Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
И оба тотчас вышли из палаты. Мне показалось, что они куда-то торопились.
— Они, — пробормотал я. — Кто они?
— Попытайтесь заснуть, — сказала сестра.
Я попытался, и мне это удалось. Это был единственный способ не думать о том, что произошло.
Ехал я не слишком быстро. Как в любой другой день, когда, немного недоспав, выбирался из дома, чтобы покататься на лыжах. Сегодня был прекрасный день, словно специально для лыжных прогулок. Сияло солнце, синело небо, и слегка поскрипывал снег. Озеро Экольн, наверное, уже успело замерзнуть. Ребята на пару лет моложе меня в такие дни всегда удирают из школы. Я вспомнил о том времени, когда тоже удирал из школы и либо играл в футбол, либо ходил на лыжах.
Голова была тяжелая, желвак на шее побаливал. Я достал сигарету и включил радио.
У забора стояло темно-красное «порше», модель 1959 года. Солнце рассыпало искры по покрытому лаком металлу. Издали оно казалось кровавым пятном в бескрайней снежной пустыне. Вокруг не видно ни души. Я остановил свой «крайслер» возле «порше» и вышел из машины. Потом достал лыжи, положил их на плечо и подошел к крыльцу. Там уже стояла пара лыж, прислоненная к стене. Я поставил рядом свою пару и поднялся на крыльцо. В доме никого не было. Я вернулся в комнату отдыха, которая выходила окнами на юг. Там стояло несколько диванов, кресел и столов. Мебель была низкая и удобная. У стены я увидел камин, выкрашенный в белый цвет. Но побелка уже немного загрязнилась. На каминной полке стоял аквариум, в одном углу — старый приемник, который, видимо, не работал, а в другом — старое пыльное пианино. Комнату заливали солнечные лучи, в ней было тепло и уютно. Я подошел к окну и выглянул во двор. Он сидел в кресле спиной ко мне. Несколько секунд я смотрел на него, потом вышел из комнаты.
Он сидел, откинувшись на спинку кресла, широко расставив ноги. Как и в прошлый раз, он был в замшевой куртке и серых лыжных брюках. Шея была небрежно повязана шарфом. Я сразу увидел, куда пришелся мой удар. Его левая бровь основательно вспухла. Я взял из комнаты кресло и поставил рядом. Он поднял голову.
— Это ты?
Потом он закрыл глаза и снова откинулся на спинку кресла. Да, кому же еще быть, как не мне? Мое появление не особенно его удивило. К тому же он назвал меня на ты, как старого приятеля. Я сел в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Мне ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать. Должен же он наконец заговорить!
Солнце палило немилосердно, и у меня снова разболелась голова. «Пожалуй, мне удастся загореть, пока я здесь»,— подумал я. Мы сидели молча минут пять.
— Чудесный день, — сказал он наконец.
Мы снова помолчали. Сегодня он был не слишком разговорчив.
— Ты уже ходил сегодня?
— Еще нет, — ответил я. — Я только что приехал.
— С Ульрикой?
— Нет, один.
Я сделал короткую паузу.
— Я приехал встретиться с вами.
— Правда?
И это тоже его не удивило. Мои слова поразили его так же мало, как и мое внезапное появление. Казалось, нет ничего особенного в том, что я приехал в Ворсэтра только для того, чтобы встретиться с ним. Он не спрашивал, зачем мне нужно с ним встретиться. Возможно, предчувствовал, что будет дальше.
— Здесь дышится удивительно легко и свободно, — сказал он.— Только надо приезжать сюда до того, как солнце растопит снег и понаедут лыжники. Тогда весь этот простор словно принадлежит тебе одному.
— Не слишком ли много для одного?
Но он меня не слушал.
— Ты бывал в горах?
— Случалось.
— Самое потрясающее там — это воздух и безмолвие. Сотни километров воздуха и никем не нарушаемое безмолвие. Великое безмолвие.
Воцарилась тишина.
— Там я счастлив, — сказал он, немного помолчав.
— А с Мартой Хофштедтер вы были счастливы? — немедленно спросил я.
Он помолчал и не спеша ответил:
— Человек бывает счастлив по-разному. В горах — это одно счастье, с Мартой — совершенно другое.
— Но счастье в горах, пожалуй, надежнее!
Он ничего не ответил.
— Ибо это счастье вечно! — с вызовом добавил я.
Мы снова замолчали. По-прежнему сияло солнце. Перед нами расстилалось бескрайнее белое поле. Чуть дальше темнела роща, между голыми стволами виднелось озеро. Его уже сковало льдом. Лишь на самой середине чернели полыньи.
Потом он опять заговорил. Говорил медленно, делая большие паузы между словами, но держался более свободно и непринужденно, чем когда-либо раньше. Теперь он был тверд и спокоен, и глаза его больше не бегали, ища точку опоры. Как ни странно, он переменился к лучшему. Такая перемена обычно происходит с людьми, у которых все позади и уж ничто не может облегчить их судьбу. Я сидел и слушал, а в голове у меня что-то все время стучало. Он долго рассказывал о своем отце, лауреате Нобелевской премии. И хотя отзывался о старике не слишком хорошо, тем не менее чувствовалось, что он им гордится. Смысл его слов сводился к тому, что его отец, жестокий и холодный человек, предъявляет ко всем такие же суровые требования, как и к себе самому. И ужиться с ним нелегко. Он просто невыносим. У меня даже сложилось впечатление, будто он пытается свалить всю вину на отца. Потом он замолчал так же неожиданно, как и заговорил.
Снова стало тихо. Он достал трубку из кармана куртки и тщательно ее набил. Я достал сигарету. Он разжег трубку и задумчиво выпустил облако дыма.
— Ты слышал что-нибудь об Эбергарде Винцлере? — спросил он.
Я покачал головой. Он спрашивал меня, но разговаривал с самим собой. Я был ему совершенно не нужен.
— Я тоже о нем ничего не слышал, — продолжал он. — Беднягу Эбергарда Винцлера все давным-давно забыли,— Он немного помолчал.— В Тюбингене жил человек по имени Эбергард Винцлер, — продолжал он. — В годы Первой мировой войны он написал книгу, которая трактует вопросы причинной связи.
— Ну и при чем тут Винцлер?
— Он пришел к тем же самым выводам, к каким пришел недавно я. Мое обычное невезение.
Он криво усмехнулся. Теперь я начал понимать смысл всей этой истории. Оказывается, надо было просто вспомнить, что дважды два — четыре. Итак, загадка была разгадана, пасьянс вышел.
Манфред заскрипел стулом и возник перед моими глазами, бледный, как мертвец. Потом он схватился за сердце и с глухим стуком упал на стол в семинарской аудитории университета. Этого я никогда не забуду. И буду помнить до гробовой доски.
Он встал и выбил из трубки табак.
— Составишь компанию?
Он не ждал моего ответа. Он вообще ничего не ждал. Все, что происходило вокруг, ему было абсолютно безразлично. Он спокойно прошел мимо меня к лыжам. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Он остановился и стряхнул снег с ботинок. Я тоже очистил ботинки от снега. Пусть он немного прогуляется. Следующий шанс будет очень нескоро.
— Экольн покрылся льдом,— сказал он, стоя ко мне спиной и надевая лыжи.
— Вижу, — ответил я. — Но лед еще слишком тонкий.