Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

Фирдоуси Абулькасим

Глава сорок девятая

Бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Убийство румийца Кута

Когда рассвет из-за шатров поднялся, — От войск обоих страшный рев поднялся. Не стало видно солнечных лучей, Мир потемнел от копий и мечей. Земля горою сделалась железной, Сияющее небо — черной бездной. Как хищный зверь, разъяло солнце пасть, Мечи нависли тучей, чтоб упасть. От крика, ржанья, звона то и дело Долина в горы убежать хотела. Взглянул на поле боя Чубина. Отвагу возбудила в нем война. Как сталь его свирепого кинжала, Убийства существо его алкало. Два взгляда опустил он тяжело На левое, на правое крыло. Душа восторг почувствовала львиный И разделилась на две половины. Сказал Ялонсине: «Будь впереди И середину войска поведи, А я в сраженье два крыла направлю, — И левое, и правое возглавлю». На поле боя посмотрел Хосров. От войска почернел земной покров. На холм взошел он вместе с Ниятусом. С Бандуем и Густахмом черноусым, И богу он сказал на пехлеви: «Всесущий, милость правому яви! Стремятся эти воины к победам, Но лишь тебе исход боренья ведом. О правда правд, о высота высот, Скажи, кто ныне счастье обретет?» Румиец Кут, глава большой дружины, Внезапно вырвался из середины. Он прискакал к зеленому холму, Встал пред Хосровом и сказал ему: «О шах, взгляни ты оком прозорливым На честолюбца, созданного дивом! Суровою была к тебе судьба, И ты бежал от этого раба. Добился он могущества и славы, Лишился ты и войска, и державы. Но жизнь свою доверил я мечу, Я воевать злодея научу!» Когда Хосров услышал слово Кута, Им овладели боль, печаль и смута. Ведь он сказал: «Твоя душа слаба, Все потеряв, бежал ты от раба». Но в сердце спрятав глубоко обиду, Ответствовал Хосров, спокоен с виду: «Скачи. Увидит раб твой меч стальной, И к бою повернется он спиной. Но сам-то не беги ты от Бахрама, Чтоб губы после не кусать от срама». Помчался Кут на вороном коне. Летит, — копье в руке, душа в огне. Вскричал Ялонсина: «Будь осторожен, Бахрам, кинжал свой вытащи из ножен: Слон опьяненный скачет вдалеке, С арканом у седла, с копьем в руке!» Но грозен был Бахрам, смотрел он люто И ждал, пылая, приближенья Кута. В противников Хосров вперил глаза, А в сердце — гнев, а на щеке — слеза. Метнул свое копье румиец смелый, Но не упал на землю враг умелый: Он сразу же лицо прикрыл щитом, Двуострый меч он обнажил потом, Противнику не дал он уклониться И на две части разрубил румийца. Когда румийский витязь лег во прах, Невольно рассмеялся шахиншах. Вселилась в сердце Ниятуса буря. Он с яростью сказал, глаза прищуря: «О венценосец, не хорош твой смех. Смеяться над убитым — страшный грех. Ты ценишь хитрость, ты забыл о чести, Твоя душа, заснув, не жаждет мести. Сапфиры и диргемы здесь найдем, — Таких, как Кут, нигде мы не найдем! Кому смешон разрубленный на части, Тот в день сраженья потеряет счастье». «Увы, смеялся я не оттого, — Сказал Хосров, — что нет в живых его. Я понял, что карает рок жестокий Тех, от кого услышит он попреки. Сказал мне Кут: «Бежал ты от раба, Для битвы с ним душа твоя слаба». Но если раб так страшен в день сраженье, То я не вижу в бегстве униженья». А в это время крикнул Чубина: «Ведите вороного скакуна! Убитого врага к седлу привяжем, Хосрову жалкий труп его покажем». Исполнили воители приказ. Мертвец к седлу привязан был тотчас. Назад к своим войскам скакун помчался, Убитый богатырь в седле качался. Потряс Хосрова сердце мертвый Кут. Велел он труп освободить от пут, Велел он мускуса насыпать в раны. Лег, в полотне, воитель бездыханный — С мечом в руке, с кольчугой на груди, Лицом

к боям, что будут впереди. К владыке Рума, в полотно зашитый, С друзьями был отправлен Кут убитый. Чтоб, на него взглянув, узнал кайсар, Каков раба восставшего удар, Что нет позора в том, когда в сраженье От храброго потерпишь пораженье. Румийцы, со слезами на глазах, Стояли, гнев копя в своих сердцах. Вдруг ринулся отряд мятежной рати Сквозь голоса рыданий и проклятий. Ни трепета, казалось, ни преград Не знал десятитысячный отряд. Еще не ведал ни один страдалец Таких ударов пик, мечей и палиц! Казалось, мир в кровавой мгле исчез, Казалось, кровью плачет свод небес. Так много трупов на земле валялось, Что для живых дороги не осталось. В пустыне Дук великое число Воителей румийских полегло. Немало было славных, именитых Военачальников среди убитых. Хосров оплакал скорбный их удел. Он раненых перевязать велел. Горой высокой сделалась лощина, Когда собрали мертвых воедино. Хосров смотрел на них с тоской в очах. Отчаялся в победе шахиншах. Так Ниятусу молвил он в унынье: «Бахрам победу торжествует ныне. Когда румийцы будут каждый раз Сражаться, как сражаются сейчас, То знай: румийское погибнет войско, — Его оружье сделано из воска! Румийцы завтра отдохнуть должны: Пусть вступят в бой иранские сыны». И поклялись иранцы властелину: «Мы завтра гору превратим в низину!»

Глава пятидесятая

Второй бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Поражение Хосрова. Его спасает ангел Суруш

Когда поднялся белый стяг, когда На полотне растаяла звезда, Когда заговорили утром рано Кимвалов звон и грохот барабана, Когда военных труб раздался рев, Иранцы выступили из шатров И вывели слонов, готовых к схватке, И выстроились в боевом порядке. Казалось: мир, поверженный во мглу, Подобен стал вороньему крылу. Казалось: звезды, свет струя, блестели: То мощных копий острия блестели. Казалось: вся земля надела щит, Но под щитом душа ее дрожит. Хосров возглавил войска середину. Мусилю, преданному армянину, Чей грозный меч был недругам знаком, Велел он левым управлять крылом. Гардуй, что храбростью себя прославил, Иранцев правого крыла возглавил. Шапур, и Андиён, и Сипансор Вступить готовы были в бранный спор. Стоял вблизи царя царей Ирана Густахм — его ограда и охрана… Молчал Бахрам. В раздумье медлил он, Отсутствием румийцев удивлен. Но вспомнил он о бое неизбежном И на слоне помчался белоснежном. Шапуру крикнул он: «Зловредный див! Зачем, в своем посланье проявив Ко мне приязнь и обещав покорство, Со мной вступаешь ты в единоборство? Бесчестье — не в обычае вельмож. Ты жаждешь смерти — ты ее найдешь». Шапур воскликнул: «Раб — твое названье!» Ты про какое говоришь посланье?» Сказал Хосров: «Вместилище клевет, — Он по заслугам получил ответ. Все расскажу, когда настанет время. Пусть не гнетет нас черных мыслей бремя». Не ждал Бахрам таких коварных слов! Поняв, что обманул его Хосров, Почувствовал он гнев и раздраженье И белого слона погнал в сраженье. Воскликнул шах: «Будь проклят Чубина! Осыпьте стрелами его слона, Пусть ваши луки дождь прольют могучий, — Уподобляйте их весенней туче!» Воители не пожалели стрел: Слоновий хобот сразу посинел. Бахрам потребовал коня гнедого И, шлем надев, он битву начал снова, Но градом стрел осыпан был опять. Скакун его не в силах был скакать. Он спешился и за пояс засунул Подол кольчуги и, как буря, сдунул Своих противников, помчавшись в бой С мечом в руке, с щитом над головой. Иранцы, лица от Бахрама пряча, Теряли по дороге луки Чача. Ему другого подвели коня. Бахрам помчался, всадников гоня. Он в середину их влетел, как пламя, Он опрокинул миродержца знамя, Он родовитых в бегство обратил, Он правому крылу забрался в тыл. Тогда, как волк, увидевший барана, Коня погнал направо шах Ирана, Где был Гардуй, что славою богат, Где встретился с могучим братом брат. Им протянуть не захотелось руки, А натянуть им захотелось луки. Они сцепились в яростной борьбе, Один другого прижимал к себе, И, отпустив, стояли наготове. Спросил Бахрам: «Зачем ты жаждешь крови? Ужели ты отрекся от отца И жаждешь брата своего конца?» Сказал Гардуй: «Идущий на добычу, Ужели старую забыл ты притчу, Что братьям в дружбе нужно быть всегда, Но если разделила их вражда, То пусть дерутся, не жалея силы, То пусть дерутся до последней жилы! Ужели против брата выйдет брат, Когда в нем честь и совесть видит брат?» Ушел Бахрам от гневного Гардуя, Душою удрученною тоскуя, А тот приблизился к царю царей, — Лик воина железа был черней. Гардуй с любовью встречен был Хосровом: «Будь вечно счастлив под небесным кровом!» Сказал Густахму шах, тоской объят: «Когда в бою румийцы победят И даже, может быть, Бахрама ранят, То войско Рума, возгордясь, воспрянет И голову поднимет до небес, Себя считая чудом из чудес. Не потерплю я чванства чужестранцев, Что свысока посмотрят на иранцев. Я видел, как они сражались все: Как стадо в бурю, разбежались все! Ни от кого мне помощи не надо. Не лучше ль стать мне во главе отряда, И, двинувшись на вражескую рать, Победу малым войском одержать?» Густахм ответил: «Властелин могучий, Сомнениями душу ты не мучай. Отважных выбери богатырей, Достигни светлой цели поскорей». Сказал Хосров: «Проникни в гущу войска, Узнай, кто предан мне душой геройской». Густахм к рядам помчался боевым. Открыл он список именем своим. Включил туда Шапура, Андиёна, Бандуя и Гардуя — стражей трона, Зангуя, равного слонам и львам, Шерзиля, верного своим словам, Озаргушаспа, храброго Хуршеда, С кем неразлучною была победа, Тухвора, что к сраженьям был влеком, Пируза с Фаррухзодом-смельчаком. Таких мужей он выбрал две седьмицы, Для битвы обвязавших поясницы. Из войска вывел он богатырей, Предстал он с ними пред царем царей. Сказал Хосров: «Отважные вельможи, Да поведет вас в битву голос божий, Отрадней умереть, начав борьбу, Чем подчиняться дерзкому рабу. В день битвы не склоняйтесь вы к испугу, В день битвы замените мне кольчугу». Богатыри хвалу произнесли, Хосрова нарекли царем земли, Хосрову обещали под присягой, Что ринутся на недруга с отвагой. Душой воспрянув, двинулся Хосров, Четырнадцать возглавил храбрецов… Дозорные помчались по долине, Бахраму доложили о дружине. С арканом длинным, с палицей большой, С честолюбивой, бодрою душой, Вдоль войска поскакал мироискатель. Сказал Ялонсине: «Мой зложелатель — Из всех врагов единственный храбрец, Отважный и воинственный боец. Лишь он один от нас лица не прячет, Без трепета по полю мести скачет. Хотя с драконом вышел он на бой, Повел всего лишь горстку за собой. При нем десяток всадников, не боле, — Не различаю их на бранном поле. Низвергнут им, кем буду я? Никем! Чем будет радость бытия? Ничем! Но кто скрывает доблесть в этом мире? Хотя бесстрашных нас всего четыре, — Хосрова разгромим богатырей: Моя звезда его звезды светлей!» Все войско, что стальной стеной стояло, Он отдал Джонфурузу под начало, А сам вперед, с отважными тремя, Погнал коня, доспехами гремя. Воскликнул шах: «Война передо мною: Я здесь, а Чубина — передо мною! С ним трое, вас — четырнадцать мужей, Нам пораженье гибели страшней». Тут волею-неволею румийцы, Чтоб видеть, как дерутся две седьмицы, С которыми кайсар вступил в союз, Взошли на холм. Повел их Ниятус. Их войско, опоясано для битвы, Шептало, трепеща, слова молитвы, И каждый вопрошал: «Ужель Хосров Престола ради умереть готов? В бездействии он держит стан военный, А сам на битву он идет, надменный! О шахе молодом душа скорбит, Сомненья нет, что будет он убит!» Бахрам с его свирепым, алчным взглядом Был для иранцев — волком, войско — стадом, Решили: будет побежден Хосров Тем дивом, вырвавшимся из оков. Богатыри Хосрова заметались И лишь Густахм с Бандуем с ним остались. Хосров на них взглянул, стыдом объят, И поневоле поскакал назад. Сказал Густахму: «Пусть пришлось мне трудно, Но бегство с поля боя — безрассудно. Увидели и знатный, и простой, Что повернулся я к врагу спиной». «Смотри, — Густахм сказал, — летит убийца, А ты один. Ужель ты будешь биться?» Шах оглянулся с трепетом в груди, И четырех, с Бахрамом впереди, Увидел он врагов перед собою. Тогда он снял с себя доспехи боя, Чтоб легче стал он в этот страшный час, Чтоб конь его от верной смерти спас. Помчался юный шах сквозь ветер дикий. Два спутника отстали от владыки. За ним — жестокосердный, гневный враг, Пред ним — огромной глубины овраг, А трое тигров мчатся врассыпную, А пропасть подошла к горе вплотную! Кто в этот миг счастливца поддержал? Он спешился и в гору побежал, Он побежал, смятенный и усталый, Но выросли пред ним крутые скалы. Он побежал, а по его пятам Помчался огнедышащий Бахрам, Крича: «Коварный трус, постыдна робость! С твоим величьем повстречалась пропасть, Зачем же к ней бежишь ты от меня, В пути свой разум бросив и коня?» Как шаху быть? Судьба его зажала Меж камнем гор и острием кинжала. Он молвил: «Бог, мои продли ты дни, Униженному руку протяни! Забуду я о Тире и Кайване, Когда меня избавишь от страданий!» Внезапный шум раздался в вышине. Суруш спустился с неба на коне. Он был одет в зеленые одежды, А конь его скакал тропой надежды. Взял шаха за руку посол небес — Еще не видел мир таких чудес! — И через гору перенес Хосрова, От погубителя спасая злого. Шах молвил, плача: «Кто ты, светлый муж?» «Не плачь, — ответил ангел, — я — Суруш. Ты будешь падишахом, осиянный Творцом, которым взысканы Каяны». Сказав, исчез, растаял, как туман. Не удивляйтесь: всемогущ Яздан… Стал мрачен Чубина при этом чуде. Подумал он: «Пока воюют люди, Нужна мне сила, храбрость мне нужна, Но тяжкой будет с ангелом война!» Он ускакал, кляня судьбы пристрастье, Померкшее оплакивая счастье, А за горой молился Ниятус: Лег на душу его тяжелый груз. Марьям, в слезах, в смятении, в испуге, В немой тоске о царственном супруге, Стояла на коленях пред творцом, Стояла с расцарапанным лицом. Сказал ей воин: «В сердце ноет рана, Боюсь, что нас покинул шах Ирана». Но вдруг, спокоен, весел и здоров, Со стороны другой пришел Хосров. Два воинства тогда возликовали, Марьям освободилась от печали. Приблизился к жене счастливый муж. Поведал ей, как спас его Суруш. Сказал: «Кайсарородная супруга! Творец — моя защита и кольчуга. Несчастье от беспечности пришло: Не надо медлить, наказуя зло. Остался я, беспомощный, в овраге, К творцу взмолился о добре и благе, Открылась тайна бога мне, рабу, Я, наконец, постиг свою судьбу. И Сальм, и Тур, и Феридун едва ли Узреть во сне подобное мечтали! То, что я видел, предвещает мне Победу на войне и власть в стране. О воины, вступайте в битву снова, Вступайте в битву с именем Хосрова!»

Глава пятьдесят первая

Третий бой Хосрова с Бахрамом Чубина. Поражение Бахрама

Горой могучей двинулись войска. Мир почернел от пыли и песка. Бахрам на них смотрел с тоской во взоре: Он чувствовал раскаянье и горе. Но все-таки повел он войско в бой: Пред ним дороги не было другой. Бахрам подумал: «Всеми признается, Что ум и смелость — свойства полководца. Герои выбрали меня царем, Поняв, что я рожден богатырем. Враги отступят, мощь мою почуя: Величье Нуширвана в прах втопчу я!» Он, словно вихрь, по луговой траве Помчался со стрелой на тетиве, С колчаном, на бедре висящим криво, Он ринулся на шаха горделиво. Стрела Бахрама высоко взвилась, Но в неизвестного раба впилась. Тогда Хосров метнул копье в Бахрама, Но не пронзило острие Бахрама: Сломался наконечник пополам Затем, что был в броню одет Бахрам. Смутился шах, когда копье сломалось, Но у Бахрама тоже сердце сжалось. Ударил шах, рожденный силачом, По шлему зложелателя мечом. От страшного удара шлем сломался, Но меч Хосрова вместе с тем сломался. Дружины, растянувшись вширь и вдаль, Услышали скрежещущую сталь, Тогда Бахрама пошатнулось дело, А воинство Хосрова осмелело. От битвы удалился Чубина, Умчал он от Хосрова скакуна, Он понял: эта схватка неудачна, — И небо стало для Бахрама мрачно. А шах, когда отвагу проявил, Иранцев и румийцев вдохновил. Они пошли, оружье обнажая. Казалось: двинулась гора большая. За войском вслед пошли вельможи, двор. Бандуй с Хосровом начал разговор: «С тем войском предстоит нам бой тяжелый. Оно заполнило хребты и долы И многочисленнее саранчи. Противников добром ты приручи. О шах, не следует царям державным Кровь проливать, с рабом дерясь, как с равным. Пусть каждый к нам с повинною придет, Пусть нашу милость смерти предпочтет». Сказал Хосров: «Простой и родовитый, Пусть каждый ищет у меня защиты. С любовью честных воинов приму: Вражды я не питаю ни к кому. Моей короны камень драгоценный Сравню я с тем, кто кинул путь измены». Ночь подняла свой стяг из-за горы. Вступили оба воинства в шатры. На поле боя шум улегся бранный, Запели колокольчики охраны. Немногие могли в ту ночь заснуть. Бандуй поднялся и пустился в путь. С ним рядом звонкий поскакал глашатай, Ясноречивый, доблестью богатый. Меж двух враждебных войск остановясь, Глашатай крикнул, смерти не боясь: «Рабы, что впали в грех, но ищут блага! Велик ваш стыд, но велика отвага! Во имя бога шах прощает всех, Кто совершил большой и малый грех!» Богатыри смежить старались очи, Когда раздался клич в безмолвье ночи. Бойцы Бахрама, сквозь ночную тьму, Внимательно прислушались к нему. И сразу, ратное покинув ложе, К уходу опоясались вельможи. Когда рассвет блеснул из-за горы, Пустыми оказались их шатры. Вельможи к рати двинулись враждебной, А мир сиял, одет зарей целебной. Измена обнаружилась к утру. Пришли друзья к бахрамову шатру. Сказал Бахрам в печали: «Не в сраженье, А в бегстве ныне обретем спасенье». Потребовал для ратников своих Две тысячи верблюдов верховых, Таких, чьи морды в пене, длинноногих, Не падающих на степных дорогах. Все то добро, что в битвах он обрел: Слоновой костью блещущий престол, Все из каменьев, золота, постелей, Все из колец, запястий, ожерелий, Все из одежд, ковров и покрывал, — Навьючить на верблюдов приказал. Оставив многое на поле ратном, С друзьями поскакал путем обратным.

Глава пятьдесят вторая

Хосров посылает Настуда с войском вслед за Бахрамом. Бахрам захватывает Настуда в плен. Прибытие Бахрама к хакану Китая

Когда воздвигла свой чертог заря, Ночной дозор предстал глазам царя И доложил, что скрылся неприятель, Что убежал с дружиной зложелатель. Расстроен этим, выбрал царь царей Три тысячи воинственных мужей, Таких, чьи быстроскачущие кони, Как всадники, одеты были в брони, Настуду приказал возглавить рать, Бахрама отыскать и покарать. Настуд помчался в смуте и тревоге, Но не было Бахрама на дороге. Скакал по бездорожью Чубина, Душа его была потрясена. О венценосных людях рассуждая, Богатый караван сопровождая, Храбрец Изадгушасп с Ялонсиной Скакали незнакомой стороной. Когда уже стемнело, в отдаленье Вдруг показалось бедное селенье. С душой смятенной, с пересохшим ртом, Бахрам вошел к одной старухе в дом, Учтиво попросил, во имя неба, Воды немного и немного хлеба. Ушла старуха, бедности стыдясь. Потом, с дырявым ситом возвратясь, Пред воинами постелила кожу, Взглянула исподлобья на вельможу, Познавшего гонения судеб, И положила в сито черствый хлеб. Заполнив дом старухи до отказу, Бойцы о боге вспомнили не сразу. Ялонсина Бахраму дал барсам, Все вознесли молитву небесам, И с любопытством женщины смотрели, Как жадно черствый хлеб вельможи ели. Когда они поели, Чубина Спросил: «А нет ли у тебя вина?» И та: «Вы не сердитесь на старушку: У тыквы я отрезала верхушку И сделала я чашу из нее. А в старой тыкве я храню питье». Сказал Бахрам: «Что старой тыквы краше, Когда найдем вино в подобной чаше?» Старуха тыкву принесла с вином, Чтоб люди горе потопили в нем. Взял в руки тыкву Чубина, желая Чтоб радовалась женщина седая. «Ты, матушка, приветила гостей. А много ли ты знаешь новостей?» — Спросил Бахрам. Ответила старуха: «Ох, сын мой, столько слов дошло до слуха, Что даже стал мой бедный ум богат. Лишь об одном все люди говорят: «Бахрам бежал без войска, полон страха, А войско перешло под знамя шаха». И тот: «О мать, святая всех святых, Да будет польза мне от слов твоих! Разумно ли Бахрам бежать решился, Иль в этот миг он разума лишился?» Старуха молвила: «Ты — львов гроза, Но, видно, див затмил твои глаза! Пойми, что все смеются над Бахрамом: Он от Хосрова убежал со срамом!» Сказал Бахрам: «Так было суждено. И если он из тыквы пьет вино, И если хлеб ячменный ест из сита, И если он один — себе защита, И если был он вынужден бежать, — То обо всем, приветливая мать, До нового ты помни урожая, Ячмень на скудном поле собирая». Поев, заснул он в хижине глухой, С кольчугой, с кушаком под головой. Открыло солнце тайну небосвода, — Трубу отъезда поднял воевода. Помчались. Тростниковый лес возник. Срезало множество людей тростник. Один из тех людей к дружине вышел. «Добро пожаловать! — Бахрам услышал, — Но как случилось, что издалека Ты в заросли забрался тростника, С бойцами, скачущими в беспорядке, С руками, окровавленными в схватке?» Сказал Бахрам: «К чему вам тростники? Ведь вы — переодетые стрелки! Я знаю вас — и кто вы, и откуда, Я знаю, что Хосров призвал Настуда, Велел ему взобраться на коня, Чтоб жалкий муж преследовал меня, Чтоб я пред ним главу склонил покорно, Признав, что ваше войско непоборно». Все спешились, построились в рады И двинулись, топча свои следы, Из ножен вынули мечи стальные, Одели в пламя заросли густые. Зарделись тростники со всех концов. Огонь сжигал живых и мертвецов. Настуда увидав на поле бранном, Бахрам с седла его сорвал арканом. Не мог вельможа вырваться из пут, Пощады попросил себе Настуд, Сказал: «О богатырь, достойный власти! Прости меня, погрязшего в несчастье, Не убивай меня своей рукой, Я верным сделаюсь твоим слугой!» Сказал Бахрам: «Себя лишь обесславлю, Когда такого труса обезглавлю. Я не убью ничтожного врага, Такой, как ты, не нужен мне слуга! Беги к тому, кто нас возненавидел, Поведай все, что от меня увидел». Настуд вознес Бахраму сто похвал, Он землю перед ним поцеловал. Бахрам, собрав бойцов вооруженных, Погнал коня вдоль зарослей сожженных И с горсткой преданных богатырей На родину приехал, в город Рей. Он пробыл там, спокойствие вкушая, И поскакал к властителю Китая.

Глава пятьдесят третья

Хосров разрушает стоянку Бахрама и пишет письмо кайсару. Ответ и дары кайсара

Примчался шах, тем временем, к шатрам, Где прежде с войском пребывал Бахрам. Дотла стоянку сжег любимец счастья, Бойцам раздал он кольца и запястья. Обрадовались воины дарам, А властелин помчался в божий храм. Он по полю пошел с согбенным станом И, в храм вступив, упал перед Язданом. Воскликнул: «Грешен я, ты — справедлив. Ко мне великодушье проявив, Ты вырвал недруга из почвы с корнем, Пребуду я твоим рабом покорным!» В шатер вернувшись, шах велел писцу Кайсару написать: «Хвала творцу! Он дал мне счастье, знанье и отвагу, Открыл мне путь к невидимому благу, Помчался я, возмездием влеком, Столкнулся я в бою с моим врагом. Мне поле боя не казалось тесным, Покинут был Бахрам царем небесным. Как пламя битвы, пыл его погас. Во мраке ночи он бежал от нас. Без войска он бежал, тоской палимый, Разбили рать и стан его сожгли мы. Теперь спастись мы не дадим ему!» Была печать приложена к письму, И вестник поскакал с письмом владыки. Когда прочел его кайсар великий, Восславил он того, кто создал мир, Устроил во дворце богатый пир, Он щедро дервишам раздал динары, Чтоб радовались молодой и старый, И быстро на письмо нашел ответ, Благоухавший, словно райский цвет: «Бог справедливый, милостивый, правый, Бог солнца, и луны, и звездной славы, Бог знатности, возмездья гневный бог Победу одержать тебе помог. Молись ему, лишь он — твоя защита, Твори добро и тайно, и открыто». Хранимый для великих дел венец, Который завещал ему отец, И ожерелье, и ларец богатый, И жемчугом расшитые халаты, Рубины, что сверкали блеском звезд, Украшенный жемчужинами крест, И сто верблюдов с длинными ногами, Навьюченных каменьями, деньгами, И золотой престол, — отправил в дар Царю победоносному кайсар. Четыре мудреца и звездочета Сопровождали караван почета. Навстречу им велел послать Хосров Высоких саном тысячу бойцов. Прочтя письмо и потрясен дарами, Сказал мобеду правящий царями: «Халат румийский — дивной красоты. Жемчужной нитью вышиты кресты. Иран таких не знает одеяний: Их надевают только христиане. Когда халат надену, скажет свет: «Как христианский царь, Хосров одет». Обидится кайсар, коль не надену, Быть может, заподозрит он измену. Как быть? Боюсь услышать клевету: Мол, ради выгод стал рабом Христу». Сказал мобед: «Ученье наше свято, А вера не зависит от халата. Зардушта веры ты высокий жрец, Хотя кайсар — твоей жены отец». Хосров надел, не оскорбляя дара, Венец кайсара и халат кайсара, Прием устроил он в своем дворце, Предстал в халате, в царственном венце. Решили те, в ком были ум и знанье: «Исполнил он кайсара пожеланье». Другие молвили: «Погиб Иран, Шах принял тайно веру христиан».

Глава пятьдесят четвертая

Ниятус обижается на Бандуя. Их примиряет Марьям

Украсил утром шах свою обитель, Воссел на трон Каяна повелитель, Гостей созвал он в розовый приют, Сказал слуге: «Румийцы пусть придут». Явился Ниятус на то собранье, С мужами знаний и с мужами брани. В халате Рума к ним Хосров сошел, С приветливой улыбкой сел за стол. Приблизился Бандуй с травой священной. Молиться начал шах творцу вселенной, И что-то тихо произнес потом. Тут Ниятус, следивший за столом, (Раскладывал он хлебы в то мгновенье), Встал шумно с места и сказал в волненье: «Я в святотатстве, шах, тебя виню: Надевши крест, не молятся огню». Вскочил Бандуй, столкнув плоды и вина, Ударил по лицу христианина. Властитель пожелтел, как шамбалид, И ярость овладела им, и стыд, Сказал Густахму: «Этот грубый воин Сидеть с вельможей рядом не достоин. Безмозглый, оскорбил румийца он, Меня заставил осрамиться он». Ушел румийский витязь непреклонный, Обидой и вином воспламененный, Надел кольчугу, вынул меч стальной, Чтобы нарушить на пиру покой, Посла отправил во дворец Хосрова. Тот всадник произнес такое слово: «К тебе пришел я, чтоб разбить врага, Меня ударил подлый твой слуга. Пришли ко мне презренного Бандуя, А нет — в сраженье войско поведу я». Тут вспыхнул шах: «Пусть знает Ниятус, Что от Зардушта я не отрекусь, Не отрекусь от веры славных предков, Моих священных и державных предков. Никто не думал вспоминать Христа, Чисты от оскорбления уста, Но верен я Зардушту и Яздану, Христианином никогда не стану. Я видел Рум, я знаю край родной, Кто ты такой, чтоб в спор вступать со мной?» «Я возмущенье войска успокою, Я Ниятуса помирю с тобою, — Сказала мужу мудрая Марьям, — Пусть твой Бандуй пойдет со мной к шатрам, Клянусь, его обратно приведу я, Но пусть румийцы взглянут на Бандуя. Без повода зачем стремиться в бой? Не лучше ль мирною пойти тропой?» Пришелся шаху тот совет по вкусу, Отправил он Бандуя к Ниятусу, Велел он десяти богатырям Сопровождать Бандуя и Марьям. Нужна владыке мудрая царица, На чьих устах всегда совет хранится! «Начни, — сказала, — с дядей разговор, Ты, легкомысленный зачинщик ссор!» Скажи ему: «Иль ты забыл, что вместе Кайсар и шах идут во имя чести? Что с ним родством связал себя кайсар, Сокровища отправил шаху в дар? Иль ты забыл, что слышал от кайсара: «Не отвернется шах от веры старой!» Иль хочешь ты, сердитый Ниятус, Чтобы распался двух держав союз? О нашем благоденствии ревнуя, В свои объятья заключи Бандуя!» Полезен был племянницы совет, И рассмеялся Ниятус в ответ, Бандуя щедро одарил вельможа, Пошел с ним рядом, сердца не тревожа. Шах молвил, Ниятуса увидав: «Бандуй, затеяв ссору, был неправ. Лишен ума, с разгоряченной кровью, Он из-за веры предался злословью. А ты, воитель, будь его умней, Не затемняй ты солнца наших дней. Ужель труды кайсара мы развеем? Еще мне битва предстоит с злодеем, Я жажду отомстить за кровь отца, Чтоб радовались чистые сердца, Ормузд мне завещал свои проклятья, Хочу его убийцу покарать я!» Ответил Ниятус: «О царь царей, Привержен вере пребывай своей, Мудрец к чужим святыням не стремится, Ты не сердись на пьяного румийца!» Они беседовали за столом, И к войску Ниятус пошел потом.

Глава пятьдесят пятая

Дары Хосрова Ниятусу и румийцам и проводы их в Рум. Послание вельможам Ирана

Наутро шахиншах сказал Харроду: «Румийцы опоясались к уходу. Укрась чертоги пышно и светло, Устрой прием, поведай мне число Отрядов старых и новоприбывших, Всех воинов, мне честно послуживших. Обидеть никого я не хочу, Двойную плату каждому вручу». А самым храбрым, сверх обильной платы, Коней вручили, ценные халаты, А Ниятусу дали жемчуга, Подарен также был ему слуга, Украшенный алмазным ожерельем, И конь, скакавший с шумом и весельем. Так много было роздано даров, Что говорили: «Превзошел Хосров Все мыслимые щедрости границы!» Отправились на родину румийцы. Он Руму города вернул назад, Те, что Кисро завоевал, Кобад, С румийцами провел два перехода, — Яд горечи сменила сладость меда. Потом отправился он в храм огня. Завидев купол, он сошел с коня, В слезах к святому подошел он месту, Он две недели там читал Авесту. Когда настало празднество огня, Хосров, обычаи отцов храня, Предписанные совершил обряды, Прося прощенья, помощи, отрады. Он столько дервишам раздал добра, Алмазов, золота и серебра, Диргемов столько, что кругом сказали: «Теперь в жилищах наших нет печали». Затем, чтобы вкусить земных даров, В богатый город поскакал Хосров. Был изобилен этот край счастливый, Сады цвели и золотились нивы. Там пребывал когда-то Нуширван: В том городе построил он айван. Царю обрадовались горожане, Трон для него воздвигли на айване. Воссел Хосров на дедовский престол, Велел, чтобы к нему писец пришел, Чтоб написал советник белоглавый Посланье обитателям державы. Приняв совет Бандуя, шахиншах Густахма, искушенного в делах, Исполненного разума и знаний, Наместником назначил в Хорасане. Бурзмехр, приятный станом и лицом, Назначен был советником-писцом. Потом щедроты шах излил без края, Ситарха, Даробгирда одаряя. Был награжден обильно Ромбарзин, Велел послать Шапуру властелин Дары, овеянные благодатью, Послание, скрепленное печатью. Другим посланием был награжден Вельможа родовитый Андиён: Шах дал ему все города Кирмана, Чтоб справедливо правил, без обмана. Решив Гардую целый край отдать, Он снова приложил свою печать. Болуя, с кем дружна была удача, Назначил шахиншах владыкой Чача. Тухвору молвил: «Утром и в ночи, Храни от всех сокровищниц ключи». Затем взглянул Хосров на ратоборцев, На малых и великих царедворцев, Сказал вельможам твердые слова: «Харрод Бурзин отныне ваш глава. Он шахскими делами будет править, Свое на всех указах имя ставить». Все войско, до единого бойца, Что шаху было верным до конца, И деньги получило, и халаты, Поехало на отдых в край богатый. Глашатаи, правдивые мужи, Весьма красноречивые мужи, С воззванием помчались по державе: «О подданные шаха! Вами вправе Лишь справедливый править властелин, — Покорности достоин он один. Не надо крови проливать в Иране И совершать не надо злодеяний. А если вас обидит кто-нибудь, На вашу жизнь захочет посягнуть, То будет притеснитель тот повешен, В огне святом сгорит за то, что грешен. Принадлежат вам и добро, и дом, Что вы добыли собственным трудом. Пусть ест и пьет свободно каждый сущий, А нет — пусть к нам прибегнет неимущий. Есть в каждом городе у нас казна: Она трудами предков создана. Раздать мы приказали казначеям Голодным людям все, чем мы владеем, Чтоб нищие надежду обрели, И пищу, и одежду обрели. О них забота будет недреманна, Все из казны получат по три мана». Дивился мир деяниям его! Благодаря даяниям его Держава сделалась цветущим раем, Повсюду был Парвиз благословляем. Такой владыка лучше во сто крат Отступника, что знаньями богат! Лишь тех должны хвалы мы удостоить, Кто хочет свой народ благоустроить.

Глава пятьдесят шестая

Плач Фирдоуси на смерть сына

Вот жизнь прошла, мне шестьдесят шестой, Не надо мне гоняться за тщетой. Отцу о смерти сына думать надо, И в этой думе будет мне отрада. Был мой черёд покинуть этот свет, А милый сын ушел во цвете лет. Спешу тебе навстречу, друг далекий, А встречусь — выскажу свои упреки: «Был мой черёд, а ты, в расцвете сил, Ушел и разрешенья не спросил. Ты защищал от бед отца родного, Но ты ушел от спутника седого. Не потому ли от меня ушел, Что молодого спутника нашел?» Тридцать седьмой зимы не пережил он, Обманутый в мечтах, уйти решил он. Он постоянно был суров со мной… Не в гневе ль ныне стал ко мне спиной? Но он ушел, а боль со мной осталась, Мне тяжкая тоска в удел досталась. Ушел он, и теперь в садах творца Он выбирает место для отца. Увы, никто не приходил оттуда, Ни разу не было такого чуда! Он смотрит на меня, он ждет меня, Он сердится: задерживаюсь я. Я медлю, он торопится в дорогу, Со стариком итти не может в ногу, Я стар, он молод, я — отец, он — сын, Но, не спросившись, он ушел один. Что сберегли мы от земного дела? Душа да будет панцырем для тела! Прошу я милосердного творца, Насытившего чистые сердца, Чтоб все твои грехи тебе простил он, Чтоб дух твой омраченный просветил он.

Глава пятьдесят седьмая

О Бахраме Чубина и хакане Китая

А ты, старик, веди вперед рассказ, Свои достаны сказывай сейчас. Когда Бахрам добрался до Турана, Его встречали сын и брат хакана. При каждом был руководитель-жрец, Что ни боец их рати, то храбрец. Десятитысячная рать Китая Скакала, витязя сопровождая, Склонился пред властителем Бахрам, Из уст излиться дал он похвалам. Тот подошел к нему, приязни полон, Ладонью по лицу его провел он, Потом спросил о трудностях пути, О битвах, что пришлось ему вести. Поговорил владеющий страною С Изадгушаспом и Ялонсиною. Бахрам на золотую сел скамью, Хакана руку в руку взял свою И так воскликнул: «О достойный славы Военачальник и глава державы! Тебе известно, что Хосров-злодей На всей земле преследует людей. Продолжит он преследованье злое, Когда он даже заживет в покое. Вот мы с тобой сидим к лицу лицом. Поможешь мне в хорошем и плохом, — Я стану другом преданным Китаю, Своим вожатым я тебя признаю. А если сомневаешься во мне, — Не будем говорить наедине. Я помощи твоей просить не стану, И взоры я направлю к Индостану». «О благородный, — отвечал хакан, — Тебе не надо ехать в Индостан. Я родичем своим тебя считаю, Как сын мой, дорог будешь ты Китаю. Страна моими думами живет, Со мною знать, со мной простой народ. Я над вельможами тебя поставлю, От подчинения тебя избавлю». «Мне в этом поклянись, — Бахрам сказал, — Хочу, чтоб сердце твой язык связал». Воскликнул властелин чистоязыкий: «Во имя бога, нашего владыки, Клянусь, что буду я с тобой во всем, — Я друг тебе в хорошем и плохом!» Друзья, расположась на двух айванах, Ковров потребовали златотканых, Потребовали разного вина, Беседуя друг с другом дотемна. Потом хакан прислал ему каменья, И слуг, и золотые украшенья, Утешить в горести его спеша, И сумрачная ожила душа. Не ездил на охоту, на забавы, Не приходил решать дела державы, Не пил вина и не играл в човган Без друга сокровенного хакан! Он засыпал, Бахрама прославляя. Так жизнь текла властителя Китая. Пришел однажды в ясный час утра К хакану знатный муж Макотура. Во время битвы знал он путь к удаче, Он жемчугом хакана был богаче. Увидел в изумлении Бахрам: Тот муж ударил пальцем по губам, Как простолюдин делает, являя Покорность повелителю Китая, — И слуги, средь дворцовой тишины, Ему вручили деньги из казны: За каждый из почтительных ударов Тот получал по тысяче динаров! Так продолжалось много дней подряд. Темнел при этом у Бахрама взгляд. Однажды он сказал, смеясь: «Великий, Перед тобой склоняются владыки, Но тысячу динаров на заре Ты каждый день даешь Макотуре, Дела такие вижу я впервые: Накопит он богатства даровые!» Сказал хакан: «Таков закон страны. Пред тем, кто нас храбрее в час войны, Кто ради нас тяжелые лишенья И горе терпит на полях сраженья, Гордиться никогда мы не должны, Ему даруя от щедрот казны. Захочет возвеличиться над нами, — Его глаза мы ослепим деньгами, Не то поднимет войско против нас, Чтоб от крамол наш светлый день погас», Сказал Бахрам: «Неправ ты, царь Китая, Бесстыдному невеже потакая. Не должен царь, достигший до звезды, Вручать рабу правления бразды. Прикажешь, — я тебя избавлю скоро От наглого раба и от позора!» Сказал хакан: «Зачем тебе приказ? А сможешь от него избавь ты нас». Сказал Бахрам: «Ответствуй речью гневной. Лишь он придет за данью каждодневной, А лучше — промолчи ему в ответ, Будь с ним суров: поможет мой совет». Рассвет развеял тьму лучом багряным. Предстал Макотура перед хаканом. На воина властитель не взглянул, От слов его хакан свой слух замкнул. Тот рассердился на царя Китая, Зрачки расширились, огнем сверкая, Спросил: «Зачем унизил ты меня? Зачем я дожил до такого дня? Лежит вина, я знаю, на Бахраме: Он к нам явился с тридцатью друзьями, Чтоб нашей рати гибель принести, Чтоб ты свернул с правдивого пути!» Сказал Бахрам: «О воин, храбрый в сече, Повел ты слишком скоро эти речи. Когда властитель, разумом ведом, Захочет следовать моим путем, То впредь не будешь ты, слуга лукавый, Так дерзко расхищать казну державы Лишь потому, что ты смелее льва, Что ты в бою — трехсот стрелков глава!» Не посмотрел воитель на хакана, Пришел он в гнев и ярость, из колчана Он вынул тополевую стрелу, Сказал Бахраму: «В боевом пылу Она — язык мой, грозный переводчик! Давай же встретимся без проволочек. Когда придешь ты завтра во дворец, То берегись: наступит твой конец». Едва Бахрам услышал это слово, Он одарил стрелою тополевой Макотуру и молвил: «Вот мой дар. Еще почуешь ты ее удар». Макотура сердито брови сдвинул, В безмолвном бешенстве дворец покинул.

Глава пятьдесят восьмая

Смерть Макотуры от руки Бахрама

Едва лишь ночь приподняла подол И солнца свет из-за горы взошел, Макотура надел доспехи брани, Предстал с мечом, прославленным в Туране. Для боя выбрали глухую степь: Барс не заглядывал в такую степь! Бахрам помчался в царственной кольчуге, А с ним — хакан, сановники и слуги: Хотелось им взглянуть на диких львов, Узнать: чей жребий — счастлив, чей — суров. С земли вздымая пыль до небосвода, Бахраму крикнул гневный воевода: «О мужестве ты помнишь ли в борьбе? Желаешь ли ты первенства себе?» Бахрам ответил: «В спор вступил ты первым, Хочу, чтоб и стрелу пустил ты первым». Тогда Макотура взглянул вокруг, Обрадовался, натянул свой лук — Концы его согнул он тетивою, — И отпустил колечко пусковое. Впилась в кольчугу быстрая стрела, Но сталь сквозь сталь пробиться не могла. Ждал Чубина, исполнившись терпеньем, Чтоб враг его насытился сраженьем, А тот, решив, что сломлен Чубина, Погнал обратно, с ревом, скакуна. Сказал Бахрам: «Постой, искатель боя! Смотри: я не убит еще тобою. Ты слово молвил, — выслушай ответ, А не умрешь — ступай, запрета нет». Врагу предстал он тополем в кольчуге, — Железо воском сделалось в испуге! Стрела Бахрама прянула, быстра, Насытился тогда Макотура Сраженьями, динарами и славой, Окрасил землю полосой кровавой. Когда Макотура пускал стрелу, Он крепко привязал себя к седлу — И в нем остался, несмотря на рану. Бахрам, погнав коня, сказал хакану: «Стремился к власти этот муж войны, Теперь могильщики ему нужны». Воскликнул царь: «Бахрам, взгляни-ка лучше: Живым сидит в седле твой враг могучий!» Сказал Бахрам: Тот, кто сидит в седле, — Мертвец, и должен предан быть земле. Когда б твои враги, как этот воин, В живых остались, — был бы ты спокоен!» Тут всадника отправил властелин, Чтоб он сказал: погиб ли исполин? Макотура был мертв, к седлу привязан, Судьбой неотвратимою наказан: Иранский воин был его сильней, — И рассмеялся царь в душе своей. Так размышляя, он достиг айвана. Сияла радость на челе хакана. Отправил он Бахраму Чубина Венец владыки, чудо-скакуна, Мечи, кольчуги, палицы и шлемы, Динары, и алмазы, и диргемы.