Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
У меня не было никакого желания подниматься в пустую квартиру. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Поэтому я перешел Эфре-Слотсгатан и направился к дому, где жили Бринкманы.
В ночь со среды на четверг в городе бушевала такая метель, что даже старожилы подобной не помнят. В четверг утром я проснулся очень рано оттого, что ветер отчаянно стучал в окна. Метель выла и стонала. В комнате было холодно. Я натянул одеяло до самых ушей и попытался снова уснуть, но тщетно. Тогда я включил радио и нарвался на передачу для детей. В ней расписывали лето, солнце и зеленую траву. У артистки, которая читала текст, был удивительно чистый и звонкий голос. Как приятно, наверное, слышать этот голос рядом с собой в постели, когда просыпаешься поутру!
Я встал, сунул ноги в ледяные тапки и запахнул покрепче халат. Снег набился через окно в кладовую и насыпал на верхней полке маленькие, словно игрушечные, сугробы. Снег хлестал по окнам кухни и гостиной, оставляя на стеклах маленькие круглые пятна. Он кружился огромным непроницаемым облаком. Дом на противоположной стороне улицы казался совершенно белым, сама улица была засыпана напрочь, сугробы уже выросли на метр над машинами. Градусник за окном показывал минус восемь.
Около полудня я пошел в студенческий клуб на улице Святого Ларса почитать газеты. На открытой со всех сторон площади возле университета ветер меня настиг и заставил отступить в Епископский переулок. Гейер, мерзший на постаменте в университетском парке, был весь залеплен снегом, но держался, как всегда, молодцом. Муза, присевшая у его ног, вся оделась в белое. Никаких дорожек в парке не было и следа. Какая-то машина пыталась пробиться через снежные заносы. Мотор ревел, из выхлопной трубы летели клубы дыма, колеса бешено крутились, но ни с места.
Прочитав газеты, которые, как всегда, нагоняли тоску, я спустился в комнату с телевизором. Там, в подвале, можно было получить солидную порцию последних известий и прочих новостей.
— В такое бедственное положение мы не попадали вот уже десять лет, — говорил представитель таксомоторного парка репортеру телевидения. — Мы пострадали больше, чем за все праздничные вечера перед Рождеством, Новым годом и Первым мая, вместе взятыми. Это был просто какой-то кошмар. Мы делали все, что могли. Но шоферы отказались выезжать за город, где могли в любой момент застрять в сугробах. Несколько часов движение такси было полностью парализовано. Автобусное сообщение тоже шло с большими перебоями. Положение усугублялось тем, что из-за плохой видимости три автобуса столкнулись и их пришлось снять с линии. Управление городского хозяйства работало с полной нагрузкой начиная с трех часов утра в четверг. Ветер срывал крыши домов и валил телеграфные столбы. Снег парализовал железнодорожное сообщение и вызвал хаос на шоссейных дорогах. Настоящее стихийное бедствие.
Машина «скорой помощи», которая везла женщину из Евле в Академическую больницу в Упсале, застряла из-за снежных заносов в Грючоме. Женщина была в тяжелом состоянии, но никому из врачей добраться до Грючома не удалось. Пришлось обратиться за помощью к авиации, но пока ни один вертолет на место происшествия не прибыл. Две огромные фуры застряли на дороге в Утре и блокировали все движение. Все утро бушевала метель и непрерывно шел снег. Произошло множество аварий: из-за метели водители не видели идущих впереди машин…
Уже после того как я ушел из студенческого клуба, метель стала постепенно затихать. Ветер немного ослабел, снег больше не валил такой сплошной стеной, как раньше. Я вышел на Йернбругатан и направился к Бринкманам. В дверях я столкнулся с фру Эллен, которая собиралась уходить. Пока я раздевался в прихожей, мы перекинулись парой фраз об ужасной метели. Потом я прокрался в комнату Ульрики. Она лежала в постели и читала. Увидев меня, она приподнялась. Ее белокурые волосы были распущены и спадали на плечи. Она не успела накраситься и была в клетчатых брюках и куртке в голубую, белую и синюю полоску.
Я сел возле нее на роскошную кровать и взял две сигареты с ночного столика. Раскурил обе и одну сунул ей в рот.
— Что читаешь?
— Рабле, — ответила она. — Точнее, рассуждения Панурга о браке.
— Это интересно?
— В конце января мне сдавать Ренессанс.
— Знаю. Но я спросил, нравится ли тебе Рабле.
— Нравится.
Но он уже ей явно разонравился. Она закрыла книгу и положила ее на ночной столик.
— И это все, что ты можешь сказать о Рабле? — ехидно спросил я. — Ведь ты будущий филолог!
— Но сейчас не семинар по истории литературы.
— А разве ты пытаешься думать только на семинарах?
Взяв книгу, я подошел к окну. Перелистал ее. Она была иллюстрирована рисунками Доре.
— С какой ноги ты сегодня встал? — спросила она, по-прежнему лежа в постели.
— Не помню. И во всем наверняка виновата эта проклятая метель.
Я отвел взгляд от книги и стал смотреть в окно на университетский парк. По полярному ландшафту, окружавшему Эрика Густава Гейера, ковыляла фру Эллен. А Гейер стоял, заложив руки за спину, прямой и невозмутимый, как всегда. Только на голове у него появилась белая шляпа.
— Иди садись, — сказала Ульрика. — Ты что, прирос к окну?
— Где старик? — спросил я.
Все пространство между университетом и Густавианумом превратилось в бескрайнюю белую пустыню. Среди этой бескрайней белой пустыни фру Эллен казалась маленькой черной точкой. Она двигалась в направлении на юго-восток. Еще несколько секунд — и она исчезнет.
— Я не люблю, когда ты называешь папу «стариком»!
— Ты сама так его называешь.
— Я — совсем другое дело.
Я положил книгу на ночной столик и сел рядом. Она прижалась ко мне и обняла меня за шею.
— Где старик? — упрямо спросил я.
— В Юридикуме, — ответила она и поцеловала меня. Я поцеловал ее. Она прижималась ко мне все сильнее.
— Он не вернется раньше полудня, — сказала она.
— Мне бы не хотелось, чтобы старик вдруг ввалился сюда, когда я лежу в постели с его дочерью, — сказал я. — В отличие от тебя я еще сохранил способность смущаться.
— Ты меня любишь? — спросила она.
— Неужели ты не слышишь, как нелепо это звучит? — возмутился я.
Но Ульрика была упряма.
— Я еще не уверен, — сказал я.
Но что проку в словах?
Прошло больше часа, пора было подумать и о желудке. Ульрика приготовила яичницу с ветчиной, поджарила хлеб и сварила большой кофейник крепкого черного кофе. Мы сидели в библиотеке, ели и слушали музыку. На проигрывателе медленно кружился диск Яначека.
— Старик, конечно, убежден, что Манфреда отравил Герман Хофштедтер, — сказала Ульрика, порхавшая по комнате в черно-белой пижаме. — Он все утро висел на телефоне. Болтал со стариком Юханом, и с Эриком Бергреном, и с тем парнем из Лунда… Как его зовут?