Скандалы советской эпохи
Шрифт:
В заключение хочется сказать еще об одной детали, явственно проявившейся именно в «Машине времени». Прежде всего это инфантильное, «под детство», звучание голоса, в любой момент использующее микстовые, фальцетные оттенки. В сочетании с усами, а то и бородами артистов эта манера пения полностью перечеркивает мужское начало и в исполнении, и в художнической позиции. Услышать нормальный мужской голос в подобного рода ансамблях стало проблемой. Мужчины! Пойте по-мужски!»
Эта публикация вызвала большой отклик у читателей. Однако реакция оказалась совсем иной, чем рассчитывали организаторы этой акции, – в газету пришло около 250 тысяч возмущенных писем, под многими из которых стояло по сто и более подписей. Таким образом эффект от публикации оказался диаметрально противоположным тому, на что рассчитывали ее устроители. Уверен, если бы подобное письмо было опубликовано против любого из тогдашних советских ВИА, то взрыв возмущения был бы куда более скромным. Ведь к тому времени вокально-инструментальные ансамбли в СССР уже практически вышли в тираж, а вот рок-н-ролл
Приключения статьи
(Алла Пугачева)
О том, что в СССР вездесущая цензура была не такой уж и страшной, как ее расписывают нынче, расказывает еще одна история. Случилась она в апреле 1982 года, когда популярная молодежная газета «Комсомольская правда» решила выпустить к 34-му дню рождения Аллы Пугачевой большую статью Инны Руденко про именинницу под названием «Без страховки». Собственно, это была не обычная статья, а три обширных интервью с певицей, которые она дала журналистке у себя дома на улице Горького. В интервью имелись весьма смелые, по тем временам, пассажи. Например, Пугачева впервые озвучивала свою денежную ставку за один концерт – 47 рублей 50 копеек. Или на вопрос о том, не является ли знаменитый бунтарь Емельян Пугачев ее родственником, ответила: «Возможно – чувствую в себе его кровушку горячую». На вопрос о своих увлечениях певица ответила: «Стыдно признаться, но у меня даже хобби нет – одна работа». На другой вопрос – «Что в первую очередь, какие человеческие качества Вы вызываете на дуэль?» – ответила так: «Корысть, стяжательство, в искусстве – самонадеянность бездарности. А все вместе… Есть слово, все объединяющее: бессердечность. Это и равнодушие, и корыстолюбие, и жестокость, и войны. Бессердечность – вот против чего в первую очередь бунтует все мое существо…»
Дальше – больше. Певица помянула Владимира Высоцкого, с имени которого в советских СМИ, даже спустя почти три года после смерти, все еще не было снято табу: «Многие отождествляют меня с моей героиней – ладно. Верят, что я эксцентрична, – пусть… Зритель знает женщину, которая поет. А женщина, которая не поет… Что ж, Высоцкого ведь тоже, помните, отождествляли с иными его вульгарными персонажами. И не сразу разглядели: вот личность, а это – всего лишь амплуа. Значит, у меня все впереди».
О своих планах на будущее певица выразилась витиевато: «Вот я пробила головой потолок. А оказалось, что до крыши еще чердак. На чердаке пыльно, душно, трудно дышать… Конечно, я могу спуститься назад и тихо, мирно зажить. Но я хочу туда, на крышу! И что же? Снова самой пробивать потолок? А если не хватит сил? И вот я думаю: а может, мне один раз в жизни быть благоразумной, спуститься на лифте, найти пожарную лестницу – она ведь тоже ведет на крышу – и подняться наверх так? Только те, которые избирают такой путь, должны помнить, что и тут нужна страховка… А то еще поскользнешься, как один из булгаковских персонажей». «А что там, на крыше?» – последовал вопрос. «Там такой чистый воздух!..» – ответила Пугачева.
Это интервью можно смело назвать одним из самых откровенных у Пугачевой за несколько лет ее славы (а слава эта, как известно, началась в 1975 году). Однако на пути публикации внезапно встали высокие цензоры. Сначала материал был направлен для визирования в ЦК партии. Но там его не стали смотреть и спустили ниже – в ЦК комсомола: мол, ваша газета, вы и решайте. Комсомольские идеологи прочитали… и схватились за голову, поскольку во многих пассажах певицы они уловили скрытый смысл. «Какой такой чердак она имеет в виду? – спрашивали цензоры. – Где это у нас трудно дышать? И что это за крыша такая, где чистый воздух?» В итоге из большого многополосного материала было вычеркнуто больше половины текста, а то, что осталось, теперь тянуло на полстранички. «Вот это и печатайте», – было сообщено автору статьи. Но та, взглянув на материал, ужаснулась и приняла решение спрятать материал в архив. Поняла: печатать эти огрызки – навлечь на свою голову несмываемый позор.
Однако минуло всего четыре месяца, и 28 августа 1982 года «крамольная» статья Руденко (под названием «Без страховки») все-таки увидела свет. Что же случилось?
Дело в том, что в те дни в стране началась очередная подписная кампания, которая складывалась для самого массового молодежного издания не самым удачным образом. Чтобы привлечь к себе внимание подписчиков, требовалось опубликовать что-нибудь сенсационное. Вот тогда и вспомнили про статью Руденко. Но та согласилась на публикацию только в первоначальном виде, то есть без купюр. Главному редактору газеты пришлось лично ехать в ЦК ВЛКСМ и уговаривать их выпустить статью если не в полном варианте, то хотя бы с минимальными сокращениями. В итоге цензоры пошли на попятную. Из статьи вылетел только один крупный кусок: про сотрудничество Пугачевой с Альфредом Шнитке (они работали над симфонической поэмой «Фауст»), поскольку у того были определенные трения с властями и упоминать его имя посчитали неуместным.
Скандал на фоне сплетни
(Геннадий Хазанов)
7 мая 1982 года по Центральному телевидению был показан концерт, приуроченный к Дню радио. В нем выступили несколько популярных артистов эстрады, в том числе и юморист Геннадий Хазанов. Именно присутствие последнего и вызвало нешуточный скандал.
Хазанов прочитал в том концерте «Монолог сплетника», где вытащил на «свет божий» несколько расхожих баек, ходивших тогда в народе, в том числе и сплетню о любовных отношениях, которые якобы связывали композитора Раймонда Паулса и Аллу Пугачеву. Сплетен на этот счет тогда в обществе ходило много, причем абсолютно разных: некоторые из них были скроены грубо и цинично, другие имели романтический оттенок. Иные же имели и то и другое в равной пропорции. Например, ходила тогда в обществе байка о том, что Паулс подарил своей «возлюбленной» белый рояль (романтично), за которым они не только сочиняли свои знаменитые хиты, но и занимались любовью (цинично). Слух был настолько широким, что достиг ушей жены Паулса, которая проживала в Риге. И она в него поверила. Более того, решила при первом же ближайшем посещении столицы узнать правду лично от самой Пугачевой. Певица сумела выйти из положения достойно. Она выкрасила свой старый рояль в белый цвет, и когда жена композитора спросила его о «подарке» мужа, Пугачева ответила: «Зачем мне еще один белый рояль, если мне вполне хватает моего старого?» Конфликт был исчерпан. Но вернемся к Хазанову.
В его «Монологе» про рояль не было ни слова, однако хватило и другого: того, что Хазанов вообще заикнулся о «романе» композитора и певицы. В итоге уже спустя несколько дней на телевидение обрушился шквал телефонных звонков, а также стали приходить письма и телеграммы от возмущенных телезрителей. Люди, видимо, памятуя, что это уже не первый «наезд» юмориста на Пугачеву (в апреле 81-го он, как мы помним, учил ее уму-разуму на страницах «Литературной газеты»), насылали на голову артиста чуть ли не все кары Господни: они требовали, чтобы Хазанова немедленно лишили звания, права выступать на столичной сцене и загнали туда, куда Макар телят не гонял. И при этом в каждом письме содержалось требование, чтобы артист немедленно публично извинился перед Пугачевой (про Паулса речь почему-то не шла, видимо, из-за того, что он был пришлый – рижанин). Сегодня подобная ситуация ничего, кроме недоумения, вызвать не может, поскольку в капиталистической России полоскать личную жизнь «звезд» в СМИ стало делом привычным и даже узаконенным, и на это дело обижаются лишь сами «полоскаемые», а читатели очень даже этому рады. В СССР все было иначе, поскольку какая-никакая мораль в обществе все-таки соблюдалась.
Но вернемся к инциденту с Хазановым.
Призвать его к ответу поклонникам Пугачевой так и не удалось. За юмориста заступилась влиятельная газета – «Советская культура» (она была органом ЦК КПСС). 4 августа устами ее журналиста Юрия Смелкова там было сказано следующее:
«Что же происходит? Некоторые зрители приписывают монолог персонажа актеру и требуют для последнего всяческих кар. Причем сами же возмущенные зрители пишут о том, что есть люди, с удовольствием распространяющие небылицы „о лучших артистах“, но, когда такого рода люди высмеиваются со сцены, некоторые зрители почему-то возмущаются».
На этом скандал был исчерпан.
1983
Сбежавшие в «рай»
(Андрей Тарковский / Юрий Любимов)
После смерти Л. Брежнева в ноябре 1982 года к власти в СССР пришел бывший шеф КГБ Юрий Андропов. Либеральная элита встретила его приход с определенными надеждами, поскольку считала этого человека «своим» (Андропов долгие годы покровительствовал либералам). Однако все карты спутал президент США Рональд Рейган. Именно в начале 80-х он объявил крестовый поход против коммунизма, и Андропову пришлось срочно переквалифицироваться из либералов в державники. В итоге либералы взвыли, а иные из них вообще подались из страны, поскольку испугались за свое будущее благополучие. Самыми известными из сбежавших были двое, причем оба режиссеры: один из кинематографа – Андрей Тарковский, другой из театра – Юрий Любимов. Начнем с первого.
Выпустив в 1980 году фильм «Сталкер», Тарковский два года спустя съездил в Италию, где снял очередной свой фильм – «Ностальгию». Отметим, что это была первая в его кинематографической биографии картина, снимавшаяся целиком на средства западных кинематографистов. Между тем фильм оказался пророческим, чего не скрывал даже сам Тарковский. По его же словам:
«Я хотел рассказать о русской ностальгии – том специфическом для нашей нации состоянии души, которое возникает у нас, русских, вдали от родины. Я видел в этом, если хотите, свой патриотический долг, каким я сам его чувствую и осознаю. Я хотел рассказать о роковой привязанности русских к своим национальным корням, к своему прошлому, своей культуре, к родным местам, близким и друзьям, – о привязанности, которую они несут с собою всю свою жизнь, – независимо от того, куда их закидывает судьба. Русские редко умеют легко перестроиться и соответствовать новым условиям жизни. Вся история русской эмиграции свидетельствует о том, что, как говорят на Западе, „русские плохие эмигранты“, – общеизвестна их драматическая неспособность к ассимиляции, неуклюжая тяжеловесность в попытках приспособиться к чужому стилю жизни. Мог ли я предполагать, снимая „Ностальгию“, что состояние удушающе-безысходной тоски, заполняющее экранное пространство этого фильма, станет уделом всей моей жизни? Мог ли я подумать, что отныне и до конца дней буду нести в себе эту болезнь, спровоцированную моим безвозвратно утерянным прошлым?..»