Скандальная репутация
Шрифт:
– Вот видите, – глупо ухмыльнулся Алджернон. – Под личиной пристойной женщины скрывается вульгарная простолюдинка!
Герцог надменно улыбнулся:
– Мистер Берд, мне жаль вас расстраивать, но, боюсь, я решил сам заняться воспитанием этой взбалмошной особы. Она уже нанесла ущерб нашей семье в прошлом, и я имею право на возмездие. – Сент-Обин быстрыми шагами пересек комнату и позвонил в колокольчик. – Полагаю, вы будете удовлетворены моим обещанием, поселить обеих сестер на затянутом паутиной чердаке. Там нет даже камина, и его обитатели страдают то от холода, то от
Алджернон, сверх меры возбужденный, все же не позволил себе спорить и решил подольститься к герцогу.
– Конечно, ваша светлость, все будет так, как вы решите. Но мне бы не хотелось обременять вас такими неприятными заботами. Я думаю, что этот крест должен нести ближайший родственник…
– Больше ничего не говорите, – прервал его Люк и сделал знак проскользнувшему в комнату лакею. – Терпению каждого человека есть предел, и, боюсь, свое я уже израсходовал. Поэтому, если вы задержитесь еще хотя бы на минуту, результат вам может не понравиться.
По ошеломленному выражению лица Алджернона было ясно, что он полностью сбит с толку словами герцога. А Розамунда, едва только начавшая приходить в себя, подумала, что обоих джентльменов стоит пожалеть, причем неизвестно, кого больше.
И у нее не было никаких сомнений относительно приказа, отданного герцогом крепкому и мускулистому лакею с непроницаемой физиономией.
Глава 4
Вина, сущ. Состояние индивидуума, который, как известно, совершил опрометчивый поступок, в отличие от состояния того, кто заметал следы.
Розамунда сидела среди разбросанных листков бумаги у секретера в непривычно больших апартаментах, в которые ее только что перевели. Экономка, крепкая здоровая корнуоллка, говорившая с сильным акцентом, настояла, чтобы она освободила свои покои, и в какой-то момент Розамунда решила, что ее сейчас препроводят на чердак. Оказалось, что нет. Просто ожидали новых гостей, для которых потребовалась ее прежняя комната. И Розамунда уже в который раз начала волноваться, не зная, приглашены ли на свадебные торжества члены ее семьи. Судьба не должна быть настолько жестока, и столкнуть их лицом к лицу.
Розамунда задумчиво посмотрела на букет цветов, собранный после обеда. Собственно говоря, букетик был так себе… выбирать было не из чего. Цветов в герцогском парке было не много. Очевидно, в последнее время этому не уделялось должного внимания. Но уже были наняты новые садовники, которые приступили к работе, Розамунда едва не присоединилась к одному из них, выпалывавшему сорняки вокруг флоксов и резеды, с большим трудом удержавшись от столь необдуманного поступка.
Она, если бы могла, проводила бы в парке целые дни, гуляя по пустынным аллеям, удивительно умиротворяющим. Тишину нарушало только жужжание шмелей. Ей часто вспоминался маленький ухоженный садик в Бартон-Коттедж. Только он приносил ее душе отдохновение и покой.
Но теперь Розамунда не была спокойна. Она вздрагивала от каждого звука, опасаясь, что ее обнаружат и заставят присоединиться к другим гостям. После вчерашней ужасной встречи с кузеном мужа ей пока удавалось избегать всех. А вспоминая о лорде Хелстоне, она начинала чувствовать себя преступницей.
Что он думает о ней? Наверное, считает развратной женщиной, рвущейся туда, где она никому не ровня, где ее могут только презирать. Она к тому же не стала защищаться – боялась, что ей не поверят. Теперь его светлость скорее всего не испытывает к ней ничего, кроме отвращения. Интересно, почему же он сразу не выставил ее из замка?
И почему поцеловал? Наверняка, только чтобы отвлечь от тревожных мыслей. И, надо признать, добился своего.
Розамунда несчетное число раз вспоминала этот поцелуй, и в конце концов ей стало казаться, что она все придумала. Она снова и снова представляла потемневшие от страсти глаза герцога, нежность губ, тепло тела. Руки он держал за спиной, давая ей возможность в любой момент отстраниться.
Сердце Розамунды снова гулко заколотилось. Опустив глаза, она заметила, что ее пальцы дрожат, и чернила с пера капают на бумагу. Что это с ней? Она же не собиралась писать письмо отцу с просьбой выслать за ней экипаж. Она никогда и ни к кому не обращалась с просьбами – характер не позволял. Лучше уж с голоду умереть, чем изменить самой себе.
К тому же ехидный подленький голосок где-то в глубине сознания подсказывал, что если получит отказ, то будет знать точно и окончательно, что все потеряно, и вернуться домой не удастся никогда. Не знать – лучше. В неведении таится элемент надежды.
Когда жизнь с мужем казалась не такой уж невыносимой, Розамунда любила представлять себе, что только ее собственная гордость мешает примирению с отцом. Но на самом деле все было гораздо сложнее. Нельзя было забывать и о гордости отца. Разрушить горы, вставшие между ней и отцом, было непросто.
Вниманием Розамунды завладел муравей, выползший на лепесток одного из цветков. Сладкий аромат витал в воздухе. Розмарин, обозначающий воспоминания, шиповник, символизирующий единство удовольствия и боли, бархатцы – знак горя и отчаяния. Букет дополняли эпигеи – знак упорства, и пурпурный гиацинт – воплощение печали. Если вдуматься, смысл букета был ужасен, но цветы очень красивы, особенно в лучах заходящего солнца, льющихся из окна. Собственно говоря, все последние дни были именно такими – одновременно чудесными и кошмарными.
Раздался тихий стук, и в комнату проскользнула Сильвия.
– Роза, ты еще не готова? Вот-вот позвонят к обеду!
– Нет, моя дорогая. – Розамунде никогда не удавалось убедительно лгать. – Я попрошу извинить меня…
– Опять? – Сильвия взяла старую, отделанную серебром щетку для волос, принадлежавшую еще их матери, и начала приводить в порядок локоны Розамунды. – Герцогиня сказала, что пошлет за лекарем, если ты до вечера не почувствуешь себя лучше.
Сестра не ответила, и Сильвия продолжила сооружение сложной прически, которую украшала мелкими цветами из букета.