Сказание о Громушкиных
Шрифт:
– И чего? – спросил Витек, чувствуя себя последним болваном.
– Ты – тормоз? Объясняю: время, Витя, меняется. Ты этого еще не видишь, а увидишь – будет поздно. Скоро гайки начнут закручивать, да так зажмут, что не пикнешь. Опять будут следить, сажать, все, как при прежних. И тех, кто побогаче, так станут трясти, что с голым задом останутся. А насчет демократических свобод уже зажим пошел. Я-то понимаю. И родители мои понимают, особенно папа. На демократию ему, конечно, плевать, а вот без штанов на старости лет – это ему никак не светит… Короче, мы решили ехать.
– Куда?
– На историческую родину, куда еще? У родителей там уже половина друзей.
– Почему я? – вымолвил потрясенный Витек, хотя Маринино предложение сразу пришлось ему по сердцу. И верно, сколько можно болтаться одному? Да и вообще интересно посмотреть, как они там, евреи? Устроиться они умеют, это всем известно.
Он посмотрел на Марину, и она ему очень понравилась – породистая, элегантная. И – надежная, сколько раз проверено.
Марина молча курила. Потом сказала:
– Конечно, сам понимаешь, девственности я тебе к свадьбе подарить не могу, а вот верность в дальнейшем гарантирую. Так что подумай, посоветуйся с родителями и звони. Только не тяни, время – деньги.
Тут Витек поднялся, обошел стол и опустился перед Мариной на одно колено.
– Чего тянуть-то? Делаю тебе, Марина Израилевна, официальное предложение. Завтра же подадим заявление в загс. Насчет моих родителей не сомневайся, будут счастливы. А твои-то?
– И мои, – улыбнулась невеста, – это, хочешь знать, мой папа первый придумал – тебя с собой взять. Так что продавай свою лавку, завершай дела. Отпразднуем свадьбу и – гуд бай, совдепия!
Потом, вспоминая этот разговор, Витек думал, что вот странно – про любовь у них ни слова не было сказано. Но, права Марина, надежность важнее всего. А любовь… Очень скоро ему уже казалось, что жену свою он любил всю жизнь. А может, так оно и было?
Старики Громушкины женитьбе, конечно, обрадовались. Даже предполагаемый отъезд сына их не особо огорчил. Подумаешь – приехал-уехал. Нынче не те времена, когда уезжали навеки, как в могилу. В Израиле Витек еще не так развернется, а с такой женой, как Марина, – вообще… И ребеночка, Бог даст, родят. Нет, ехать вместе с детьми да с Гурвичами – это не для них. Где родился, там и пригодился. Их, Громушкиных, историческая родина здесь. Тут и век доживать. Опять же Юля беременная, первые роды, когда за тридцать, – опасно, да и потом надо будет помогать. А старый Громушкин подумал еще про свое чудище, что стоит в гараже. Куда от такой радости уезжать? Она ему еще послужит.
Короче, родительское благословение Витек получил, сдал на год квартиру – дальше будет видно, а магазин – оставил на партнера, точней, приятеля, который работал у него директором. Оформил доверенность на управление "ООО Громушкин", проинструктировал. Пусть работает лавочка, дает доход. Запасы книг еще есть, но до отъезда надо будет кое что еще сделать… И прибыль – сразу в доллары. Часть с собой, а в здешний шоп Витек будет наезжать.
Гурвич со своим комиссионным развязался вчистую. Марина, между тем, со всей присущей ей серьезностью готовилась к свадьбе.
И состоялась свадьба! Как принято, не где попало, а в ресторане "Метрополь".
Когда в то утро Витек увидел невесту – обомлел. В строгом кремового цвета облегающем костюме, на высоченных каблуках, отчего полные ноги казались стройными, а попа – вовсе не широкой; гладко причесанная на прямой пробор и с узлом темных волос
– Что? Ожидал, буду в платье-тортике с оборками, бантиками да фестонами? Нет, Витюша, это все мне уже не по возрасту. Зачем людей смешить? Не нравлюсь? – и прошлась, как манекенщица на подиуме.
– Да ты что! – пришел в себя Витек. – Картинка! Будешь в загсе самая красивая.
Так и вышло. На Марину смотрели с завистью молоденькие девчонки в тех самых "тортиках" да в фате. Королева. В годах, конечно, но – блеск!
Черные Маринины глаза сияли, высокий чистый лоб открыт и оттого казался высоким. В руках – не веник разлохмаченный, а три красные розы.
Сам Виктор тоже был одет в костюм от Версаче, седые волосы, уже поблескивающие на висках, придавали особый шарм.
Родители, что те, что другие, сияли счастьем. Сбылась их мечта – лучше поздно, чем никогда. Правда, Громушкины еще не совсем опомнились от новости, которую сын преподнес им накануне, – он решил при регистрации взять фамилию жены, Гурвич. Ночью Валентина Павловна даже плакала: как же это, а внуки? Кто продолжит фамилию?
Сама же разревелась, а потом сама же успокаивала мужа:
– Все правильно, Тимоша. Все путем. Умница Марина, что придумала. Они ведь в Израиль едут, а там надо быть евреем, не то станут считать неполноценным. А внуки? Лишь бы родили! Все равно будем любить, как ни назови.
– Чтоб настоящим евреем быть, надо это… обрезание, – возражал Громушкин, – что же Витьке, хозяйство отрежут, что ли?
– Это небольшая операция, – усмехнулась Валентина, – я узнавала. И медицина у них – не у нас. Сделают под наркозом, он и не заметит.
Успокоились. И свадьба прошла отлично – богато, шумно, как положено. Только немножко грустно, потому что уезжают молодые. Правда, еще не сейчас, старые Гурвичи – первым эшелоном, через неделю, а Витя с Мариной месяца через два. Сперва нужно ему паспорт сменить на новый, с фамилией Гурвич, кое-какие дела закончить здесь.
Гостей на свадьбу пришло много. Тут и друзья родителей, старая торговая гвардия: "Да мы ж молодых помним с тех пор, как они – пешком под стол…" Тут же, конечно, и сестра, бывшая Джуди, теперь Юлия Тимофеевна Воскресенская. С мужем пришла и со свекром, старым профессором. В широком платье, чтобы живот не торчал. Профессора за столом посадили на почетное место – близкий родственник, хотя глуховат и одет старомодно. Но все соображает, светлая голова.
Пришли и приятели жениха, все в шикарном прикиде. Но держались тихо. Робко даже, пока не выпили. Зато уж потом разошлись – как заорут "Горько", стекла в окнах дрожат. Зато Маринкины друзья, бывшие диссиденты, те вели себя свободно, но спокойно, с достоинством – говорили негромко, смеялись, вспоминали старые времена. Многие из ребят вышли в большие люди, один даже в Думе заседает. Другой, художник, правда, сказал Витьку, скривившись: "Этот под любую власть теперь прогнется. Поднялся на прежних заслугах – что в свое время в ГБ таскали, а, главное, потом много орал насчет партийных привилегий КПСС, а теперь влез во власть – не узнать! Я ему как-то: "Не стыдно? Народ голодает, старики нищие, а ты – по Парижам, и зарплата у вас, небось, повыше, чем была у членов Политбюро". Думаешь, покраснел? Объясняет: мол, зарплата зарплатой, а ответственность какая. Тьфу! Свое дело надо делать, а не лезть куда ни попадя".