Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

Фирдоуси Абулькасим

Глава тридцать первая

Ночное нападение Бахрама на Хосрова

Услышав сей ответ благоприятный, Гонец, как пыль, понесся в путь обратный, Вступил к военачальнику в шатер, Повел с Бахрамом тайный разговор. Бахрам, узнав, что воинство Хосрова Его делам содействовать готово, Велел светильники зажечь кругом И выбрал для сражения с врагом Львов, наделенных мощью несравненной, Отважных покорителей вселенной. Их подсчитали главари бойцов — Шесть тысяч оказалось храбрецов. Бахрам сказал: «Пора на подвиг бранный До петухов ударим в барабаны. Скачите, издавая львиный рев, Венчая кровью головы врагов!» Вперед, чтоб низкой местью насладиться, Помчались три свирепых хаканийца, Все войско восклицало: «Где юнец? Хосров, настал сегодня твой конец!» Мечи звенели, словно гром гремучий, Земля железом стала, войско — тучей… Был преисполнен боли юный шах. Лик посинел и кровь зажглась в очах. Как только показались копья солнца, Разбито было войско венценосца, Он горечь поражения обрел, Как только ночь приподняла подол. Воззвал к вельможам шах: «О помогите Врага разбить! Вверяюсь я защите Всевышнего — и он меня спасет. Один лишь меч — отныне мой оплот!» Приблизились к нему три хаканийца — Не хаканиец каждый, а убийца — И первый замахнулся булавой. Но поднял щит Хосров над головой, Двуострый меч рукою правой вынул, Одним ударом турка опрокинул. «О воины мои! — взревел Хосров, — В позоре не бегите от врагов!» Но войско хлынуло спиной к сраженью, Хосрова предавая униженью… Тогда сказал вельможам шахиншах: «Раскаиваюсь я в своих делах. Не выпестовал взрослого я сына, Умру — не будет в мире властелина!» Бандуй сказал: «Уйдем. Бежала рать, Теперь защиты где тебе искать? Не слышатся воинственные клики: Теперь ты здесь — единственный великий». Ответил шах: «Бандуй и ты, Тахор! Помчитесь на конях во весь опор, Оставшихся моих бойцов возглавьте И по мосту на берег переправьте Шатер, венец, серебряный кошель, Парчу, сокровища моих земель, Возьмите шахский мой престол с собою И все, что есть на этом поле боя». Вельможи, чтоб сокровища спасти, Их с поля поспешили унести, Как вдруг, повергнув мир во мрак и пламя, Драконовидное взметнулось знамя, Бахрам явился, словно вестник зла, Свет жизни смерть, казалось, унесла. И вот сошлись Бахрам с Хосровом вместе — Два гневных льва, пылавших жаждой мести. Схватились два врага, разъярены, Как буйные военные слоны. Под скакуном Бахрама прах клубился, Но богатырь успеха не добился. Напрасно взять хотел он перевес: Сошло уж солнце с купола небес, — Ничем не кончилось единоборство, Враги явили равное упорство. С известьем прибыл в этот миг Тахор: «Все спасено — венец, престол, шатер!» Сказал Хосров, почувствовав усталость: «Нас только десять человек осталось, А стан врагов раздался вглубь и вширь, И впереди — искусный богатырь. Хотя мы силу обретаем в славе, Все ж головы свои спасать мы вправе. Чем погибать, не лучше ль отступать, Чтоб в наступленье перейти опять?» Помчался юноша к мосту Нахрвона, Бахрам за ним свирепо, исступленно, Пылая местью, скакуна погнал. Хосров Густахму на мосту сказал: «Ты принеси мне лук: мои реченья Он переводит на язык сраженья». Был подан шаху знаменитый лук. Стрела затмила неба полукруг. Меж тем, как ливень, стрелы низвергались И в шлемы наконечники вонзались. Бахрам примчался, гневом напоен. Огромен лук его, а конь — дракон. У всадника оружья нет иного, Нет панцыря у скакуна гнедого. Тогда, шепча молитву божеству, Вдруг черную, как ворон, тетиву Шах натянул, стрелу в коня направил, И конь упал и землю окровавил. Бахрам над головою поднял щит, Казалось, миг — и будет он убит, Тогда Ялонсина, не зная страха, Коня погнав, напал на шахиншаха. Но разве шах, владеющий венцом, Когда-нибудь считал его бойцом? Вдоль конской челки выпрямил он руку, Привыкшую к прославленному луку, И вражеского ранил скакуна, И,

спешенный, удрал Ялонсина. Хосров, Бахрама отступить заставив, Мост перейдя и свой отряд возглавив, Помчался к Тайсакуну вдоль реки, Исполнен боли, гнева и тоски. Железом город укрепив искусно, Засел он там в задумчивости грустной, Со всех жилищ созвал вельмож своих И у ворот поставил часовых.

Глава тридцать вторая

Приход Хосрова к отцу, его бегство в Рум и убийство Ормузда

Затем в столицу прибыл он в тревоге, Отцу седому поклонился в ноги, И много долгих дней провел с отцом, С беспомощным, дряхлеющим слепцом. Сказал Хосров: «Тот богатырь-воитель, Которого избрал ты, повелитель, Пришел, как венценосный властелин, Привел с собою множество дружин. Его хотел я от греха избавить, — Не смог на добрый путь его наставить: Война, война его к себе влекла, — Будь проклят он и все его дела! Я принял бой, противный мне до боли. Оставил многих я на ратном поле. Часть воинов отпала от меня, Как спутники случайные, храня Мне верность лишь до первой неудачи, Вступая с неохотой в бой горячий, Признав права Бахрама на венец: В начале разве виден им конец? Вослед за мной, вплоть до моста Нахрвона Мой низкий недруг мчался разъяренно, И от Бахрама я бежал, едва Осыпалась моих надежд листва. Ты скажешь: отступленья путь невесел, — Но я сперва и вред, и пользу взвесил, А если мудрый шах отдаст приказ, К аравитянам двинусь я тотчас». Ормузд сказал: «Там не найдешь защиты, Опоры у арабов не ищи ты. Что могут дать Аравии сыны? Нет войска там, оружья и казны. На тех людей надеяться напрасно: Бесспорной выгоды не видя ясно, Обиженными вдруг себя сочтут, Они тебя Бахраму продадут. О, пусть на голос твой, прогнав напасти, Откликнется смеющееся счастье! Когда в Иране жребий твой угрюм, Немедленно ты отправляйся в Рум, С кайсаром честно говори и прямо О вероломстве дерзкого Бахрама. Владеющий румийскою страной Тебе поможет войском и казной. Там, в Руме, тоже чтут законы веры, Там нет сокровищам числа и меры, С кайсаром ты в родстве: свой древний род, Как ты, от Феридуна он ведет». Хосров сказал: «Я твой совет приемлю». Поцеловал он пред Ормуздом землю И сотни произнес ему похвал. Бандуя и Густахма он позвал И молвил им: «Отныне с нищетою Мы стали неразлучною четою. Пуститься в бегство мы должны опять, Мятежной рати мы должны отдать Иранские просторы и святыни, Разбить шатры должны мы на чужбине». Замолк — дозорного раздался крик: «О справедливейший из всех владык! Я вижу знамя с вышитым драконом, Что водрузил мятежник над Нахрвоном!» Вскочил Хосров с проворством молодым На скакуна и полетел, как дым, Ему казалось: за спиною дышит Дракон ужасный, что на стяге вышит. На миг он обернулся, чтоб взглянуть, Пустились ли Бандуй с Густахмом в путь, И что же? В то мгновенье роковое Трусили потихоньку эти двое! «Презренные мужи! — вскричал Хосров, — Друзьями, что ли, вы сочли врагов? А нет — зачем вы топчетесь на месте? Иль вражеской вы не боитесь мести? Иль вам отрадней, чем скакать со мной, Бахрама чуять за своей спиной?» Сказал Бандуй: «Владыка над царями! Не мучай сердце думой о Бахраме, Не видит нашей пыли он сейчас. А ты, покуда враг далек от нас, Внемли друзьям: не будет цель успешна, Когда решил ты мчаться так поспешно. Бахрам предстанет пред твоим отцом, Слепца престолом одарит, венцом, А сам воссядет у его десницы, И власть его не будет знать границы. От имени царя, страны глава, Кайсару в Рум напишет он слова: Мол, подлый раб, мой сын, бежал из царства, В душе таит он подлость и коварство. Убежища начнет просить смутьян, Но только выпрямит окрепший стан, Поднимутся у вас мятеж и смута. Нельзя ему предоставлять приюта, Он должен быть тотчас под стражу взят, В оковах возвращен ко мне назад». Хосров, нахмурясь, отвечал Бандую: «Что суждено, того я не миную, Увы, дела тяжки, длинны слова, Вручим себя заботам божества». Погнав коня, поехал он в печали, А нечестивцы от него отстали, Вернулись к дряхлому царю царей, Приблизились к престолу от дверей Так, чтоб шагов не слышно было стука, И вытянули тетиву из лука И шаха удавили тетивой, Над гордой надругались головой. Все кончилось, едва рассвет забрезжил. Сказал бы ты: Ормузд на свете не жил! Что кубки времени в себе таят? Сегодня в них вино, а завтра — яд, А если такова игра вселенной, То не ищи ты счастья в жизни бренной! Когда закончил дни свои Ормузд И трон владыки оказался пуст, Послышались удары барабанов. Тогда, от тела мертвого отпрянув, Убийцы пожелтели как парча. А в этот миг, ликуя и крича, Бахрама рать по городу летела, Взметнув дракона голубое тело. Злодеи, удавившие слепца, Поспешно убежали из дворца. Едва достигли юного владыки И тот увидел желтые их лики, Он вздрогнул, ибо начал различать На ликах преступления печать. Властитель уподобился шафрану, Но в сердце затаил немую рану. Сказал дружине: «С главного пути, Друзья мои, нам следует сойти. Мы не должны себя щадить: отныне Наш путь пойдет сквозь дикие пустыни».

Глава тридцать третья

Бахрам посылает войско в погоню за Хосровом; меры, примененные Бандуем, чтобы спасти Хосрова из рук Бахрама

Бахрам, заняв чертог царя царей, Шесть тысяч отобрал богатырей, Таких, которым в битве страх неведом, И за Хосровом их направил следом: Их воеводой был назначен муж Бахрам, чей предок — славный Сиавуш. Меж тем Хосров с усталою дружиной, Ища спасенья, в край вступил пустынный. Блуждая, стен достиг он крепостных, Терялись в облаках зубцы на них. То был Яздансарой — обитель бога, Сюда вела паломников дорога. Святителей увидев и жрецов, Спросил богопоклонников Хосров: «Найдется ль пища в этом светлом храме, Исполненном духовными дарами?» Сказал епископ, дряхлый и седой: «Питаемся мы пищею святой, Есть овощи у нас и хлеб ячменный, — Не откажись от них, о гость почтенный». Властитель спешиться велел друзьям, Сошел с коня и взял боджи барсам. На голубой песок вельможи сели И все, что было, с наслажденьем съели. Потом спросил епископа Хосров: «Вошли мы, старец, под счастливый кров. Найдется ли вино в жилище этом?» Тот молвил: «Мы изготовляем летом Из фиников прохладное вино, Что, как рубин при свете дня, темно». Старик поставил кубок пред Хосровом И солнца свет стал от вина багровым. Хосров три кубка осушил подряд… Кто из царей державных был бы рад Лепешкою насытиться ячменной? Едва душа искателя вселенной Согрелась от вина, — он в холодке Уснул на мягком голубом песке, Избрав бедро Бандуя изголовьем. Вдруг шум поднялся над святым становьем, Священник гостя разбудил от сна: «Ты видишь? Даль пустынная черна И войско движется за тучей пыли!» Сказал Хосров: «Нас беды обступили, Врасплох напали недруги на нас, Приблизился несчастья черный час». В ответ услышал шах слова Бандуя: «Властитель! Выход для тебя найду я, Но чтоб тебя из рук врага спасти, Себя я должен в жертву принести». Хосров ответил: «Притча есть благая, Рассказанная мудрецом Китая: «Тому, кто сеет верности зерно, На небесах плоды пожать дано». Скажи, что будет с нитью шерстяною, Раздавленною рухнувшей стеною? Когда ты способ можешь применить, Спаси меня — беспомощную нить!» Сказал Бандуй: «Ты мне вручи запястья, И серьги и венец — источник счастья, И пояс, и серебряный наряд, И яркий, тканный золотом халат. Когда надену я твои одежды, Отправься поскорей путем надежды, С дружиной преданной помчись вперед, Как челн, которым правит мореход». Исполнил юный шах совет Бандуя, Пустился в бегство, буре соревнуя. Как только скрылся царственный беглец, Сказал богопоклонникам хитрец: «Теперь от войска спрячьтесь за холмами», — А сам уединился в тихом храме, Закрыл, опасной шествуя тропой, Железные ворота за собой, Потом надел халат золототканый, Венец, величьем царским осиянный, На крышу плоскую взобрался он, Увидел войско с четырех сторон. Когда дружины подошли вплотную, Когда его одежду золотую, И серьги, и сияющий венец Узрели ратоборцы, наконец, Они сказали: «Вот Хосров пред нами Сверкает золотом и жемчугами!» Увидев, что затея удалась, Бандуй спустился с крыши, торопясь Переодеться, снять венец жемчужный, Потом в своей одежде, безоружный, Поднялся вновь и с крыши стал кричать: «О новая воинственная рать, Бойцы, скажите, кто ваш предводитель, С ним говорить мне поручил властитель, Чтоб слышно было всем богатырям!» Ответил Сиавуша сын Бахрам: «Со мною говори: я — воевода Бахрам, из Сиавушева я рода. Сказал Бандуй: «Так молвил шахиншах: «Устал я, странствуя в глухих степях, Устали всадники мои и кони, Спастись пытаясь от твоей погони. Войти решил я в этот мирный храм, Чтоб отдохнуть и отдых дать бойцам. Едва заря блеснет лучом багряным, Я откажусь от власти над Ираном, С тобой пущусь к Бахраму в скорбный путь, Чтоб витязю в покорстве присягнуть. Раз мне творец послал такое бремя, Твое не буду отнимать я время. Открыл я все, что в сердце я сберег. Теперь единый мой вожатый — бог». Бойцам от этой речи стало больно: В них жалость вызывал Хосров невольно. Мгновение помедлил их глава И принял шахиншахские слова. Все спешились по знаку воеводы, Отрезав пленнику пути свободы… Бандуй на крышу вышел поутру И, став лицом к бахрамову шатру, Сказал: «Властитель думает о боге, Забыв мирские страсти и тревоги. Он бодрствовал, несчастный, эту ночь, Всевышнего просил ему помочь, А ныне солнце поднялось высоко И, знойное, печет оно жестоко. Хосров сегодня должен отдохнуть, А завтра с войском пустится он в путь». Сказал своим вельможам воевода: «Нам надо ждать — иного нет исхода: Когда Хосрова будем торопить, Вспылив, решит он с нами в бой вступить, А он один — искусный, сильный, смелый — Опаснее, быть может, рати целой, Притом, когда в бою погибнет шах, Нас, в гневе, Чубина развеет в прах. Пусть к нам Хосров придет по доброй воле. В душе не затаив ни зла, ни боли. Кончаются припасы? Нет беды: Мы завтра наши завершим труды!» Богатыри на отдых стали снова, Таясь от солнца знойного, степного, Пока не вышла ночь из-за горы, И, крепость окружив, зажгли костры.

Глава тридцать четвертая

Бахрам из рода Сиавуша берет в плен вельможу Бандуя

Когда рассвет повеял первой лаской, Покрасив землю солнечною краской, Бандуй на крышу вышел, начал речь: «О предводитель, чей прославлен меч! Едва твои отряды в степь вступили, Едва Хосров увидел тучу пыли, Он сел в седло и молнии быстрей Умчался в Рум с дружиною своей. Опередите сокола в полете, — Но только в Руме шаха вы найдете, Давно он в той стране, на той земле, И нет заботы на его челе. Теперь мне обещайте безопасность, — Я приведу событья в строй и ясность, Предстану пред Бахрамом для бесед, На все вопросы дам ему ответ: Что шахиншах замыслил на чужбине И много ль всадников в его дружине. А нет — опять надену меч и щит, И пусть война мою судьбу решит!» Терзаясь, гневаясь и негодуя, Сын Сиавуша выслушал Бандуя, Сказал бойцам — и юным, и седым: «Найду ли пользу, если, словно дым, Я душу выпущу из краснобая? Не лучше ль, осторожно поступая, Жизнь подарить ему за быстрый ум? Пусть о Хосрове, убежавшем в Рум, Расскажет он пред взором полководца, — Погибнет или почестей добьётся». Сказал Бандую: «Опытный во лжи, Всю правду полководцу расскажи!» Бандуй сошел бесстрашно с крыши храма, Пустился в путь с дружинами Бахрама. Как только Чубина услышал весть О том, что в Рум, в душе взлелеяв месть, Хосров бежал от сына Сиавуша, Он крикнул, на вельможу гнев обруша: «Не создан ты для настоящих дел, Глупец, куда ты свой рассудок дел? Чем голову набил свою тупую?» Потом сказал он, в ярости, Бандую: «Тебя, злодей, я раскусил давно, Ты действуешь с Хосровом заодно. Сумел ты оплести, обманщик гнусный, Мои дружины ложью неискусной. Ты сед, а как дитя себя повел: Ко мне ты с оправданием пришел, Чтоб я забыл, что ты достоин кары, Чтоб новым сделал я твой жребий старый». «О гордый муж, — сказал ему Бандуй, — Не угрожай, а истину взыскуй. Я спас Хосрова, он — мой вечный данник. Я — брат его сестры, он — мой племянник, Но так как родом он меня знатней, Потомок самодержцев и царей, То стать решил я жертвой за Хосрова, Не мог я сделать выбора другого. Ты сам сейчас душою не криви, Когда величье есть в твоей крови». Сказал Бахрам: «Склонился ты к обману, Но смерти предавать тебя не стану. Не долго ждать: убьет тебя Хосров, Чуть обнажится истины покров!» Бандуя бросили, в оковах, в яму, Стеречь его Бахрам велел Бахраму. Сын Сиавуша, скорбен и угрюм, На страже стал, с душою, полной дум.

Глава тридцать пятая

Речь Бахрама Чубина перед вельможами Ирана

Когда заря клинок свой показала, Откинув золотое покрывало, Погнал Бахрам гнедого скакуна, Призвал в чертоги шаха Чубина Вельмож надменных, ведомых Ирану, И, усадив их сообразно сану, Сказал им громко: «Будьте мне верны, Мне разум ваш и преданность нужны. Хочу, чтоб, выслушав меня, нашли вы Хороший выход и совет счастливый. Из миродержцев прежних и царей Кто был Заххока злобного подлей? Чтоб завладеть престолом и столицей, Он, гнусный, сделался отцеубийцей, — И точно так же поступил Хосров, Убив отца, покинул отчий кров. Когда теперь, принадлежа к Каянам, Нашелся б честный муж, высокий саном, Достойный и престола, и венца, И он, Каянам верен до конца, Восстановил бы древние законы, — Клянусь: его делами вдохновленный, Помог бы я ему венец надеть, Я ревностно ему служил бы впредь». Вельможи выслушали это слово, Звучавшее и гордо, и сурово. Был среди них старик Шахронгуроз. Поднялся с места он и произнес: «О знатный витязь! Утверждать я вправе, Что ты — велик, необходим державе. Туранский шах ворвался в наш предел, Свободных превратить в рабов хотел, Но препоясал ты себя бесстрашьем, Сразился с недругом, весь мир потрясшим, Непобедимый, обратил ты вспять Туранскую губительную рать, Освободил ты землю от страданий, И люди успокоились в Иране. Твоя благословенная стрела Избавила отечество от зла, И ты теперь достоин шахской власти, Светло твое недремлющее счастье. Тебе служить покорно, как царю, Мы каждому велим богатырю: Пусть даже величается Хосровом, — Не должен спорить он с владыкой новым» Правитель Хорасана молвил так: «Сей старец мудрости нам подал знак. Почтенный человек знаком со светом, Обрадовал он всех своим ответим. Его слова я объясню сейчас, Скажу вам поучительный рассказ. Начертано Зардуштом в Зенд-Авесте: «Не торопясь, свои поступки взвесьте: Тому, кто лик от бога отвернет, Читайте наставленья целый год, Но если не помогут наставленья, Казните грешника без промедленья, Затем, что враг правдивого царя Не должен жить, бесчестия творя». Замолкла речь, приятная для слуха, — Поднялся меченосец, сын Фарруха, И молвил: «О собрание вельмож! Прекрасна истина, противна ложь. А если так, правдивыми пребудем. Бахрам, вовек живи на благо людям, И если наши примешь ты слова, Ты полного достигнешь торжества». За ним поднялся, важен и спокоен, Отважный Хазарвон, почтенный воин: «Ты блага жаждешь для родной земли? Теперь, когда слова произнесли И юные, и опытные люди, Бахрам, отправь посланца на верблюде, Да поскорей, чтоб не топтал Хосров Пространный путь для козней и боев. На пройденную оглянись дорогу, Не торопись на трон поставить ногу. Пока владыке не пришел конец, Не вправе шахский ты надеть венец. Когда ж трепещешь ты пред шахом юным, Простись на время с Парсом, Тайсакуном, И в Хорасане дней твоих русло Да будет величаво и светло. Отправь Хосрову просьбу о прощеньи, И он тебя простит по возвращеньи». Тут сын Фарруха речь повел опять: «То, что я слышу, трудно мне понять. Слова, что здесь произнесли вельможи, Скорее на слова рабов похожи! Не согласится тот, в ком разум есть, Что воин вправе на престол воссесть, А если согласится с этим вздором, Себя покроет вечным он позором!» Речь меченосца, острая, как нож, Задуматься заставила вельмож. Встал с места Хазарвон длиннобородый, Был дружен разум с речью воеводы: «Когда был мир всевышним сотворен, Пошло круговращение времен. Начнем с араба, гнусного Заххока, Который был исчадьем злого рока. Разумного Джемшида умертвив, Он шахом стал, несправедлив и лжив. Простые люди плакали от боли: Лишил их воли изверг на престоле. Но Феридун, исполнен светлых сил. Пришел и власть Заххока сокрушил. Злодеев счет мы начали с араба. Мы назовем вторым Афросиаба. Он много злодеяний совершил — В Туране и в Иране совершил! Назвать мы можем третьим Искандара. Иран обрек он пламени пожара, Убил он меченосного Доро, — Так было злом повержено добро. Немало звезд счастливых закатилось, Немало повелителей сменилось, Но в первый раз подобная беда Иранские постигла города: Ответьте — кто из прежних властелинов Бежал, как наш Хосров, Иран покинув?» Сел Хазарвон в печали и в слезах: Увы, бежал к врагам иранский шах! Тут вынул меч из ножен воевода, Спросил: «Жену из царственного рода, Быть может, нам искать в любом дому? Нет, властвовать не дам я никому!» По недостойной речи полководца Поняв, что он, всесильный, зазнается, Вдруг вынули Бобуй, Гурдармани Свои мечи и молвили они: «Бахрам — наш царь, наш долг — повиновенье». Когда Бахрам увидел в то мгновенье, Что каждый воин обнажает меч, — Такую твердую повел он речь: «Чья голова закружится хмельная, Кто встанет с места, меч в руке сжимая, Тому я эту руку отрублю И голову хмельную отрезвлю». Так молвил тот, кто шахом стал в Иране, И разошлось высокое собранье В предчувствии печального конца: В морщинах — лица и в тоске — сердца. Едва стемнели небеса ночные И загремели голоса ночные Дворцовой стражи, — радостный Бахрам Потребовал бумагу и калам, Сказал писцу: «Яви свое уменье, Вельможам напиши ты повеленье: «Да славится Бахрам: лишь он один — С победоносным счастьем властелин, Лишь для добра душа его открыта, Он — правды, справедливости защита». Так написав, свечу унес писец, В раздумье погрузив ночной дворец. Когда исчезло ночи покрывало, Когда лазурью небо засияло, Когда явилась новая Заря, Пришел придворный нового царя, В чертоге золотой престол поставил, Чтоб шах Бахрам на нем сидел и правил. Бахрам, созвав вельмож, открыл прием. Он восседал, украшенный венцом: Теперь Бахрам наследовал Каянам! Начертанный на шелке златотканом Торжественный указ принес писец. Вельможи, созванные во дворец, К нему поочередно подходили И под указом имя выводили, Свидетельствуя подписью своей, Что Чубина — отныне царь царей. Те подписи под царственным указом Печатью золотой скрепили разом. Бахрам воскликнул: «Видит сам творец, Что ныне шахский я надел венец. Отныне род мой будет венценосным. Как вёсны движутся на смену вёснам, Пусть тысячу, десятки тысяч лет, За сыном сын, один другому вслед, Владеют всей иранскою державой, Конца не зная смене величавой. Запечатлен и в душах, и в умах Да будет светлый месяц Озармах, Когда зарею день озолотился, Когда от льва онагр освободился!» В сердцах вельмож обида поднялась, Но продолжал всесильный, не смутясь: «Кто моему не подчинится слову, Пусть сразу же отправится к Хосрову, Три дня на размышление даю, А там пусть волю выполнит мою, Правдивый, лживый ли, трусливый ль, смелый, — Ирана пусть покинет он пределы». Тут все хвалу Бахраму вознесли: «Будь неразлучен с радостью земли!» Те, кто верны Хосрову пребывали И нового царя не признавали, Покинули Иран, помчались в Рум, Исполненные скорбных, смутных дум.

Глава тридцать шестая

Заговор Бандуя и Бахрама, сына Сиавуша

Бандуй, томясь в темнице, как в пещере, Был уподоблен связанной пантере. Его стерег, теряя счет часам, Из рода Сиавушева Бахрам И недоволен был его плененьем, Хоть обманул, с коварством и уменьем, Его Бандуй, что не был бы смущен, Будь сам Бахрам в темницу водворен. Сказал Бандуй: «Рассеется ненастье, Хотя Хосрова запоздало счастье. Когда-нибудь наступит светлый день, Хотя легла на нас ночная тень. Предвечный благосклонен к Кай-Кобаду, Он целый мир вручил ему в награду. Не сохранит короны лиходей, Не сбудутся мечты его людей. Пред ним главу склонившие вельможи Лишь на безумцев и слепых похожи. Поверь мне: гибель дерзкого близка. Из Рума двинутся в Иран войска. Ты шесть десятков дней сочти по пальцам, — Хосров владыкой станет, не скитальцем, Законной власти воссияет свет!» Сын Сиавуша произнес в ответ: «В твоих советах почерпну я разум И подчинюсь я всем твоим приказам, Когда ко мне пребудет справедлив Властитель мира, милость проявив. Но я хочу, чтоб ты луной поклялся, Венцом, престолом и страной поклялся, Что ты, когда в Иран войдет Хосров, Когда румийских приведет бойцов, На произвол судьбы меня не бросишь И у него пощады мне попросишь». Бандуй был в этот миг обмана чужд. Он книгу взял, что сотворил Зардушт, И клятву дал: «Свидетель Зенд-Авеста! Пусть я погибну, пусть не сдвинусь с места, Пусть кроме горестей в моей судьбе Не будет ничего, пока тебе Властитель не подарит перстня власти, Пока тебе не улыбнется счастье». Сын Сиавуша отвечал ему: «Теперь и я свой голос подниму. Клянусь: Бахраму западню расставлю И недруга в сраженье обезглавлю. Клянусь: восторжествует честь моя, Противника настигнет месть моя. Царем не будет признан он вовеки, — Пока полны водой моря и реки!» Ответствовал воителю Бандуй: «О храбрый муж! Доверье мне даруй, Воистину союз с тобой мне дорог. Я ловок, осторожен, дальнозорок. Когда Хосров достигнет торжества, Он примет в сердце все мои слова. Поверь, я подскажу ему решенье. Хосров твое забудет прегрешенье, Тебе пришлет он, милостив и благ, Свой золотой венец — прощенья знак. Но, верен клятве и к борьбе готовый, Ты сразу с ног моих сними оковы. Хосрову первым принесешь ты весть, Что общие у вас и враг, и месть: Пусть царь царей услышит благородный Твой голос неподкупный и свободный». Воитель просветлел от этих слов, Освободил Бандуя от оков, Сказал: «Моя душа пьяна сегодня. В човган играет Чубина сегодня, — Вчера решил убить я наглеца!» Сын Сиавуша вышел из дворца, Вступил в свой дом, мечтая о расплате, Кольчугу мощную надел под платье. Все это видела его жена. Нечистая, Бахраму Чубина Она служила, долг жены наруша, Желая смерти сыну Сиавуша. Наперсницу отправила она С известием к Бахраму Чубина: «Не доверяй ты моему супругу. Под платье тайно он надел кольчугу. Не знаю, вправду ль злом он обуян, Но только с ним ты не играй в човган». Когда Бахрам услышал от рабыни: «Играть в човган ты опасайся ныне», — Он всех, кто приближался на коне, Стал ударять легонько по спине, Притворного исполнен добродушья. Когда дошел до сына Сиавуша, — Кольчугу обнаружил он тотчас. Сказал: «Змеи ты хуже во сто раз! Кто для того, чтоб шар гонять по лугу, Коварно облачается в кольчугу?» Меч ненависти обнажил Бахрам И витязя рассек он пополам. Когда в столице шахской, повсеместно, Об этой казни сделалось известно, Померкло для Бандуя солнце дня. Дрожа от страха, сел он на коня, Надев кольчугу, шлем и меч индийский… Людей, что к заговору были близки, Собрал он, и помчались все отсель Поспешно по дороге в Ардабель. Бахрам был в ярости жесток и страшен. Казалось: кровью гнев его окрашен! Тюремщика Махруя он призвал. «Веди ко мне Бандуя!» — приказал. «О царь царей!» — тот молвил, страх почуя, — Ты сердца не тревожь из-за Бандуя. Едва казнен был соименник твой, — Умчался, будто ветер, пленник твой». Поник мироискатель головою. Он понял, что Бандуй всему виною, Затем, что хитростью к себе в силок Он сына Сиавушева завлек. Раскаялся Бахрам в убийстве друга. Он восклицал, ведя коня средь луга: «Тот жалок, кто забыл: где враг, где друг. Тоска — внутри его и мрак — вокруг. Бывает так: кто дорожит здоровьем, Стоит беспечно пред клыком слоновьим. И тот, кто мужества не сохранил, Бесстрашен в час, когда бушует Нил. И так бывает: воин робок сердцем, А вынужден сражаться с миродержцем, Он поднимает бурю мятежа, Но от возмездия бежит, дрожа. Те люди снисхождения достойны: Погибелен их жребий беспокойный. Но лучше на разбитых плыть ладьях, Чем поспешить, по глупости, в делах: Спеша, ты ищешь света, как незрячий, И никогда не видишь ты удачи. О нет, скорей похож ты на глупца, Который, взял в проводники слепца. Дракон не станет другом полководца: Погибнет воин, а дракон спасется. Кто ради опыта вкушает яд, Умрет, подобным опытом богат! В начале самом не убив Бандуя, Как оправдание себе найду я? Бесчестный, от моих ушел он рук, Из-за него погиб мой лучший друг. Теперь, покорен гневному Яздану, Свою вину оплакивать я стану». А между тем, стремясь в чужой предел, Бандуй с отрядом, словно вихрь, летел. Кругом была бесплодная пустыня, Приют зверей, безводная пустыня. Но вдруг жилье заметил жадный взор: То армянин Мусиль разбил шатер. Сказал Бандуй: «Теперь мы путь осилим». Он спешился, предстал перед Мусилем, Открыл ему своей поездки цель. Сказал Мусиль: «Не уезжай отсель, Пока известье не придет из Рума: Готовит ли Хосров поход из Рума? Попросит мира иль возглавит рать?» И порешил Бандуй друзей созвать.

Глава тридцать седьмая

Хосров со своей дружиной отправляется через пустыню в Рум

Не зная сна, усталый и голодный, Скакал Хосров пустынею бесплодной, И в укрепленный город Бобила Бессильного дорога привела. Вельможи, склонные к мягкосердечью, Примчались радостно ему навстречу. Хосров у крепостных, высоких врат Сошел с коня. За ним — его отряд. Вдруг мимо удивленного отряда, В пыли, промчался вестник из Багдада, Начальнику над крепостью тотчас Вручил Бахрама Чубина приказ. Смутясь, его прочел военачальник, Подумал: «Сколько в мире дел печальных!» Приказ гласил: «Я в крепость Бобила Направил войско, нет ему числа. Поэтому ты не впускай Хосрова, Его людей ты прочь гони сурово». Вельможа, гостю оказавший честь, Приказ Бахрама дал ему прочесть. Что делать шахиншаху оставалось? Его терзали горе и усталость, Но в крепости не смея отдохнуть, Он вновь пустился в трудный, долгий путь. Назад Хосрову не было возврата. Измученный, достиг он вод Евфрата. Скакал прибрежьем желтым шахиншах, Но места не нашел там шахиншах, Достойного царя и властелина. Проголодалась шахская дружина. Как вдруг блеснула радость для очей: Зеленый лес, живительный ручей, Верблюдов караван возник нежданно, А впереди — погонщик каравана. Тот юноша творцу хвалу вознес, Приветствие Хосрову произнес. Спросил Хосров: «Кто ты, чей облик светел?» «Зовусь я Кайсом, — юноша ответил, — Вольнолюбивый сын аравитян, Веду я из Египта караван. Мое жилье — на берегу Евфрата, Оно приветливо, хоть небогато». «Что у тебя, — тогда спросил Хосров, — Есть из ягнят, быков или коров? Мы едем без поклажи, без припаса, Мы погибаем без воды и мяса». «Остановитесь здесь, — сказал араб, — Для вас — мое добро, а я — ваш раб». Так выказав почтение Хосрову, Привел погонщик жирную корову. Ее зарезав, веток принесли, Сухие и сырые разожгли, Кебаб друзьями съеден был поспешно, Молитва их была в тот день безгрешна… Восстав от сна, спокоен и здоров, Спросил аравитянина Хосров: «Пройду ли здесь я со своей дружиной? Окажется ль дорога эта длинной?» «Пред вами путь — нагорный и степной, И в семьдесят фарсангов он длиной. Когда хотите — буду ваш вожатый, Пусть мясо и вода мне будут платой». Приняв слова погонщика, Хосров Помчался, полон скорби и трудов, За ним — его испытанные люди, А впереди — погонщик на верблюде. Когда растаял утренний туман, Им повстречался новый караван, И некий муж, богатый, светлоликий, Сошел с коня и подошел к владыке: «Откуда ты? — Хосров его спросил, — Куда стремишься, не жалея сил?» Тот молвил: «Я из рода Ардашира, Купец я, познаю просторы мира». «Какое имя дал тебе отец?» «Михронситод», — ответствовал купец. Тогда Хосров спросил купца о пище. Воскликнул тот: «Вельможа, я — не нищий. Найдешь питье и яства у купцов, — Недаром есть богатства у купцов». А царь: «Когда насытить гостя сможешь, Тем самым ты богатства приумножишь». Тогда купец раскрыл свои тюки, Наполненные златом сундуки, Еду перед Хосровом он поставил И встречу с гостем радостно восславил. Затем купец, не беспокоя слуг, Принес сосуд для омовенья рук, Но это бросилось в глаза Харроду И отнял он горячую ту воду. Потом пошел купец, вино принес Благоуханное, как сок из роз. Харрод и эту чашу отнял снова, — Так от стыда избавил он Хосрова, — И миродержцу сам ее поднес. Хосров испил вина и произнес: «Купец, ты заслужил почет по праву, Ты Ардашира приумножил славу!» Затем Хосров призвал к себе писца, Чтоб имя записал того купца, Того араба, что помог отряду, — Да обретут впоследствии награду! И отпустив араба и купцов, К границам Рума двинулся Хосров. Отряд скакал, дорогой утомленный, Возник нежданно город укрепленный. Была Кайсаром эта сторона «Землей ремесленников» названа. Увидели дружину христиане. Их беспричинный страх объял заране: Пешком пришла расстроенная рать, На лошадей свою навьючив кладь. Они закрыли накрепко ворота: Мол, пусть минует жителей забота! Три дня Хосров за городской стеной Стоял с дружиной слабой и больной, А на четвертый день гонца направил: «Не бойтесь воинов, что я возглавил. Немного нас, ослабил голод нас, Не мучайте, впустите в город нас». Как вдруг драконовидная, большая Взметнулась туча, пламень изрыгая. Песок и ветер дикий поднялись. В кварталах стоны, крики поднялись.

Едва лишь ночь достигла половины, Погибла под песком трава долины. Затрепетали жителей сердца, Епископ сжалиться просил творца. Когда настало утро, взорам шаха Предстали седовласых три монаха, В подарок принесли парчу и мех И молвили: «О царь, прости наш грех!» Хосров простил их, позабыв про голод: Великодушен царь, когда он молод. Дворец был украшеньем той страны. Заоблачной достиг он вышины. Он местопребыванием недаром В дни путешествий избран был кайсаром. Там было множество земных даров. Туда с дружиной двинулся Хосров. Румийцы шахиншаха восхваляли, Сапфир и яхонт под ноги бросали. Когда вступил скиталец во дворец, Вздохнул он с облегченьем, наконец. Кайсару изложив рассказ подробный О черной туче драконоподобной, Хосров с письмом отправил в Рум гонца, А сам в Монуй помчался из дворца. Разумны были жители Монуя: О благоденствии своем ревнуя, Епископ и вельможи той земли С подарками к властителю пришли, И, расспросив его о черной туче, О крае, где родился шах могучий, Сказали: «Мы рабы твои. Для нас, О царь, твое желание — приказ». Был рад Хосров приему и ночлегу, Поехал утром по пути к Аврегу. Приветливы румийцы были там, И храмы, и больницы были там, Виднелся монастырь на бездорожье, Отшельник славил в нем величье божье. Хосров приблизился к монастырю. Монахи вышли к юному царю. Хосров воскликнул: «Чья это обитель?» А те — в ответ: «Узнай, о повелитель, Здесь обитает старый человек. Он поседел от времени, как снег. Он звездочет, в народе знаменитый, Ему пути грядущего открыты. Провидит он грядущие года, Что скажет он, сбывается всегда».

Глава тридцать восьмая

Отшельник предсказывает Хосрову его судьбу

Хосров сказал отшельнику с порога: «Твоя молитва пусть дойдет до бога, Да будет жизнь твоя стократ светлей, Когда покинешь келью наших дней». Святой отшельник из часовни вышел, Едва Хосрова голос он услышал. Сказал: «Хосров, ты потерял престол И потому в отчаянье пришел. Безбожник овладел твоей державой, — Зловредный раб и праведник лукавый». От этих бьющих в цель премудрых слов Возрадовался всей душой Хосров И, сидя на коне, пожал он руку Тому, кто разгадал печаль и муку, И сразу возлюбил отец святой Властителя за нрав его простой. Молитву он вознес к стопам Изеда. Надолго затянулась их беседа. Желая испытать святого ум, Сказал Хосров: «Письмо везу я в Рум, Кайсару в руки. Незаметный воин, Я буду ли ответа удостоен? Моей поездки предскажи конец!» «Не лги», — сказал ему святой отец. — Ты — не слуга, ты — властелин Ирана. Не должен ты итти путем обмана. Тебе меня испытывать нельзя: Лукавство, хитрость — не твоя стезя. Я вижу, много ты познал страданий Из-за раба, что властвует в Иране!» Шах покраснел, сгорая от стыда. Оправдываться начал он тогда. Но старец молвил: «Полно, бог с тобою. Тебе я дни грядущие открою. Ты обретешь венец и власть царя, Добро и счастье на земле творя. Ждет твоего врага господня кара. Получишь рать, оружье от кайсара, Тебе он в жены дочь отдаст свою, Ты бой начнешь — и победишь в бою. Твой недруг убежит, и в захолустье Он будет вспоминать, исполнен грусти, О счастье, о величии былом, Закончив дни свои в краю чужом. А если он мятеж поднимет снова, Его убьют, едва ты скажешь слово». Воскликнул шах. «Да будет только так, Как предсказал ты, возвеститель благ! Ответствуй: долго ль мне терпеть мытарства, Пока не попадет мне в руки царство?» «Пройдет двенадцать лун, и свой венец Наденешь ты, — сказал святой отец, — Последует за ними две недели, — Державу обретешь, достигнув цели». Хосров хвалу всевышнему вознес, Затем провидцу задал он вопрос: «Теперь скажи: в ком из моей дружины Найду источник боли и кручины?» Тот молвил: «У тебя, богат умом, Есть некий муж по имени Бастом. Он дядя твой. Увы, поймешь ты вскоре, Что он тебе нанес ущерб и горе». Шах вспыхнул: «Воин следует за мной. Он дядя мой, брат матери родной. Прозвание Густахма всем знакомо, Но втайне имя носит он Бастома». «Ты прав: хотя звезда твоя светла, В Густахме ты найдешь источник зла, — Сказал монах. — В нем — ненависть и горе». Густахм, узнав об этом разговоре, Сказал: «От горьких мыслей, царь царей, Освободи ты сердце поскорей. Как мир великий сотворен Язданом, Там ты владыкой сотворен Язданом. Клянусь я светом солнца и луны: Пока Густахма дни не сочтены, Он только правды знает путь священный, Он не стучится во врата измены. А если согрешит, слукавит он, — В позоре этот мир оставит он! Кто из людей, достойных почитанья, Открыл разгадку тайны мирозданья? Зачем же ты поверил, властелин, Тому, что говорит христианин? Меня своим доверием обрадуй, От слов монаха будь моей оградой, Затем, что наговор — его слова, А для меня — позор его слова». В ответ раздался голос шахиншаха: «Пустых речей не говори от страха. Я от тебя пока не видел зла, Измена дум твоих не привлекла, Но дума нам не ведома господня: Кто грязен завтра, тот красив сегодня. Тебя захочет наказать Изед, — И разума тебя покинет свет». Затем сказал отшельнику властитель: «Прощай, будь счастлив, мой благовеститель». Он поскакал от стен монастыря. В пути вельможи встретили царя.

Глава тридцать девятая

К Хосрову прибывает гонец кайсара. Хосров отправляет Густахма, Болуя, Андиёна, Харрода Бурзина и Шапура с письмом к кайсару

Хосров вернулся во дворец кайсара. Ему вручил письмо гонец кайсара: «Хосров! Хотя в чужой державе ты, Потребовать, что хочешь, вправе ты. Ты будешь в безопасности повсюду. Союзник твой, — твоей опорой буду. Чиста моя душа. Велик и горд, Мой Рум перед тобою распростерт. Страну ремесел ты возьми в жилище. Я ни покоя не вкушу, ни пищи, Пока тебе я не смогу послать С оружием воинственную рать». Избавясь от сомнений, торжествуя, Густахма царь к себе призвал, Болуя, Шапура, Андиёна-смельчака, Харрода, опытного старика. Властитель молвил им слова такие: «Скорей садитесь в седла дорогие, Коней покрыв попоной золотой, Украсив их китайскою парчой, К кайсару отправляйтесь на рассвете. Он спросит, — разум пусть блеснет в ответе: Посланец должен быть умен, учтив, Сладкоязычен и красноречив. Поедет в поле властелин державы, Чтоб в играх состязаться для забавы, — В човган играя, напрягая лук, Должны вы победить румийских слуг: Пусть видят все, пусть все поймут заране, Что львам подобны витязи в Иране». Писец принес, едва Хосров замолк, И черный мускус, и китайский шелк, Чтобы кайсару светлое посланье Затмило солнца райского сиянье: Ведь при кайсаре — много мудрых слуг, Философов, ревнителей наук, Познавших все достаны, все преданья, Все книги от начала мирозданья. Да не коснутся слуха их слова, Чей цвет поблек давно, чья суть мертва, Да будет в этой грамоте чудесной Просторно мыслям, а реченьям тесно! Затем Харроду приказал Хосров: «Среди вельмож румийских и писцов Моим ты будешь языком и оком. Когда кайсар в собрании высоком Речь поведет про дружбу и союз, О прочности нерасторжимых уз, — От моего лица ему ответишь, А если нечто важное заметишь, — В ответ словам хорошим и дурным Стань верным переводчиком моим. Умело разберись ты в каждом средстве, Которое нас отвратит от бедствий. Запомни все, что ныне говорю, И отдыха не знай, служа царю». Мужи совета, выслушав Хосрова, Благословили шаха молодого: «Лишь ты один достоин быть царем!» — И понеслись к кайсару впятером. Когда кайсар узнал, что утром рано Приехали посланцы из Ирана, Он встретить повелел с почетом их, Чтоб войско привело к воротам их. Сиянием, невиданным дотоле, Сияя на эбеновом престоле, На голову кайсар надел венец, Он приказал украсить свой дворец Румийскою парчою несказанной, Поднять велел он полог златотканый. Душой чисты и помыслом светлы, Явились именитые послы, Блистая золотыми поясами, Сверкая драгоценными венцами. Воинственный Густахм пошел вперед, А замыкал их шествие Харрод, Шапуру, Андиёну и Болую Путь уступив… Приблизившись вплотную, Склонились пред властителем послы И вознесли ему слова хвалы, Рассыпав жемчуга сладкоязычья. Сперва кайсар, исполненный величья, О шахе, об Иране их спросил, О межусобной брани их спросил. Тогда Харрод, главу склоняя долу, С письмом Хосрова подошел к престолу. Кайсар, спросив о трудностях пути, Велел четыре кресла принести. Послы уселись, оглядев собранье. Один Харрод стоял, держа посланье. Спросил кайсар: «Скажи, принесший весть, Зачем внизу ты не желаешь сесть?» «Хотя, — Харрод ответствовал без страха, — Не получил приказа я от шаха, Чтоб я сидел перед твоим лицом, — Достойным окажусь ли я послом, Когда внизу я сяду, оскорбляя Письмо царя и честь родного края?» Сказал кайсар: «Садись передо мной И тайну повелителя открой». Тогда Харрод напомнил громогласно О том, что в мире все творцу подвластно: «Не он ли нас душою одарил? Не он ли Каюмарса сотворил? Прошли века, — он витязя отличил, Над всеми Феридуна возвеличил, Явился тот источником щедрот, — Ты тоже от него ведешь свой род! От бога — свет, и разум, и отрада. Он дал венец потомкам Кай-Кобада, Да навсегда избавятся от бед, Да милостив пребудет к ним Изед! Теперь пришел смутьян с толпой смутьянов, Пришел — и захватил престол Каянов. Нет у него ни славы, ни венца, Ни божьей благодати, ни дворца, Защиты от него прошу! Доколе Терпеть раба мы будем на престоле? Лишь тот наш царь, чей предок — Кай-Кобад, Кто знатностью, кто славою богат. Вы исцелите нас от тяжкой боли, Восстановите шаха на престоле. Несправедливость наши дни мрачит. Мы пред простым и знатным впали в стыд, Затем, что мы в страдальцев превратились, Из-за раба в скитальцев превратились!» И как цветок шафрана пожелтел Кайсар, постигнув трудный их удел. От горьких слов богатырей Ирана Роса блеснула на цветке шафрана.