Сияющая Цитадель
Шрифт:
Они отъехали на несколько сот ярдов от дороги и двинулись вперед, вровень с остальными. Железные подковы Фарэна цокали по ржавому, спекшемуся от солнца гравию пустыни.
– Мы доедем до тамульской границы, – сказала Флейта. – То, что должно произойти, случится именно там, и прежде, чем это случится, я покину вас.
– Покинешь?! – ошеломленно переспросил он.
– Какое-то время вы неплохо справитесь и без меня. Я не могу присутствовать при этом событии. Тут замешаны правила приличия. Я могу быть, как сказал Итайн, капризной и легкомысленной, но я знаю, что такое хорошие манеры. В этом событии примет
– Она заболеет?
– Наверное, она предпочла бы заболеть. – Богиня-Дитя вздохнула. – Хотела бы я как-нибудь избавить ее от этого, но ничего не поделаешь. Она должна пройти через это, если хочет вырасти.
– Афраэль, ей уже больше трех сотен лет.
– Ну и что? Мне в сотню раз больше, а я все еще расту. То же относится и к Сефрении. Я славная, Спархок, но я никогда не обещала, что со мной будет легко. Ей будет ужасно больно, но, когда она пройдет через это, она станет намного лучше.
– Знаешь, ты говоришь загадками.
– Я и не должна говорить ясно и просто, отец. Это одно из преимуществ моего положения.
От Кинестры до границы к западу от Сарны они продвигались не торопясь, от оазиса к оазису. Спархок не мог бы сказать наверняка, но ему казалось, что Афраэль чего-то ждет. Она и Вэнион много времени проводили над картой, и прыжки отряда через выжженную солнцем пустыню становились все короче, а стоянки в оазисах – все длиннее. Чем ближе подъезжали они к границе, тем медленнее становилось их продвижение и все чаще они просто ехали шагом по бесконечным пустынным землям, вовсе не прибегая к Беллиому.
– Трудно добиться каких-либо точных сведений, – рассказывал Итайн на четвертый день после того, как они покинули Кинестру. – В большинстве случаев свидетелями этих явлений были кочевники пустыни, а они не настолько доверяют властям, чтобы говорить с ними откровенно. Ходят обычные дикие басни о вампирах, вурдалаках, гарпиях и тому подобном, но мне сдается, что эти видения по большей части являются из бурдюка с вином. Кинезганские власти высмеивают эти россказни как бред невежественных простолюдинов, которые слишком много пьют и слишком долго жарятся на солнце. Тем не менее, они весьма серьезно относятся к сообщениям о сияющих.
– Послушай, Итайн, – слегка раздраженно сказал Келтэн, – мы слышим об этих сияющих с тех пор, как прибыли в Дарезию, и всякий раз, едва заходит речь о них, все дрожат, бледнеют и отказываются говорить. Мы посреди пустыни, удрать тебе некуда, так расскажи нам в конце концов, кто же они такие.
– Это будет фантастический и несколько тошнотворный рассказ, сэр рыцарь, – предостерег Итайн.
– Ничего, у меня крепкий желудок. Это что, чудовища? Двенадцати футов ростом и о девяти головах или что-нибудь еще в том же роде?
– Нет. На самом деле, как говорят, они похожи на самых обычных людей.
– Почему их так странно называют? – спросил Берит.
– Может, позволишь спрашивать мне? – грубо оборвал его Келтэн. Судя по всему, он до сих пор еще целиком не избавился от своих подозрений насчет Берита.
– Прошу прощения, сэр Келтэн, – растерянным и слегка задетым тоном отозвался Берит.
– Так что же? – вновь обратился Келтэн к брату Оскайна. – Что значит это название? Почему их так называют?
– Потому что они светятся, как светлячки, сэр Келтэн, – пожал плечами Итайн.
– И это все? – недоверчиво осведомился Келтэн. – Целый континент готов помереть от ужаса только потому, что какие-то люди светятся в темноте?
– Конечно нет. Их свечение – это своего рода предупреждение. Каждый житель Дарезии знает, что, если к тебе приближается некто, сияющий, как утренняя звезда, надо уносить ноги, спасая свою жизнь.
– Что же могут сделать эти чудища? – спросил Телэн. – Они едят людей живьем, разрывают их на куски или что-то в этом роде?
– Нет, – ответил мрачно Итайн. – Предание гласит, что само их прикосновение – смерть.
– Как у ядовитых змей? – спросил Халэд.
– Намного хуже, молодой господин. От прикосновения сияющего плоть человека гниет и разлагается, сползая с костей. Это посмертное гниение, только вот жертва при этом еще жива. Легенды изобилуют ужаснейшими описаниями подобных случаев. В них описываются люди, что застыли как изваяния, душераздирающе крича от муки и ужаса, а их лица и тела между тем превращались в слизь и стекали с костей, словно растаявший воск.
– Живописная картина, – содрогнулся Улаф. – Я так полагаю, эта милая особенность некоторым образом мешает поддерживать нормальные отношения с этими людьми.
– Истинно так, сэр Улаф, – усмехнулся Итайн, – но несмотря на это, сияющие принадлежат к наиболее популярным персонажам тамульской литературы – что немало может сказать об извращенности нашего мышления.
– Ты имеешь в виду страшные истории? – спросил Телэн. – Я слыхал, они многим нравятся.
– Дэльфийская литература намного сложнее подобных опусов.
– Дэльфийская? Что это значит?
– В литературе сияющие именуются дэльфами, – пояснил Итайн, – а мифический город, в котором живут дэльфы, называется Дэльфиус.
– Красивое название.
– В том-то и беда, как мне думается. Тамульцы народ сентиментальный, и мелодичность этого названия застилает слезами глаза наших третьесортных поэтов и изрядно замутняет их мозги. Они отбрасывают более неприятные стороны предания и изображают дэльфов простым пастушеским народцем, который стал жертвой чудовищного недоразумения. За минувшие семь столетий эти стихоплеты обрушили на нас неимоверное количество безвкусных пасторалей и незрелых эклог. Они изобразили дэльфов лирическими пастушками, которые сияют, как светлячки, и в тоске бродят по лугам и долам, драматически страдая от неутоленной любви и высокопарно изрекая высокопарности касательно их предполагаемой религии. Академический мир привык рассматривать дэльфийскую литературу как дурную шутку, которая слишком затянулась.