Скала Таниоса
Шрифт:
Все вокруг знали, что для Рукоза нет большего наслаждения, чем водить гостей по своему поместью. Он обожал выставлять свои богатства напоказ, но по крайней мере с Таниосом его намерения к этому не сводились. В первый раз, возможно, так и было, но при следующих встречах, отягощенных долгими терпеливыми объяснениями, особенно когда дело доходило до червоводен, источающих нестерпимое зловоние гниющих червей, тут уж чувствовалось не бахвальство, не простая кичливость, юношу окружали новой для него заботой, которая не оставляла его равнодушным.
Асма часто их сопровождала в этих прогулках. Иногда Таниос протягивал ей руку, помогая пробраться сквозь колючий кустарник или перепрыгнуть через лужу; там, где террасы
Юноша воспринимал все это не без удовольствия, но, возвращаясь домой, то бишь к Столтонам, больше об этом не задумывался. Он редко обращался к этой девушке даже с кратким словом и избегал засматриваться на нее, ему казалось, что в противном случае он обманул бы доверие гостеприимного хозяина. Не потому ли, что, как однажды обмолвился пастор, «речь шла о таком обществе, где высшее уважение к женщине состоит в том, чтобы ее не замечать»? Хотя мне представляется, что со стороны Таниоса это было в основном следствием юного возраста и застенчивости.
Во второй раз Асма попалась ему на глаза лишь в последнее воскресенье перед его возвращением в селение и беседой с Надиром у края скалистого обрыва. Он отправился к Рукозу, но его не застал. Тем не менее согласно местному обычаю он вошел в дом и стал бродить из комнаты в комнату, приглядываясь, как идут работы. Бывший управитель задумал оборудовать приемную залу, достойную дворца, а главное, достойную его амбиций, ибо она была еще просторнее, чем Зала с колоннами в замке шейха, соперником которого ему хотелось себя считать. Пока что шла отделка. Мастера деревянной мозаики уже покрыли стены золоченой резьбой, но пол еще не был выложен плиткой, а вместо фонтана, коему по замыслу предстояло красоваться в центре залы, белел всего-навсего восьмиугольник, начертанный мелом.
Там-то и находился Таниос, когда Асма явилась, чтобы принять гостя. Они вместе понаблюдали за кропотливым трудом мастеров перламутровых поделок. Пол залы загромождали ведра, длинные отрезы ткани, штабеля мраморных плит и корзина с домашней утварью — об острый угол одного из переполняющих ее предметов девушка чуть было не ушибла ногу. Тогда Таниос взял ее за руку, чтобы помочь ей обойти препятствие. А поскольку она на каждом шагу рисковала оступиться, он продолжал крепко сжимать ее руку.
Так они какое-то время будто очарованные прохаживались туда-сюда, глазея на потолок, как вдруг в коридоре послышались шаги.
Асма поспешно выдернула руку:
— Нас могут увидеть!
Таниос повернулся к ней.
Ей было двенадцать лет, и она была женщиной. С четко очерченными губами. От нее пахло диким гиацинтом.
Они продолжали блуждать по не до конца отделанной гостиной, но ни тот, ни другая больше не замечали того, чем якобы любовались. И когда шаги в коридоре, отдалясь, замерли, их руки вновь соединились. Но это были уже не те, не прежние руки. Ладонь Асмы показалась Таниосу горячей и трепетной, как птица. Словно тот выпавший из гнезда птенец, которого он однажды посадил к себе на ладонь, — казалось, он был напуган, попав в незнакомые руки, но вместе с тем и приободрился, уже не чувствуя себя покинутым.
Оба оглянулись на дверь. Потом посмотрели друг на друга. И потупились, смеясь от волнения. Переглянулись снова. Их веки сомкнулись. Их дыхание искало путь в потемках на ощупь.
Ваши губы при первом касанье отпрянули сразу, Словно бы счастье свое вы уже исчерпали и нынеЕсли бы Таниосу в те дни довелось прочесть эти строки, сочиненные нечестивым погонщиком мулов, он бы лишний раз проклял его «мудрость старого филина». И был бы прав, ибо в доме Асмы ему суждено познать счастье. Мимолетное? Но счастье всегда таково — продлись оно неделю или тридцать лет, слезы, которые проливаешь в последний его час, всегда одинаково горьки, и все равно приходится пережить муки ада, чтобы обрести право на завтрашний день.
Он полюбил эту девушку, она полюбила его, и ее отец, по всей видимости, одобрял это. Были такие слова, которые для Таниоса ныне стали звучать по-другому. Скажем, когда Рукоз называл его «сын мой», это следовало понимать как «зятя», «будущего зятя». Как он раньше не догадался? Если бывший управитель так упорно вводил его в курс своих дел, он так поступал именно потому, что видел в нем будущего мужа своей единственной дочери. Через год ей исполнится тринадцать, ему будет шестнадцать, без малого семнадцать, они смогут заключить помолвку, а через два года пожениться, чтобы спать рядышком.
Прошло несколько недель, он продолжал навещать Рукоза, и эти встречи лишь укрепляли молодого человека в его надеждах. Хозяин дома, к примеру, мимоходом, словно невзначай, говорил ему: «Когда тебе настанет пора самому руководить этими работами…» — а то и совсем уж напрямик: «Когда ты поселишься в этом доме…» — и все это как ни в чем не бывало, будто дело между ними уже решено.
Ему внезапно стало казаться, что его грядущее уже предначертано, притом самой доброжелательной рукой, ведь эта рука сулила ему любовь, обширные знания да еще состояние вдобавок.
Какое препятствие еще могло ожидать его на пути? Гериос и Ламиа? Он сумеет добиться их согласия, а нет, так обойдется без него. Шейх? Само собой, жениться на дочери его врага — не лучший способ снискать его милость, но на что ему сдались эти милости? Так или иначе, дом Рукоза стоит не на его землях, и если бывший управитель умудрился столько лет прожить в раздоре с ним, то чего бояться ему, Таниосу?
Юноша был чересчур доверчив: если бы он получше пригляделся к своему предполагаемому «тестю», он бы понял, что у него есть причины для беспокойства.
Находясь под впечатлением богатства Рукоза, его поместья, которое не переставало расширяться, рекомендательных писем, что тот столь охотно предъявлял, и, может статься, в первую очередь его обличительного красноречия, направленного против феодалов, молодой человек дал себя убедить, что отец Асмы — больше не отверженный, чающий реабилитации, а серьезный, быть может, даже равный соперник шейха.
Стать или, пока суд да дело, хотя бы казаться таковым — именно на это Рукоз и претендовал. По части богатства так оно уже и было, но все остальное к сему не прилагалось. Шли годы, хозяин Кфарийабды, алчный более до наслаждений, чем до денег, мало-помалу беднел, его казна регулярно опустошалась, и если б не единовременное вмешательство английского эмиссара, что помогло ему внести исключительно большую сумму, шейху стоило бы огромного труда расквитаться с ежегодными налогами, которые за годы войны непрестанно росли. В большой замковой зале некоторые колонны теперь уже изрядно облупились из-за воды, что просачивалась сквозь кровлю. Между тем Рукоз, за счет своих шелковичных червей с каждым днем процветавший все более, приглашал самых искусных ремесленников, чтобы они устроили ему меджлис, как у самого паши: зала могла вместить сто двадцать персон, притом без толкотни.