Скандальная куртизанка
Шрифт:
— Не обращая внимания на то, что под снегом находились кусты, и камни, а кроме того, ни один дурак с этого холма на санях не съезжал, — смеясь, пояснил Ричленд.
— В каждом поколении кто-то должен задавать курс, — напомнил ему Грейсон.
— И что же случилось? — с любопытством спросил Фредерик.
— Я могу рассказать тебе, — ответил Меррик, откидываясь назад. — Для безопасности мы усадили Гарри в серединку. Дядя Грейсон сел впереди, и мы поехали. Но при спуске нас начало здорово трясти на ухабах, а скорость саней стала слишком большой.
— Я просто не слышал тебя, Меррик…
— …и когда мы почти достигли подножия холма, сани перестали его слушаться. Столкновение с каменным забором впереди казалось неизбежным, но Грейсон предпочел влететь в открытую дверь подвального чулана, и на нас посыпались различные инструменты, мешки из пеньки и бог знает что еще.
Фредерик ахнул и посмотрел на Радклиффа.
— Но больше всего шума наделал старый индюк, который находился в подвале. Перепуганная птица раскудахталась, захлопала крыльями, и послышался громоподобный грохот поваленных ведер и садовых инструментов, — продолжил рассказ Меррик.
— Я никогда в жизни не слышала такого оглушительного шума! — подтвердила герцогиня.
— Наш отец так рассердился, что пообещал отправить Грейсона на службу в Королевский флот.
— Думаю, что Королевский флот был бы в восторге от восьмилетнего офицера, — со смешком проговорила Пруденс.
— А как же индюк?
Грейсон и Меррик переглянулись и расхохотались.
— Птица, — между приступами смеха рассказал Меррик, — настолько переполошилась, что набросилась на герцога, когда он пришел, чтобы выпороть нас.
— О, герцог не на шутку рассердился на эту несчастную птицу! — расхохоталась и мать Грейсона.
— И сделал из нее превосходную пасхальную индейку! — под общий смех добавил Ричленд.
Пока они продолжали смеяться и рассказывать веселые истории о своем детстве, Грейсон окинул взглядом сидящих за столом. Он прожил благословенную жизнь, это правда. Он никогда ни в чем не испытывал нужды — ни в еде, ни в вещах, ни в любви. Будь он проклят, если позволит герцогскому титулу помешать иметь то же самое и своему собственному ребенку. И Грейсон с некоторым ужасом и в то же время с облегчением постучал ножом по стакану, чтобы привлечь всеобщее внимание. Смех и разговоры смолкли.
— Мне нужно кое о чем рассказать вам всем, — чуть застенчиво произнес он. — Я стану отцом.
Это сообщение было встречено гробовым молчанием, А затем заговорили все сразу. Грейсон объяснил родным, что влюбился в Кэтрин Бержерон (это едва не вызвало обморок у его матери), поэтому намерен жениться на ней и воспитать своего ребенка в любви и преданности, как был воспитан в свое время он.
Грейсон и сам удивился. Мысль о женитьбе на Кейт, о том, какому удару подвергнется его репутация и положение, давила уже давно и тяжело, однако он не осознавал, что уже принял решение, вплоть до того момента, пока не озвучил эти слова перед всеми членами семьи. А когда он их произнес, то удивился, почему ему потребовалось так много времени для этого решения. Он не может обойтись без Кейт и без своего ребенка. И ничто ему не помешает.
Он знал, что его семья, в конце концов, тоже примет это. У них был свой кодекс: семья — во-первых, долг — во-вторых.
Но сейчас Грейсон единственный верил, что это правильное решение.
Затем последовало оживленное и жаркое обсуждение. Когда Фредерик начал спрашивать, чем именно занимается куртизанка, Пруденс выгнала сыновей из комнаты. Герцогиня заявила, что это позор для всей семьи, однако Ричленд заверил, что в истории рода Дарлингтонов были и гораздо худшие события, и это заставило всех замолчать в ожидании разъяснений, что же может быть еще хуже.
Когда все перешли из столовой в гостиную, предположений относительно возможных последствий было много.
— Больше всех потеряет Меррик, — серьезно заявил Грейсон и посмотрел на брата.
— Помоги мне Боже, но если руководители Британии устранятся от выполнения того, что правильно для нации, то мы все обречены гореть в аду.
— Браво, браво! — крикнул Роберт Карлайл. Однако герцогиня не унималась.
— Ты безумен, Грейсон! Ты нанесешь непоправимый вред своей семье и доброму имени отца! Все, кому не лень, будут судачить об этом! От нас будут шарахаться все порядочные люди — ты этого хочешь?
— Мама, — терпеливо убеждал ее Грейсон, — а ты хочешь, чтобы ребенок нашей крови и плоти жил в ужасных условиях?
— Разумеется, нет! Почему ты решил, что я говорю об этом? Но прежде всего ты мой ребенок, и я не хочу, чтобы ты страдал, Грейсон! Я очень разочарована тем, что ты можешь разрушить все, что завещали тебе мы с отцом, и хуже того, это скажется на твоих братьях и сестрах. Что будет с Джинни? Она еще даже не вышла в свет, как ты думаешь, кто позарится на нее, если ты поступишь по-своему?
— А как же Грейсон, мама? — тихо спросила Мэри. — Разве у Грейсона нет права на счастье?
— Мэри, ты молода и наивна, — ответила герцогиня. — Дарлингтон — мужчина. У него есть долг и есть право на удовольствия, а у Джинни такой свободы нет.
— Я так решил! — отрезал Грейсон и ощутил в себе смелость, вероятно, впервые становясь хозяином собственной жизни. И мать поняла, что он сделает по-своему, несмотря на все ее возражения и слезы.
Он был бы рад утешить ее и послушаться, но впервые в жизни веление сердца оказалось сильнее чувства долга.
В то время как Грейсон обедал в кругу своей семьи, Диана сидела в полумраке бара и ждала. Ее гость должен был появиться в восемь часов, но пробило уже половину девятого. Наконец Диана услышала стук в дверь, встала и спокойно открыла ее.
Вошла Милли. За ней показались два неряшливо одетых джентльмена, они вели под руки мужчину, который был одет еще неряшливее. Он был грязный, мятый, небритый. Один из сопровождающих подтолкнул его вперед, и он сдернул шляпу, обнажив спутанные белокурые волосы.