Скала Дельфин
Шрифт:
И тут–то Гриша сказал свое знаменитое предложение о девушках, которые всегда спешат с выводами. Две девочки сидели позади Нины, одна стриженая, белокурая, по имени Фира, а вторая с маленькими, туго заплетенными косичками, торчащими в разные стороны, — Клава. Они тоже обиделись за всех, но высказаться не успели, потому что Витька Огринчук выскочил вперед и взял слово себе.
Был Витя Огринчук маленького роста, черноволосый, на удивление быстрый и в то же время круглый и мягкий мальчик. Все звали его Огурчик, и он ничуть не обижался на
— Да, и я, и я… Девушки спешат… Я думаю, что… Он пионер, так не делают…
Огурчик говорил увлеченно. Слова не успевали у него за мыслями, и понять, что он говорил, было довольно трудно.
— Если бы все говорили так, как Гринчук, то делать доклады стало бы невозможным, — сказал Гриша и опять замолчал так же неожиданно.
Андрюша Кравченко сидел, пытаясь быть важным, и не высказывался. Вообще Андрюша Кравченко был человек действия. Он мог учудить самую невозможную вещь, но высказываться не умел. Уже давно прошло то время, когда он с пренебрежением относился к девушкам, но и он не одобрял слишком строгого приговора Нины.
Школьники смотрели все время на лицо Бориса Петровича, пытаясь угадать его мнение. Учитель только улыбался, слушая их, и высказываться не спешил.
Витя Огринчук не смутился первой неудачей и решил, что ему все же крайне необходимо высказаться. Пообещал самому себе, что будет очень спокойным и выдержанным. После такого обещания, уже ни минуты не колеблясь, начал новую речь:
— Исключать нельзя, — сказал он, и все удивились, как это у Витьки так здорово получилось, — я повторяю, исключать нельзя. Кто знает, почему он… А Нина спешит с выводами.
Здесь Витя почувствовал, что вот сейчас начнутся те же гонки мнений со словами, и попытался остановиться. Из этого ничего не вышло и минуты две все удивленно слушали отрывистые слова, которые слетали с Витиных уст. У него были предложения, вполне продуманные и понятные, но выразить их он не мог.
Совершенно неожиданно для всех сказал:
— Все!
И сел как раз вовремя, потому что Андрюша Кравченко уже начинал смеяться, а Гриша собирался сделать свои ехидные выводы относительно Витиной речи.
Борис Петрович обвел глазами всех школьников, и тогда из–за спины Нины Ивановой прозвучал Клавин голос. Когда она говорила, ее косы болтались в воздухе, а правая рука с вымазанными в чернила пальцами вытягивалась вперед, как у настоящего оратора.
— Мы должны рассмотреть этот вопрос со всех сторон, положительных и отрицательных. — Она точно сказала последние, недавно вычитанные в книге слова, и победно оглядела собрание. — Да, товарищи, положительных и отрицательных.
— Положительных и отрицательных, — повторил Гриша Глузберг, как бы любуясь красотой таких высокоученых слов.
— Да, — повернулась в его сторону Клава, — и ничего не значит, товарищи, что в данном случае пионер Вася еще имеет в перспективе двойку по географии, но исключать
— Каждая речь имеет свои положительные и отрицательные стороны, — сказал Гриша.
— Да… узнать… нельзя… — снова выскочил Витька, и, хотя слов было сказано очень мало, все его поняли.
— А я думаю, что это не наше дело, — кокетливо поправляя стриженые волосы, сказала Фира. — Ну, заснул и больше не будет. Ну, заснул и проснулся. Надо сказать, чтобы больше этого не делал. И помочь ему мы здесь ничем не можем.
— Неправда, — крикнул Витя, и даже Андрюша Кравченко исподлобья посмотрел на Фиру, отвернулся и пробормотал что–то такое, чего собрание не услышало.
Борис Петрович, улыбаясь, слушал всех своих воспитанников, давая им возможность высказаться и самим прийти к какому–то решению. Однако школьники могли затянуть разговор до вечера.
— Кто знает, у кого живет Вася? — спросил он, и неловкая пауза сразу же воцарилась в классе. — Что, никто не знает? Странно, очень странно. Ну, а где он живет, вы знаете?
— На Садовой, — ответил Андрюша, — на Садовой в сорок восьмому номере.
Борис Петрович начал расспрашивать школьников, и выяснилось, что никто не знает, где и у кого живет Вася, есть ли у него отец и мать. Знали только то, что он ходит в школу уже третий год, двоек у него не было, однако об «отлично» тоже не слышно. Уроки он пропускает часто и всегда говорит, что был болен, хотя иногда в это время его можно увидеть на пристани.
Вот и все, что знали про Васю школьники. Винить их в том, что они мало интересовались товарищем, было невозможно, потому что Вася держался отдельно, несколько настороженно, и близких друзей у него в классе не было.
Все это показалось Борису Петровичу немного загадочным, и он решил узнать сам, почему Вася мог заснуть на уроке.
— Ну, так что же, товарищи? — сказал он. — Надо нам узнать, как живет Вася. Сам он нам не расскажет. А нам надо было бы хорошо знать, как живет один и наших пионеров и как это могло случиться, что школьник уснул, слушая географию.
— Крепкий сон — залог здоровья, — неожиданно для всех и для самого себя сказал Гриша, но никто не улыбнулся, и школьный философ смущенно замолчал. Нина махнула рукой в его сторону, и Гриша сделал вид, будто это сказал не он. Борис Петрович не обратил внимания на Гришины слова.
— Так как вы думаете? Как узнать? Пойти мне завтра к нему домой, или можно как–нибудь узнать так, чтобы сам Вася об этом не знал?
Нина Иванова молчала с того момента, когда все отклонили ее слишком строгое предложение. Теперь она собиралась встать и предложить поставить Васин отчет на общем собрании отряда и там хорошо расспросить этого сонного пионера о его жизни. Но неожиданно поднялся Андрюша Кравченко, и Нинин план погиб навеки.