Скандал в семействе Уопшотов
Шрифт:
– Простите меня, - сказал он.
Эта заключительная бесцеремонность взбесила Гонору. Она спустилась к себе в каюту. Все было уложено - ее книга и ее штопка, - так что ей нечем было занять себя. То, что она затем сделала, трудно объяснить. Она не была ни рассеянной, ни беспечной, но выросла при газовом и свечном освещении и потому так и не научилась ладить с электроприборами и другой домашней техникой. Они казались ей таинственными и порой капризными; из-за того что она совершенно не знала, как с ними обращаться, и всегда торопилась, они часто ломались, давали короткое замыкание или вспыхивали перед самым ее носом. Ей никогда не приходило в голову, что виновата она сама, напротив, ей казалось, что какая-то темная завеса отделяет ее от мира техники. Безразличное отношение ко всяким приборам, а также злоба на безбилетного пассажира, возможно, и побудили ее сделать то, что она
В Неаполитанский залив они вошли с погасшими огнями. Двигатели бездействовали, и лайнер, потеряв управление, шел кормою вперед, увлекаемый отливом. Выслали два буксира, чтобы отвести его в порт, а передвижной генератор гавани присоединили к корабельной сети, чтобы было достаточно света для высадки. Гонора сошла на берег одной из первых. Звуки голосов неаполитанцев казались ей воплями дикарей, и, ступив на берег Старого Света, она ощутила в себе тот же трепет, какой ощутили ее предки, когда несколько столетий тому назад пересекли океан и достигли другого материка, чтобы дать там начало новой нация.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
18
Состав действующих лиц, участвовавших в Ядерной Революции, менялся так быстро, что о докторе Камероне ныне помнят только по нескольким учиненным им скандалам. На стене за его письменным, столом висело распятие. Фигура Христа была из серебра или из свинца и принадлежала к числу тех реликвий, которые туристы приобретают на глухих улочках Рима и относят в Ватикан, чтобы папа их благословил. Распятие не отличалось ни ценностью, ни красотой, и единственное его назначение сводилось к тому, чтобы удостоверить, что доктор был неофитом, грешником поневоле, так как было известно, что он не верил ни в божественную, ни в научную экологию природы; однако священник, наставивший его на путь истинный, особо подчеркнул, что господь милосерд, и старый ученый преисполнился истовой веры в то, что некая благая сила управляет мирозданием, - это, впрочем, не мешало ему не раз совершать чудовищные грехопадения. Он верил и публично говорил, что брак не является удовлетворительным способом генетического отбора. Для Управления военно-воздушных сил доктор Камерон поставил несколько экспериментов по изменению хромосомных структур, дабы резко увеличить количество людей, которых называют героями. Он верил, что в самом недалеком будущем возникнет генетическое донорство и что ученые смогут четко управлять химизмом человеческой личности. Он легко сочетал в себе веру в вечное блаженство, веру в науку и беспокойство натуры, считая себя провозвестником будущего, в котором сам он будет уже анахронизмом. Камерон был гурманом и знал, как бессмысленно напихивать себя улитками, говяжьей вырезкой, соусами и винами, но любовь к хорошей еде была, по его мнению, признаком того, что он - человек прошлого. Равным образом он считал анахронизмом собственные сексуальные побуждения - раздражающее беспокойство где-то внутри. Его жена уже двадцать лет как умерла, и у него перебывала целая куча любовниц и экономок, но чем старше и могущественней он становился, тем большей осторожности от него требовали, и он уже не мог без риска наслаждаться связью с какой-либо женщиной в Соединенных Штатах.
Камерон принадлежал к числу тех достойных стариков, которые обнаружили, что сладострастие - лучшее средство сохранить жизнь. Во время любовного акта биение его сердца напоминало уличный барабанный бой, возвещающий о казни, но похоть была для него лучшим способом погрузиться в забвение, лучшим способом преодолеть злосчастные признаки старости. С годами, по мере того как возрастал его страх перед смертью а тлением, его желания становились все более необузданными. Однажды, когда он лежал в постели со своей любовницей Лючаной, в окно влетела муха и стала с жужжанием носиться вокруг ее белых плеч. Его стариковскому сознанию муха предстала своеобразным напоминанием о тлении, и он встал с постели в чем мать родила и стал метаться по комнате со свернутой в трубку газетой "Ла коррьеро делла сера", безуспешно пытаясь убить отвратительное создание, но, когда он снова лег в постель, муха была тут как тут и продолжала жужжать у грудей Лючаны.
В объятиях любовницы он чувствовал, что холод смерти покидает его; в этих объятиях он чувствовал себя непобедимым. Лючана жила в Риме, и он встречался с нею там примерно раз в месяц. У этих поездок была, во-первых, вполне официальная причина - Ватикан хотел иметь ракету, - и причина еще более тайная, чем его любовные развлечения. В Риме он встречался с темп шейхами и магараджами, которым
Утро было туманное, и, выйдя из гостиницы. Камерон прислушивался, не раздастся ли шум самолета, чтобы определить, не закрыт ли аэродром, но из-за грохота уличного движения ничего нельзя было расслышать. Взяв такси, он поехал в Айдлуайлд [международный аэропорт в Нью-Йорке (ныне аэропорт имени Джона Кеннеди)] и стал в очередь за билетом. Произошла какая-то ошибка, и ему дали билет в туристский класс.
– Я хотел бы обменять на первый класс, - сказал он.
– Простите, сэр, - ответила девушка, - но на этом самолете нет первого класса.
– Она не взглянула на него и продолжала разбирать бумаги.
– За последний год я тридцать три раза летал по этой линии, - сказал доктор, - и, думается, имею право на то, чтобы мне оказали некоторое предпочтение.
– Мы никому не оказываем предпочтения, - сказала девушка.
– Это противозаконно.
Она явно никогда не видела его по телевизору, и его нависшие густые брови не произвели на нее впечатления.
– Послушайте-ка, барышня...
– Его скрипучий, визгливый голос вызывал враждебные чувства у всех, кто был в пределах слышимости.
– Я доктор Лемюэл Камерон. Я лечу по государственным делам и сообщу о вашем поведении вашему начальству...
– Мне очень жаль, сэр, но из-за тумана все перепуталось. Свободное место в первом классе у нас есть только на вечерний рейс в следующий четверг, если вы готовы подождать.
Камерона взволновало полное невнимание девушки к его высокому положению, ее безразличие или явная неприязнь, и он вспомнил обо всех других людях, которые относились к нему скептически и даже враждебно, словно вся его блестящая карьера была пустым самообманом. В особенности такого рода девушки, в форме, в заморских шапочках, с крашеными волосами и в узких юбках, казались ему столь же далекими, как листва давно вымерших деревьев. Куда эти девушки уходят, когда заканчиваются рейсы и закрываются кассы? Казалось, они захлопывают какую-то ставню, отгораживаясь от него; казалось, они сделаны из другого материала, чем мужчины и женщины его времени, казалось, они в высшей степени равнодушны к его мудрости и могуществу, которые должны были бросаться в глаза с первого взгляда.
– Должен вам объяснить, - мягко сказал Камерон, - что я пользуюсь правом первоочередности и что в случае необходимости могу требовать для себя место.
– Посадка на ваш самолет - в секции номер восемь, - сказала девушка. Если вы согласны ждать до вечера четверга, я могу вам дать билет в первом классе.
Камерон прошел по длинному коридору туда, где кучка жалких на вид мужчин и женщин ожидала посадки в самолет. Это были главным образом итальянцы, в большинстве своем рабочие, официанты и горничные, которые летали на месяц домой повидаться со своей мамочкой и похвастаться нарядами, купленными в магазине готового платья. Камерон любил вытянуть ноги в салоне первого класса, попивать первоклассное вино и любоваться просветами в небе из иллюминатора первого класса, пока самолет на огромной скорости летит к Риму, но туристский класс сильно отличался от того, к чему он привык, и напомнил ему о первых днях авиации. Найдя свое место, Камерон жестом подозвал стюардессу, еще одну невозмутимую девушку с ослепительной улыбкой, в узкой юбке и с выкрашенными в серебристо-золотой цвет волосами.
– Мне обещали место в первом классе, если кто-нибудь не явится, сказал он, отчасти чтобы осведомить стюардессу о положении дел, а отчасти чтобы дать понять окружающей его разношерстной публике, что он не имеет к ней никакого отношения.
– Мне очень жаль, сэр, - сказала девушка с ослепительной в своей неискренности улыбкой, - но на этом самолете нет мест первого класса.
Затем она любезно усадила на места подле него болезненного на вид итальянского мальчика и его мать с грудным ребенком на руках. Камерон повернулся к ним с беглой улыбкой и спросил, не летят ли они в Рим.