сосну, что стояла на краю пожни, вытащил из-за пояса топор.
— Таскай хвою, — сказал он Тольке, — а я срублю сухарину. Костришко надо сделать да хоть поесть маленько, а то уж в брюхе у меня урчит…
Спустя полчаса на берегу горел жаркий костер. Гусь жадно уплетал хлеб с салом, прислушивался к птичьему гомону и с видом знатока давал Тольке свои пояснения. Он различал по голосам почти всех птиц, но названий многих не знал и потому называл по-своему.
— Слышишь, желтобрюшка поет? — говорил он, обращая внимание на незатейливую песенку овсянки. — А трещат, тараторят — это пестрогрудки…
Пестрогрудками он называл дроздов, краснозобиком — малиновку, тюриком — зяблика, крапивника за подергивание коротким хвостиком — подергушкой, а чекана за бесконечные поклоны — богомолкой.
— А это кто? — спросил Толька, когда над Ситью со свистом пронеслась стайка куликов-перевозчиков.
— Это витлики. Они так и кричат: «Витли-витли-витли…»
Неожиданно в залитых водой кустах ивняка, у самого берега, раздались шумные всплески. Толька вздрогнул и вопросительно посмотрел на Гуся. Тот приложил палец к губам, тихо поднялся и осторожно двинулся на шум.
Длинная, как мочало, прошлогодняя трава в воде то тут, то там шевелилась, будто была живая. Потом над водой вдруг показался широкий зеленоватый плавник и снова исчез.
«Щуки! — догадался Гусь. — Конечно, щуки! У них же сейчас нерест…»
Он мигом вернулся к костру.
— Все, Толька, теперь живем! Щук ловить будем. А то твоего сала на мое брюхо и на день не хватит.
— Ты взял с собой крючки? — удивился Толька.
— Чудак! Кто же на крючки в это время ловит? Колоть будем. Копьем.
Гусь вырубил тонкий и длинный березовый шест и к концу его крепко привязал бечевкой свой нож, сделанный из плоского напильника в форме кинжала. Копье получилось отличное!
— Давай и мне сделаем! — загорелся Толька и вытащил из кармана складничок.
— Из этого? — Гусь брезгливо скривил тонкие губы. — Им только карандашики очинивать… Ты лучше за костром смотри, дрова собирай!..
Охота на щук оказалась делом более трудным, чем думалось. Добрый час бродил Гусь в воде выше колен, много раз втыкал копье туда, где трава ходила ходуном и где над водой показывались щучьи хвосты. Но тщетно. Когда надежды на успех не осталось, а озябшие ноги перестали ощущать холод, ему все-таки повезло.
После короткого, но сильного удара копьем вода вдруг забурлила, и возле древка вывернулся пестрый бок огромной щуки.
— Есть!.. — во всю мочь заорал Гусь. — Беги сюда!
Толька, расплескивая воду, бросился на помощь.
— Копье держи, копье! Да не наклоняй — в дно дави! Вот так…
Гусь плюхнулся на колени, дрожащими руками нашарил в воде упругую бьющуюся рыбу, нащупал ее голову и впился пальцами в жабры.
— Здоровущая, ох и здоровущая!.. Погоди, погоди, крепче возьмусь!.. Во, теперь потихоньку поднимай копье…
Щука неистово била хвостом, сгибалась в кольцо и резко распрямлялась, пытаясь вырваться. Но Гусь цепко держал ее обеими руками.
— Только копье не выдерни! — хрипел он. — А то уйдет…
Щуку выволокли на берег и отнесли к костру, подальше от воды.
— Понял? Во рыбина! Метровая, не меньше! — ликовал Гусь.
Мокрый до ворота, он прыгал вокруг костра, как дикарь, и протягивал к огню красные, иззябшие руки; в сапогах его хлюпала вода, из многочисленных дыр вырывались фонтанчики.
А Толька, все еще бледный от пережитого волнения, выжимал свои портянки.
— Что мы с ней будем делать? Может, домой унесем?
— Чего-о? Домой?! Сказал тоже! На трое суток, смотри, жратвы немало надо.