Сказание о Майке Парусе

Дедов Петр Павлович

Маркел пришел к Еланским заимкам на закате солнца. Пахари закончили как раз работу, выпрягали из борон и сох лошадей и быков. Кое-где у крохотных избушек-заимок дымились уже костерки, до спазм в горле пахло полевым кулешом с поджаренным салом. Все было знакомо и привычно, но впервые Маркелу бросилось в глаза, что бедные мужики держатся наособицу, друг друга как бы чураются, — не то, что богатые, у которых, бывает, и стол общий, и работа артельная. Бедняк же вечно боится, чтобы его не объели, а для совместной работы объединяться тоже расчету нет:

вдруг у соседей окажутся лошади или быки послабее — он ведь, скот-то, и так к концу пахоты готов на борозде ноги вытянуть... Так было спокон веков — все боязни да оглядки, потому-то и давили кланом своим богачи, хотя числом их было много меньше.

Против всяких ожиданий, земляки встретили Маркела с радостью и любопытством. Знали, откуда он пришел, догадывались — зачем. Видать, успели хлебнуть лиха по ноздри и не раз, наверное, говорили меж собой, как вырваться из кабалы этой каторжной, и каждый в отдельности задумывался не раз о злосчастной жизни своей. На парня налетели с расспросами, тормошили, торопили, не замечая его усталости.

— Нет, мужики, так дело не пойдет, — решительно выпрямился Маркел. — Забыли вы тут, под Колчаком, и обычаи наши русские. Гостя ведь накормить сперва надо, а потом и беседу с ним вести... Хорошо бы всех в кучу собрать, да вместе и поужинать, как вон кулачки-богатеи делают.

— А ведь и правда, мужики, язви вас в душу-то! — закричал Степша Буренков, хромоногий, но разбитной, веселый и горячий норовом парень. — Чем мы хуже других? Тока и знаем, што с утра до ночи хребтину гнем да как волки друг на друга косимся...

— Не шибко оно баско, вместе-то, — рассудительно прогудел старик Нечаев, дальний родственник Маркела. — Застукать могут за разговорами... За нами ить следят. То милиционеры, то дружинники частенько наезжают.

— Спужался, едрена корень! — кипятился Степша. — Да чо же это такое?! Скоро от самих себя прятаться зачнем!..

Его поддержали. Вскоре вездесущие ребятишки обежали все Еланские заимки, скликая пахарей в одно место. Мужики явились со своими тряпичными узелками, кто и горячую кашу, и кулеш в котелках притащил, — всего набралось человек с полсотни.

И вот запылал посреди поляны большой артельный костер, люди оживленно переговаривались, угощали друг друга кто чем мог.

— Вот так бы и жить сообща, в мире да радости! — не унимался Степша Буренков. — Скажи-ка теперь свое слово, Маркелка, не томи душу.

Маркел поднялся у костра и сразу выпалил:

— Пришел я за вами, мужики! Небось, слышали о партизанском командире Иване Чубыкине? Он зовет вас к себе... с оружием в руках за Советскую власть бороться.

— О-го!

— Круто берешь быка за рога, парень!

— А пахать и сеять кто же за меня будет? Можа, абмирал Колчак?

— Бабы с ребятишками работу закончить смогут, — насупился Маркел. — Прямо скажем, немного уж у вас тут осталось.

— Молоде-ец, — протянул старик Нечаев. — Не таких мы речей от тебя ждали...

— Каких же? Думали, я пришел Советскую

власть вам объявить, которую кто-то уже завоевал, пока вы здесь пашете?

— Да каких деду еще речей надо? — поддержал Маркела Буренков. — У него все речи на спине прописаны. Заголи-ка, дед Нечай, рубаху, покажь те письмена, какие колчаки шомполами на спине твоей прописали! Еще тебе мало? Еще каких-то речей ждешь?

— А ты дак чо? Так счас прямо сорвешься и побежишь к Чубыкину? — окрысился старик Нечаев.

— Ну, можа, и не сейчас, — поумерил свой пыл Степша. — А итить все одно надо... Знать бы тока, верное ли дело затеял Чубыкин? В прошлом-то годе он тожеть вроде начинал, пугнул колчаков здорово, а потом опять все по-старому пошло...

— Потому и получилось так, что рассуждали многие, как вы вот сейчас — кто в лес, кто по дрова, — перебил Маркел. — Давайте, отсиживайтесь, ждите, когда свободу вам на блюдечке поднесут. Пусть другие воюют, кровь проливают, а вы — ждите с моря погоды... Хватитесь потом, да поздно будет. А ведь сейчас самое время выступать — весь урман поднимается. У соседей наших, в Тарском уезде, партизаны Избышева уже начали шерстить колчаков. Слышали, небось?

— Слышать-то слышали...

— С посевом вот как, язви его... Погодить бы трошки...

— А для кого сеете-то? — напористо гнул Маркел. — Опять осенью колчаки придут — и плакал ваш хлебушко. Забыли уже, как в прошлом году было?

— Так-то оно так...

— Выступать надо, мужики.

— Надо бы...

В яркий круг костра из темноты вдруг вышагнул человек, высокий, статный, накрест ремнями опоясанный и с наганом на боку. Все притихли, узнав шипицинского милиционера Леху Маклашевского.

— Говорил же тебе, — испуганно шепнул Маркелу старик Нечаев.

Леха оглядел всех внимательно, помолчал. Достал кисет, свернул цигарку. Сказал спокойно и тихо:

— А я ить весь разговор ваш слышал... Тутока, за кустами стоял. Дак кто это выступать собрался, к Чубыкину бечь? У кого шкура выделки просит? У тебя, дед Нечай, спина по шомполам затосковала?

— А я чо? Я ничо... — попятился старик Нечаев.

Остальные молчали. Молод Маклашевский, но хитер — на мякине не проведешь. Ровесник Маркелу — в детстве коней в ночное вместе гоняли. Да вот разошлись стежки-дорожки: Леха по тятькиному кулацкому следу пошел, в начальники выбился. Сейчас он будто впервые заметил старого дружка, подошел к нему, по плечу хлопнул:

— Маркелка? Ты откуда здесь? А сказывали, што тебя давно уже повесили.

— Шутят, Леха, не слушай людей, — отступая и весь напрягшись, улыбнулся Маркел. — Я вот тоже слышал, что тебя мужики наши кокнули.

— А меня-то за што? Я худого пока не делал. Небось, позабыл, как тебя от смерти спас, когда в сене ты спрятался, а я саблей мимо шуровал?

— Как забыть? Помню, — Маркел глядел Маклашевскому прямо в глаза, продолжал улыбаться.

— Выходит, здря я старался... Думал, ума-разума наберешься.