Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
Мы только что пообедали и теперь в гостиной за маленьким круглым столом у окна пили кофе и ели трубочки, которые испекла Биргит.
— Какой ты циник, Эрнст!
Я повернул голову и встретил укоризненный взгляд Биргит.
— Как тебе не стыдно, ведь умер Манфред!
— Разве смерть становится трагичнее от того, что умирает человек, которого мы знаем? — спросил я. — Почему мы оплакиваем покойного друга и никак не реагируем на смерть незнакомого человека? Разве это справедливо? Вот в чем вопрос, Биргит! Почитай некрологи в газетах и поразмысли, почему так получается.
— Нельзя собрать в одном сердце все печали мира, — ответила она спокойно. — Но наших родных, близких и друзей мы должны оплакивать. Ведь, кроме нас, больше некому…
— Харалд, ты узнаешь, откуда это?
— Минутку… Ну конечно, тетя Ида!
— Совершенно верно,— кивнул я.— Тот, над чьей могилой не льется слез, никогда не обретет вечного блаженства. Таким образом живые обеспечивают усопших, пропусками на небо.
— Памятуя о несовершенстве человеческой натуры, я бы сказал, что это довольно рискованное предприятие.
— Никогда бы не подумал, что прокурор будет цитировать мисс Марпл!
— Два сапога пара, — грустно вздохнула Биргит. — Почему обязательно надо верить в самое худшее?
— Потому что, как полагает мисс Марпл, чем хуже мы думаем о людях, тем ближе к истине наши ожидания.
— А следователь всегда должен ожидать самого худшего, — добавил Харалд. — Это его обязанность.
— Да здравствует наше викторианское воспитание!
Я наполнил чашку и поднял ее к висевшему на стене портрету председателя уездного суда Фредерика Бруберга.
— Все знают, что у Манфреда было больное сердце, — сказала Биргит. — Теперь я пойду проверять письменные работы, а вы можете выдумывать все, что вам взбредет в голову.
Она встала, улыбнулась Харалду и, выходя из комнаты, оторвала лепесток от последней увядшей грозди пеларгонии.
— Конечно, у Манфреда было слабое сердце, — начал я. — Но кто бы мог подумать, что дело обстоит так скверно? Нет, по-моему, главный аргумент против версии убийства — то, что его просто некому было убивать. Он никому не мешал. Правда, он не располагал к себе людей. Я неплохо к нему относился, но особенно нежных чувств никогда не питал. Как, впрочем, и все, за исключением, может быть, одной лишь его жены Анны Лизы.
Я взял пачку «Джона Сильвера» и вытряхнул сигарету.
— Манфред был педант и зануда, — продолжал я. — От одного его вида начинало сосать под ложечкой. Светочем науки его тоже не назовешь. Зато он был невероятно трудолюбив и добросовестен, как говорил отец, честен до мозга костей. Манфред был не столько ученым, сколько бухгалтером от науки. Он собрал невероятное количество фактов, аккуратно разложил их по полочкам и проверял, согласуются они друг с другом или не согласуются. Ну посуди сам, кому могла прийти в голову бредовая мысль убивать такого типа?
Харалд молча посасывал трубку. В ней что-то шипело и клокотало, как в старом котле.
— Слишком честные люди иногда бывают обременительны, — сказал он. — Они могут мешать нечестным. Особенно когда их интересы сталкиваются. — Харалд протянул руку за футляром со щеточками для чистки трубки и продолжал: — Кроме того, мотив убийства далеко не всегда следует искать в характере убитого. Разве можно объяснить, скажем, убийство Дездемоны только на основании анализа ее личности? Нет, человека убивают не только вследствие каких-то особенностей его натуры или его поступков, но и просто потому, допустим, что он занимает чье-то место. И мешает тому, кто сам на него метит.
— В данном случае речь идет о кафедре гражданского права, — сказал я. — Но ведь это невероятно! Неужели ты полагаешь, что кто-то из претендентов на место прикончил Манфреда, чтобы самому занять кафедру? Может быть, ты и меня подозреваешь?
— Когда имеешь дело с учеными, никогда нельзя быть уверенным до конца. — Харалд усмехнулся. — Никогда не знаешь заранее, что они могут выкинуть. Возьми хотя бы результаты конкурса. Да, кстати, я забыл поздравить тебя с первым местом!
— Спасибо! Но одно первое место, одно третье и одно четвертое едва ли дают мне право рассчитывать на профессуру. Тем более что первое место я получил от Рамселиуса.
— Ну и что? — удивился Харалд. — Насколько я знаю, к Рамселиусу все относятся с величайшим уважением и считают его самой яркой звездой на факультетском небосклоне.
— Я забыл, что ты изучал право в Стокгольме и еще не разобрался в созвездиях Упсалы.
Я стряхнул пепел с сигареты и предложил Харалду еще кофе.
— Рамселиус отдал мне предпочтение просто потому, что я его ученик и в своей работе использовал разработанный им метод, который он, разумеется, считает самым эффективным.
— А это не так? — язвительно поинтересовался Харалд.
— Мне лично кажется, что метод весьма разумный, иначе я не стал бы его применять. Но я вовсе не думаю, что это единственный путь к достижению истины. Не менее важных результатов можно добиться и с помощью иных методов. Несомненно, Рамселиус полагает, что если бы Манфред и Йоста Петерсен применили его метод, они достигли бы большего. Однако он считает, что их работы отличаются глубиной и — во всяком случае работа Петерсена — представляют немалый научный интерес.
— Итак, смерть Лундберга означает, что место профессора получит Петерсен?
— Да, теперь в этом можно не сомневаться. Почти все были убеждены, что кафедру возглавит Манфред. Он пользовался репутацией человека надежного и в высшей степени положительного. И ничего нет удивительного в том, что наиболее вероятной после Манфреда была кандидатура Петер-сена. У обоих самый большой педагогический стаж, и они успели опубликовать гораздо больше печатных работ, чем мы. А Петерсен к тому же отнюдь не бездарен.