Сказание о флотоводце
Шрифт:
Корнилов коротко передает о том, что известно о готовящемся наступлении. Он вынимает из нагрудного кармана карту южной бухты. Стоянка кораблей крупно помечена на карте чернилами, стрелами, показано направление огня. Кружочками обозначены корабли французов, среди них "Шарлеман", "Наполеон", "Город Париж", ближние на рейде.
– Час пробил!
– говорит он Нахимову.
– Сегодня французы закончили свое
построение, и завтра взовьется сигнал: La France vous regarde1. Надо ли нам ждать этого часа?..
– День будет горячим!-соглашается с ним Нахимов, прикидывая, сколько пушек сосредоточено французами на этой стороне.
– День будет равен годку, не так ли,
Владимир Алексеевич?
Недавние разговоры их о ставке, об армии и текущие
заботы вдруг кажутся удивительно незначительными: ведь пока армейские полки начнут атаку, союзники с моря могут овладеть городом.
Сознание все еще не привыкнет к этой жестокой неотвратимой возможности, мысль устремляется в будущее Севастополя, к действиям, которые готовит армия, а между тем завтрашний день сулит беду. И, может быть, если не сбить завтра ответным огнем батареи французов, то не идти и полкм Липранди в атаку.
– Хорошо, что вовремя заметили построение французов!
– тихо говорит Нахимов.
– Они хотят разгромить Малахов.
Взгляд его становится колючим, цепким, мускулы щек твердеют,
________________________________________
1 Франция смотрит на вас.
и тонкое лицо обретает сосредоточенную и строгую красоту.
– Восемьсот корабельных орудий французов против наших ста, это слева...- говорит Нахимов.- Ночуем на корабле!
– кричит в раскрытое окно сидящим на скамье адъютантам.
– Лошадей!
Теперь он нетерпелив, стремителен, и в самой сутулости его что-то от этой стремительной решимости, от порыва. Он идет быстро, и Корнилов едва поспевает за ним. Денщик гасит лампу и остановившимися глазами растерянно смотрит вслед адмиралу, потом мелко крестится и уходит спать в сторожку, откуда видно ему взморье и неясно очерченный парусами прибрежный строй кораблей.
"Ягудиил" отстаивается в бездействии, превращенный в батарею. Ярко горят масляные фонари по обоим бортам, и видно, как ночная сырость проступает на его бортах блестящими крапинками влаги. Нахимов входит на палубу, скидывает мундир и быстро лезет по веревочным перекладинам на салинг. Оттуда, вымеряя глазом пространство, он долго смотрит на построившийся треугольником головной отряд французской эскадры. Потом тихо слезает и уединяется с Корниловым.
Ночью вблизи "Ягудиила" незаметно останавливаются три фрегата. Под тяжелым покровом брезента, плотно облегающим нижние и верхние палубы, выступают очертания орудии. Неслышно ступая, матросы стаскивают брезент, нацеливают орудия, ловко орудуя в темноте. Сюда, к холму, на цепях волокут снятые с других кораблей пушки, и в тот час, когда французский адмирал должен обратиться на рассвете с призывом к морякам, слитый, нарастающий пушечный гром несется со стороны Севастополя. В пороховом дыму, закрывшем берег, сотни ядер мелькают черными точками, и только когда на "Шарлемане" возникает пожар и трехцветный флаг падает в море, французский адмирал обращается к своему отряду с запоздалым словом.
Сзади, располагаясь дугой, медленно, как бы опасаясь мели, из Камышовой бухты, скрытые пеленой дыма, выползали турецкие и английские пароходы. Паруса "Таифа", выкрашенные в красное, призывают месть на голову победителей при Сппоие. Необычный на флотах кровавый цвет парусов, казалось, отпугивал соседей, и "Таиф" все более отдалялся от них, замыкая строй.
Орудия били, и борта кораблей то кренились, то выравнивались на волне. Пламя показывалось в жерлах, и будто низкая стелющаяся по воде молния прорезывала горизонт.
Огонь эскадры сосредоточивался на Малаховом кургане; черный дождь ядер засыпал бастион, срывал кровли укрытия, сравнивал насыпи, но уже горели и отходили в море передние корабли французов, - не выдержал "Наполеон", тонул "Город Париж", и красные паруса "Таифа" вдруг рухнули за борт. Корабли отходили, а по тем, которые еще стояли, били с Малахова кургана, с русских судов, с холмов, бил весь Севастополь, как бы перенесший сюда огонь всех своих батарей. С берега теперь казалось, словно пароходы, пятясь, уводили с собой на буксире лишенные движения парусники. "Таиф", лишенный парусов, походил на скалу, поднявшуюся со дна моря.
Нахимов находился на "Ягудииле". Адъютант подбежал к нему и хотел что-то сказать, но мог только беззвучно пошевелить губами.
– Что вы?
– гневно крикнул на него адмирал.
– Ваше превосходительство...
– Да ну же...
– Третьего бастиона нет.
– О чем вы?
– глухо, не веря мгновенно вспыхнувшему предположению, переспросил Нахимов.
– Бомба... в пороховой погреб. Нет бастиона, ваше превосходительство!
Адмирал уже не слушал его, стремительно спускался по трапу в шлюпку.
– Крикнуть охотником с "Ягудиила" на третий бастион, - приказал он, отчаливая.
И, оказавшись на берегу, увидел: на засыпанную обломками и открытую противнику низину, где только что высились стены укреплений, бежали болгары и сербы. Он знал их по одежде и натренированности движений, гибких, точных, лишенных и сейчас суетливости.
Соседняя Будищевская батарея огнем своим защищала оголенную низину. Адмирал поискал взглядом адъютанта, сказал громко:
– Да, бастиона нет.
– И адмирала Корнилова нет, ваше превосходительство, - бледнея, промолвил адъютант. И, выдержав тяжелый, ушедший в себя взгляд Павла Степановича, доложил: - Смертельно ранен на Малаховом кургане, перенесен в госпиталь.
Мимо Нахимова бежали болгары, разночинцы, моряки... Синие мундиры французов вдруг оказались с другой стороны на пепельно-сером поле, опять на подступах к замолкшему бастиону. Отходила, отстреливаясь, эскадра. Павел Степанович знал, что сражение выиграно и не следил за ним.