Скамейка
Шрифт:
С раннего утра на рыночной площади многолюдно. Затянутая белыми полотнищами шатров площадь напоминает бурлящее море, посреди волн которого молчаливо стоит одинокая фигура монаха.
Его руки сжимают книгу.
Четыре Наполеона
Часы на тумбочке высвечивают второй час ночи – сна нет. Просто лежу с закрытыми глазами. Думаю, что может быть, причина в кофе, который я пил незадолго до того, как лечь спать, но, по правде говоря, никогда раньше он не действовал на меня подобным образом. Продолжаю
Передо мной – биография Наполеона в изложении Жана Тюлара. Давно прочитана мною, но повторение – мать учения. Пересматриваю знакомые иллюстрации, дохожу до хронологии…
Итак: 15 августа 1769 года Наполеон родился. Через сорок лет 15 декабря он оформил развод с Жозефиной, а ещё через тридцать лет – 15 декабря 1840 года его прах возвращается в Париж. Всеобщее ликование со слезами на глазах…
И тут до меня доходит, что сегодня днём тоже было 15 декабря. И день этот, как видно, не отпускает меня – что-то я в нём недоделал. Собираю с разных полок бюстики Наполеона – их у меня четыре. Два отлиты из гипса, один из бронзы, а самый маленький, хотя и увесист, и подклеен снизу этикеткой с надписью «Made in France», подозрительно смахивает на китайца. Выстраиваю в ряд молчаливую публику в треуголках: «С возвращением, господа императоры!»
Из всех детских игрушек наибольший восторг у меня всегда вызывали оловянные солдатики. Но достать их было сложно, да и стоили они не малых денег. Поэтому, за неимением оловянных, я лепил пластилиновых. С годами интерес мой сосредоточился на миниатюрной фигурке Наполеона, но, увы – в те годы в нашей стране подобные вещи не продавались. И только однажды, уже в середине семидесятых в московском антикварном салоне на «Октябрьской» я увидел бронзовый бюст Наполеона и онемел от неожиданности…
Он стоял на белом кубе, на который обычно выставляются наиболее ценные экспонаты, и шоколадно отсвечивал благородной бронзой. Размером, насколько я помню, он был в половину натуральной величины. Прекрасная работа середины 19 века. Цена была тоже впечатляющей, она раз в сто превышала мою стипендию. Помню ещё табличку с надписью, что данная вещь не подлежит вывозу за границу – и это последнее обстоятельство меня утешало.
Раз в неделю я приезжал в салон, чтобы полюбоваться творением неизвестного мне автора, испытать силу притяжения созданного им образа и попытаться уловить ускользающую нить связи времён. Наши свидания с императором продолжались месяца два, затем фигура Наполеона исчезла. Не скажу, что горе моё было безмерным, но определённое огорчение имело место в моей душе.
Пока образ императора ещё сохранялся в моей памяти, я решил вылепить его уменьшенную копию из пластилина, который специально для этого добыл в родном институте на кафедре скульптуры.
Так появился у меня первый – пластилиновый Наполеон, который последующие два десятилетия сопровождал меня по всем съёмным квартирам и общежитиям, пока в одно прекрасное время не превратился в своего гипсового двойника. Помог этому превращению один молодой скульптор, который, увидав у меня пластилиновый бюстик, предложил отлить его в гипсе. Таким образом, кусок серого пластилина, некогда покинувший стены МАРХИ, перекочевал в мастерские Строгановского училища, где, надеюсь, и остался на вечные времена… Ох, уж этот закон сохранения материи!
Второй, появившийся у меня Наполеон, был тоже гипсовый. На дворе стояли смутные восьмидесятые, и русские слова «Перестройка», «Горбачёв» гуляли по иностранным захолустьям, как у себя дома. Для меня это были годы семейной жизни, а значит, насыщенными чередой всевозможных событий. Что не выходной, – то праздник: дни рождения, юбилеи, свадьбы, поминки, крестины и прочие памятные дни, не считая профсоюзных экскурсий.
Одним из мимолётных и случайных знакомых, оказавшимся в нашем доме по случаю какого-то очередного повода, был зубной техник. Узнав о моём увлечении, он при следующей оказии принёс мне завёрнутую в несколько слоёв бумаги, великолепную отливку настольного бюстика Наполеона – копию с одного очень ценного оригинала.
– Такой же стоял на столе у Пушкина, – с гордостью сообщил он, передавая мне сокровище.
Надо ли говорить, как ликовала моя душа…
Больше мы не встречались. Наступившие большие перемены в жизни нашей страны, совпали с моими скромными переменами. Безудержный ночной кошмар девяностых рубил по живому, расслаивая некогда монолитное общество. Те, кому удалось пережить это лихолетье, перевернули страницу тысячелетия и начали новый отсчёт времени. С наступлением свободы появились и новые возможности.
Первая туристическая поездка за границу – конечно, во Францию! Основной маршрут моего двухнедельного путешествия проходил по местам «боевой славы» Жанны д’Арк. Надо сказать, что вся история Франции является предметом моего внимания, но эпоха Наполеона занимает в ней особое место. И конечно, я надеялся, что мне удастся купить бронзовый бюстик Наполеона.
Такой случай представился в Париже…
Объектив моего фотоаппарата жадно втягивал всё, что выхватывали глаза из бесконечной череды городских сюжетов: дворцы, соборы, площади, дома, бульвары, фонари, парижан и полицейских-мамлюков. И вот, на площади Трокадеро в стеклянных витринах сувенирных киосков нарисовались узнаваемые силуэты… Как магнитик к холодильнику – прилип я к стеклу киоска. Среди пёстрых гирлянд Эйфелевых «растопырок» с невозмутимым достоинством держали строй расставленные по ранжиру, как слоники, маленькие «самозванцы» в треуголках. Ни один из них не имел портретного сходства с тем, кого они представляли. Удивлённый столь беспардонным отношением к человеку, сделавшему так много для славы Франции, я долго высматривал среди выставленных уродцев тех, кто хотя бы немного имел портретное сходство с Наполеоном. Видя мою растерянность, Михал Михалыч, наш гид посоветовал мне отложить покупку до Монмартра, куда вечером мы обязательно должны были подняться.
– Там всё это дешевле купите, – пообещал он.
На исходе долгого июльского дня, утомившись от изобилия впечатлений, я с трудом взбирался по крутым лестницам Монмартра, следуя за последними лучами солнца, уходящего за серую линию горизонта парижских крыш. В этой неравной гонке победило солнце. Панорама ночного города, открывшаяся с вершины холма, подсвеченные конные монументы, больше похожие на космических пришельцев, охраняющих гигантскую сахарную головку собора Сакрэ-Кёр – было последним запланированным впечатлением этого дня.
Ноги взбунтовались, требуя положенного отдыха. С наступлением ночи площадь опустела, художники ушли, забрав с собой её колорит и нераспроданные за день работы. В медовом мареве света старинных фонарей, прижавшись к домам, теснились ряды столиков. Сигаретный дым окутывал фонари. Занятая разговорами, отдыхающая публика источала аромат богемы и безмятежного благополучия.
Один из мужчин нашей группы невозмутимо подошёл к ближайшему столику, принял позу победителя и покровительственно положил свою руку на плечо поперхнувшегося от неожиданности француза. Его брат-близнец сделал снимок. Затем близнецы, которых мы не могли различить даже днём, поменялись местами. Боковым зрением я заметил как круглая голова Михал Михалыча, наблюдавшего за сценой «смены караула», стала ещё круглее, расплывшись от улыбки. В продолжение всего этого действа ошарашенный француз сидел, не шевелясь, как сапёр, наступивший на мину.