Шрифт:
Первые Врата
Дорога Черепа
Посвящается Шине, с благодарностью, в том числе за кошек.
Между песчинками остаются крохотные щелки.
Я спрятался в одну такую щель, а ко мне ползло насекомое, огромный жук, в сияющем черном панцире, и на когтях у него топорщились щетинки.
Он подхватил меня и перевернул на спину. Я упал. Кружилась голова. Меня с ног до головы облепил мусор — помет и пыль, дохлые муравьи, обрывки листьев. Мы стали
Он схоронил нас.
Но мы стали солнцем, и прорвали земную кору, и воспарили в небо.
Она слышит гром Царицы Дождя
Узкий проход оставался только с самого края.
Но даже при этом ступица, торчавшая из деревянного колеса, перекрывала дорогу, и пришлось, втянув живот и не дыша, протискиваться боком. А до смерти надоевшая черная накидка предательски цеплялась за стену.
Но за повозкой все же можно было спрятаться.
Забившись туда, Мирани ухватилась за доски, поставила ногу на ступицу и, осторожно подтянувшись, выглянула.
Повозка была нагружена апельсинами. От их запаха, резкого и сладкого, текли слюнки, у голодной Мирани еще сильнее засосало под ложечкой, заныли потрескавшиеся губы. Ей уже много недель не доводилось съесть целый апельсин. Стащить бы хоть один! Но на площади, в пыли, играя в кости, сидели три стражника из войска Аргелина, и риск был слишком велик.
Загремели кости.
Мирани прикусила ноготь, потом поймала себя на этом и вынула палец изо рта. Эта привычка была у нее в раннем детстве и в последнее время неожиданно вернулась. Ретии по-прежнему не было видно. Где она? Девушки договорились встретиться, когда над Городом пробьет полуденный гонг. С назначенного времени прошел уже целый час. Наступила самая жаркая пора, улицы Порта притихли. Закрылся рынок, люди разошлись по домам. По раскаленным мостовым бродили только бездомные собаки.
«Что она затеяла? Уж не поймали ли ее?»
Она спрашивала себя скорее по привычке, потому что ответа все равно не было. Может быть, никогда и не будет.
«А где же ты, о Ярчайший? — сердито подумала она. — Куда ты подевался, когда так нужен мне?»
Площадь располагалась высоко над кварталом Сукновалов. Ретия выбрала для встречи это место, потому что отсюда было пять разных выходов, а окрестные улицы представляли собой лабиринт из дворов, переулков, лестниц, увешанных сохнувшим бельем. И в этот час здесь обычно никого не бывает.
Однако надежды не оправдались.
На другой стороне улицы, у закрытых ставень винной лавки стояли несколько солдат. А через мгновение появилась целая фаланга новых наемников Аргелина — людей с бледной кожей, в непривычных одеждах, говоривших на незнакомом гортанном языке. На глазах у перепуганной Мирани они промаршировали вдоль улицы. На солнце блестели бронзовые доспехи, ножные латы, наконечники копий.
Аргелин что-то затеял.
Присев на корточки, превозмогая боль в онемевших ногах, она смотрела, как солдаты остановились посреди площади, возле статуи Царицы Дождя.
Офицер отдал
Мирани облизала пересохшие губы. Если вернуться под тень вон того полосатого навеса, то, может быть, удастся юркнуть в ближайший переулок, ускользнуть, не привлекая лишнего внимания.
Но если ее остановят…
А что делать, если появится Ретия?
Вдруг послышался шум, Мирани обернулась. Из дома напротив выбежал невысокий пожилой человек. Тревожно крича и хватаясь за голову, он помчался прямиком к солдатам.
Наемник, стоявший ближе всех к старику, недолго думая, схватил копье и сунул бегущему под ноги. Старик споткнулся и упал, тяжело ударившись о землю.
Наемники расхохотались. Один из них отпустил какое-то замечание.
Старик с трудом поднялся на колени, в мольбе простирая руки, и до Мирани донесся его хриплый, почти неразборчивый шепот:
— Не делайте этого. Прошу вас, добрые люди! Вы затеяли страшное злодеяние. Это святотатство!
Наемники, видимо, не поняли ни слова. Один из них небрежным жестом толкнул старика в грудь; тот упал, хватая воздух ртом, а солдаты вернулись к своей работе.
Вдруг Мирани догадалась, что они задумали, и ее обуял ужас.
Солдаты сгружали с мулов веревки и какие-то блоки. Светловолосые люди, ловко раскрутив веревочные петли, забрасывали их на плечи Царицы Дождя, на шею, на простертую руку.
— Нет! — почти беззвучно простонала Мирани.
Статуя была огромная, выше всех домов. Ее вырезали из цельного куска камня — зеленого, как море, агата с тонкими прожилками. Вековечное, древней человеческой памяти, спокойное лицо Царицы Дождя тысячелетиями взирало на Порт, на белые дома, полукругом выстроившиеся вдоль безбрежной морской синевы. В тысячах складок ее платья блестели кристаллы, прикрепленные рукой скульптора, а по лазурной голубизне воротника разбежались золотые скорпионы, скарабеи из коралла и янтаря. В вытянутой руке Царицы горела под лучами солнца большая бронзовая чаша. Когда-то из нее бил фонтан, ниспадал каскадами, искрился, и ослепительные брызги, будто алмазы, падали на белый мрамор к ее ногам. Но за годы засухи фонтан иссяк, и даже река, возобновившая свой бег, не смогла его оживить. На раскаленных мраморных плитах, среди мусора и битых горшков, нежились на солнце ящерицы.
Зашуршали веревки.
Мирани стиснула кулаки.
«Сделай же что-нибудь!» — потребовала она.
Но Бог не ответил. Он молчал уже два месяца. А в это время вокруг нее рушился мир.
Вдруг солдаты, игравшие в кости, вскочили на ноги, побросали кости в шлемы, схватили копья. Не успели они выстроиться, как на площадь въехала первая шеренга телохранителей.
Мирани пригнула голову, тихо ругаясь самыми худшими словами, слышанными от Орфета.
Рабы, окруженные отрядом вооруженных телохранителей, несли паланкин. Мирани мрачно вгляделась в него. Паланкины в Порту были запрещены. Все, за исключением этого. Вместо занавесок его окна были закрыты плотными ставнями из папируса, для прочности укрепленного металлом — чтобы выдержать удар брошенного ножа. А сами окна превратились в щели, и за ними стояла темнота. Из этой темноты смотрели внимательные глаза, Мирани знала, чьи.