Сказание о Маман-бие
Шрифт:
И следит за работой ученика. Если Аманлык заготовку испортит, не ругается, не дерется, а, не двигаясь с места, скажет спокойно:
— Ну-ка, постой, во-он ту дощечку возьми да приложи, проверь, правильно ли получилось!
И жена мастера, бездетная болезненная женщина, оказалась доброй и отзывчивой. К Каракоз, увидев, что та беременна, отнеслась как к дочери родной, тяжелой работы ей не давала. По утрам, жалея бедняжку, у которой уж и ноги отекли, сама чай вскипятит и разбудит тихонько:
— Вставай, дочка, утро на дворе.
За доброту хозяев, за чистый, красивый труд привязался Аманлык к этому дому, полюбил искусного мастера и его кроткую спутницу. С усердием предавался он делу, его даже в город не тянуло, на диковины хивинские глядеть. И вести из аула узнавать не спешил. «Будет срок, обучусь, домой придем, сам все увижу». Вспомнится ему Бектемир, захочется пойти его повидать, и раздумает. «Уж больно злые у него шутки. Придет сюда, еще обидит бедную мою Каракоз».
Мастер, приметив усердие и понятливость Аманлыка, все больше и больше дело ему доверял. Теперь уже Аманлык один ездит в лес, выбирает и рубит дерево, для постройки юрты пригодное. Сегодня он долго бродил по лесу, и не потому, что нужного дерева не находил, а хотелось ему отдохнуть, о судьбе своей поразмыслить спокойно…
Вот проходит перед глазами вся его прожитая жизнь, вспоминается сын Жаксылык. Где он теперь? Найти бы его, стал бы он тоже мастером, юрты бы строил. Жаксылык — добро. Добрый служил бы доброму делу, получил бы благодарность от людей… «Женил бы я его, пошли бы у него дети. Нянчил бы внуков, и Кара-коз, моя бедная, успокоилась бы, нашего ребенка добрым человеком воспитала. Не скорбели бы мы о прошлом, радовались будущему, говорят, жить хорошо можно, а умирать всегда плохо. Ну, да хоть выпала бы смерть полегче».
Частые удары «тук-тук-тук» нарушали дремотную тишину леса. Аманлык прислушался. Кто это так часто топором стучит? Похоже на Бектемира, — он ведь всегда торопится, — такой уж у джигита характер… Да откуда ему тут взяться?
Но все же Аманлык пошел на стук. Действительно, какой-то парень рубил иву. В такт каждому удару топора на голове дровосека подскакивала черная шапка. Конечно, Бектемир! Мало кто в этих местах носит черные шапки. Хотел было Аманлык подкрасться к дровосеку потихоньку да напугать, а потом решил, что не пристало ему такое ребячество, и издали окликнул Бектемира.
— Оу, Аманлык-ага! — Бектемир живо обернулся, вытирая пот своей черной шапкой, лицо его расплылось в улыбке. А когда чин чином поздоровались, первым делом спросил:- Жива, что ли, ваша безносая, Аманлык-ага?
«И зачем я о бедняжке своей этому болтуну рассказал?» — с горечью подумал Аманлык, и взгляд его посуровел.
— Смеяться тут не над чем, — сдержанно молвил он. — Принесет мне она будущее мое — ребенка, матерью станет, а мать всегда красивая, хоть курносая, хоть шепелявая, а лучше ее на свете нет.
Бектемир понял, что обидел друга, но смущаться было не в его характере.
— А знаете вы, что у нас в ауле делается, Аманлык-ага?
— Ничего не знаю.
Они рядком, как птицы, уселись на срубленное дерево.
— В ауле у нас все вверх дном перевернулось! — весело объявил Бектемир.
Чем же это мы опять перед богом немилостивым провинились?
— Не волнуйтесь, Аманлык-ага, с легким сердцем слушайте. Лопнуло наконец терпение у народа нашего, восстал. У ханов хивинских есть такая привычка: под-
ставил ты одно плечо — так тебе на всю спину груз навалят. Мухаммед Амин-инах как сел на трон, так отправил с Есенгельды-мехремом сорок нукеров, дань с нас золотом собирать на укрепление престола. Ну, а степные наши каракалпаки откуда золото возьмут? Маман-бий, говорят, в гневе сел на коня и поднял народ против хивинских сборщиков. К нему на помощь не только Убайдулла-бий, но и Мырзабек-бий со своими джигитами пришли. Аул Есим-бия поднялся, все как один. Битва произошла кровопролитная. Даже бедняга Убайдулла-бий на старости лет пал смертью храбрых. Узбека Кудайбергена, что из Шаббаза пришел, хивинский нукер зарубил. «Ты, говорит, предатель!» Говорят, сейчас между аулами ни лес, ни даже камыш не растет, — осталась голая степь, как в землях Малого жуза. Все огонь слизнул!
— Есенгельды на чьей стороне сражался?
— На хивинской. И многие сородичи его к хивинцам перебежали. А хивинцы, говорят, один аул на другой, как собак, натравливали, а сами со стороны камни кидали.
— Ой, да неужели правда?
— Как я все это услышал, душа во мне загорелась! Не знал, что и делать: то ли тут оставаться — доучиваться, то ли домой бежать. Что хорошо, так это что Маман-бий разъярился да и убил из Хивы прибывшего есаул-баши. Еще десяток нукеров с землей сровняли, а остальные в Хиву убежали, да и Есенгельды, говорят, с ними в город подался.
— Ой, беда какая! Теперь хан озлится, всю свору свою на нас спустит, весь народ наш истребит до последнего человека, на семя никого не оставит!
— А вот и нет! В том-то и дело, что нет! Хан-то, видно, разбирается, что к чему. За есаула своего, говорят, нисколько не обиделся. Тот, оказывается, не одному Мухаммед Амин-инаху прислуживал, а и другим многим ханам до него, как подхвостник, от одного осла к другому переходил. «Так ему и надо, — сказал, говорят, хан, — незачем было мирный народ мутить». Целую неделю держал хан Есенгельды нашего у себя во дворце в почете и уважении и домой отправил с пятью-шестью муллами. «Будете, сказал, темный народ каракалпакский лучами мудрости хивинской озарять» — учить, значит. Убайдулла-бий, слышал я, при жизни еще большой аул сыну своему Орынбаю построил, «Орынбай-кала» даже назвал, «город Орынбай», хотел мулл бухарских позвать, а хан туда от себя без всякого приглашения своих мулл послал: «успокойте, мол, волнение в народе!» Разве это не хорошо?!
— Да уж куда лучше, если и вправду все так и есть!
— А разве Хива и на самом деле не светильник разума, весь край наш озаряющий? — сказал Бектемир. — Мы-то с тобой учимся мастерству разве не у Хивы? Недаром говорят, счастлив народ, у которого мастеров много. И у нас будут свои умельцы, и у нас будет хорошо. Вот Маман-бий во всяком деле мастер, а уж слово его — благословение его устам — любого человека за собой поведет, и вы, знаю я, ради него жизни не пожалеете! А все же скажите спасибо и Есенгельды за то, что мудрых старцев — мулл за собой из Хивы привел. Затеется в народе раздор или тяжба какая, будет кому спорщиков по божьему закону рассудить.